Маргарет Джордж - Последний танец Марии Стюарт
– А я думал, вы не разбираетесь в английских законах, – язвительно заметил Сесил. – Видите, джентльмены, насколько можно верить ее заявлениям и опровержениям?
– Письмо Бабингтона может быть фальшивкой! – воскликнула она. – Откуда вы знаете, что его не вскрывали? Оно явно прошло через множество рук. Это дело рук Уолсингема! Он не остановится ни перед чем, лишь бы добиться моей смерти!
Уолсингем встал, гневно сверкая глазами.
– Я призываю Бога в свидетели, что не сделал ничего, недостойного имени честного человека. Как государственный служащий, я также не сделал ничего недостойного или порочащего мою должность! – заявил он. – Признаю, что, будучи крайне обеспокоенным безопасностью королевы и самого королевства, я внимательно изучал любые намерения, направленные против них. Если бы Бабингтон или Баллард предложили мне любую помощь в этом деле, то я бы не отказался от нее; о да, я воздал бы им по заслугам! Если я получил какую-то помощь от них, то почему они не сказали об этом ради спасения своей жизни?
– Я говорю лишь о том, что мне известно, сэр: вы не брезгуете созданием собственных улик! – ответила Мария. – Теперь вы видите, как опасно доверять злопыхателям; прошу вас не больше доверять им, чем я доверяю вашей искренности!
Слушание продолжилось чтением показаний Нау и Керла. Секретари подтвердили текст письма Бабингтона.
– Эти признания были получены под угрозой пытки, – настаивала Мария.
Чтение показаний продолжилось с перерывом на поздний завтрак. Марию мучила жажда, и она была близка к обмороку. Выдержка начинала изменять ей, и она чувствовала себя так, как будто на нее нападала стая волков.
Во второй половине дня были изложены новые подробности. Показания Керла и Нау подверглись повторной оценке, а потом Сесил обвинил ее в отказе подписать Эдинбургский договор. Дальше настала очередь заговора Перри и участия Моргана; Марию спросили, почему она назначила Моргану королевскую пенсию. Она парировала вопросом о том, почему Елизавета назначила пенсию лорду Джеймсу и другим шотландским мятежникам.
Ей были предъявлены другие обвинения: согласие на английский королевский герб и титул в 1558 году, объявление себя единственной законной наследницей Генриха VII, предположительное составление родословной, где она доказывала свое происхождение от древних монархов Британии через Эдмунда Железнобокого. Также рассматривался ее отказ опровергнуть заявление папы римского, назвавшего ее королевой Англии. Судебные исполнители даже не ожидали своей очереди, выкрикивая: «Виновна, виновна, виновна!» Звуки голосов сливались в бессвязный рокот, заглушавший треск дров в огромном камине. Наконец лорд-канцлер объявил о переносе слушаний на завтрашний день.
Мария настолько обессилела, что едва смогла вернуться к себе без посторонней помощи. Но она была исполнена решимости держаться прямо, пока заседатели могли видеть ее. Когда она вошла в комнату, то лишь прошептала ожидавшим ее слугам: «Дело еще не кончено».
Вытянувшись в постели, она постепенно уняла дрожь в теле. Судебное слушание продолжалось почти восемь часов. Предъявленные свидетельства выглядели убийственно; было ясно, что она обречена.
«Однако мне кажется, что я защищалась хорошо и умело, – подумала она. – Возможно, у некоторых из них сложится более благоприятное мнение обо мне, чем то, с которым они пришли на суд. Иисусе, их так много, в том числе людей, с которыми я хотела встретиться раньше! И дорогой старый Шрусбери тоже был там; он не проронил ни слова… Хаттон, изможденный и постаревший… Сэр Ральф Сэдлер, который видел меня обнаженной в младенчестве и осматривал меня… Кто бы мог подумать, что он переживет меня. Все эти джентльмены, титулованные дворяне – сколько их там? Девять графов, тринадцать баронов, шесть тайных советников…»
Суд возобновился на следующее утро. Мария снова вошла в зал, опираясь на руки своих слуг, и заняла место на алом бархатном стуле. Судя по всему, заседателям не терпелось продолжить слушание; они находились в хорошем расположении духа и громко переговаривались между собой. Когда она огляделась по сторонам, то заметила некое различие между вчерашним и сегодняшним заседанием, но не смогла сразу же понять, в чем оно заключается.
Мария встала первой и обратилась к собравшимся.
