Джейк Хайт - Осада
— Эй, Никколо, где тебя носило?
— Исправно служил вам, синьор. В конце концов, кто-то же должен следить за вашими торговыми делами, пока вы сражаетесь.
— Торговыми делами?
— Синьор, война всегда кого-то обогащает. Несколько торговцев зерном…
Лонго предупреждающе поднял руку.
— Не хочу ничего знать. Но я рад, что ты наконец нашел себе полезное применение.
— Э-э, да это они меня заставили. — Никколо указал на Уильяма и Тристо, стоявших неподалеку.
— Правильно сделали. Давай работай. Но когда начнется битва, поспеши на «Ла Фортуну» и подготовь ее к отплытию. Тебе незачем соваться в бой.
— Я всей душой «за», — ответил Никколо, но синьор его уже не слушал, направляясь к Уильяму и Тристо.
Великан Тристо с огромным мечом в ножнах за плечами, по обыкновению энергичный, втолковывал что-то пушечному расчету. В руках он при этом держал огромный боевой топор. Уильям же кричал, указывая воинам, где разместить мантелеты — переносные деревянные барьеры. Лонго улыбнулся: тот, кто пять лет назад был угловатым, нескладным мальчишкой, теперь превратился в сухощавого, сильного воина, уверенного вождя.
— Уильям, какие новости? — обратился к нему Лонго. — Как наши люди?
— Полны решимости драться. Я расставил большую часть на стене с копьями, отбивать штурмующих. Как вы велели, сотню оставил в резерве, чтобы стреляли из луков и пособили, если турки прорвутся.
— Тристо, а что с пушками?
— Пушки заряжены и готовы, но использовать их придется с осторожностью, бережно, — ответил великан. — Мы собрали много камней, чтобы стрелять картечью, но пороху совсем мало. Хватит выстрелов на тридцать. Больше, если турки подойдут близко и можно будет класть половинные