– Друзья, – начала она, но увидела, как они дружно закачали головами. – Уважаемые судьи, – поправилась она, – я пришла сюда добровольно, ради защиты своей чести, чтобы оправдаться от ужасного обвинения в покушении на жизнь королевы Елизаветы. Вместо этого меня атаковали по многим другим направлениям; вы пытались сбить меня с толку и увести в сторону от главного обвинения. Что касается данного обвинения, то вы не представили свидетелей или оригинальных писем, а лишь «заверенные копии». Если вы осудите меня на основании моих собственных слов или писем, то я подчинюсь вашему решению. Но я уверена, что у вас нет таких свидетельств.
«Действительно, я согласилась с их планом в минуту слабости, – подумала она. – Но я отказываюсь быть осужденной на основании ложных или сфальсифицированных улик. Бог милосердно позаботился о том, чтобы у них не было материальных доказательств моей оплошности. Он – моя броня и защита».
– Посмотрите, как она уверена в себе! Это не невинные речи, а лукавство! Она хорошо знает, что таких писем не существует, поскольку систематически уничтожала их!
– Правильно, правильно! – подхватили другие голоса.
Шум усилился до грозного рокота. Внезапно Мария поняла, в чем заключается отличие: они уже носили одежду для верховой езды и сапоги со шпорами. Это означало, что они собираются достаточно рано завершить судебное заседание, чтобы уехать при свете дня. Они уже все решили, и теперь не имело значения, что она скажет.
– Мои преступления, за которые я на самом деле предстала перед судом, состоят в моем происхождении, причиненных мне обидах и несправедливостях, а также в моей вере. Я по праву горжусь первым, могу простить второе, а третье было моим единственным утешением и надеждой во времена бедствий. Я последняя католичка из королевских домов Англии и Шотландии и с радостью пролью свою кровь, чтобы облегчить страдания католиков этого королевства. Но даже ради них я не стала бы учинять религиозную войну и проливать кровь многих других людей, потому что всегда заботилась о жизни даже нижайших созданий Божьих.
– Однако тот, кто заботится об ослятах и поросятах, частенько бьет свою жену! – выкрикнул один из заседателей.
– И у каждого убийцы есть мать, которая стоит возле виселицы и восхваляет его добродетели! – крикнул другой. – «Только не мой Грегори! Он всегда так хорошо поливал цветы!»
Все покатились со смеху, и даже Уолсингем захохотал. Сесил пытался восстановить порядок.
Мария расплакалась, что лишь сильнее ожесточило их. Она всегда ненавидела травлю на арене, где животное на цепи атаковали своры ощерившихся псов, жаждущих крови. Она отказывалась смотреть на эту забаву, с болью вспоминая своего ручного медведя во Франции, такого доброго и послушного. Теперь она как будто сама превратилась в медведя, брошенного на растерзание собакам. Говорили, что Елизавете очень нравится травля медведей и это одно из ее любимых развлечений…
– Продолжим, – сказал Сесил. – Давайте перейдем к следующему обвинению: переписке с врагами Англии и подготовке к испанскому вторжению.
Он кивнул Уолсингему, и тот поднялся с места:
– У нас есть множество писем, доказывающих это. Она писала своим агентам в Париже, испанскому послу Мендосе и самому Филиппу, подстрекая их к этому.
Он открыл объемистую сумку и вывалил письма на стол. Несколько штук упало на пол.
Мария усилием воли подавила дрожь в пальцах и заставила себя дышать ровно.
– Я не отрицаю, что жаждала свободы и делала все возможное, чтобы добиться ее, – сказала она. – В этом я руководствовалась естественным человеческим желанием. Когда королева Елизавета отказала мне, я обратилась к другим странам. Я не решалась на это до тех пор, пока не была жестоко обманута мирными договорами, исключавшими мое участие, пока все мои дружелюбные предложения не были отвергнуты, а мое здоровье не пошатнулось от сурового заключения.
В зале наконец наступила тишина.
– Я писала моим друзьям и умоляла их помочь мне освободиться из множества позорных тюрем, где Елизавета содержала меня почти девятнадцать лет, пока я не потеряла здоровье и остатки надежды.
– Довольно! – произнес Бромли и поднял руку. – Сегодня мы судим не королеву Елизавету.
– И еще, мадам, – добавил Сесил. – Когда обсуждались условия последнего мирного договора, предусматривавшего ваше освобождение, – договора о совместном правлении с вашим сыном, королем Яковом, – каким был ваш ответ? Ваш подручный Морган прислал сюда Перри, чтобы убить королеву!
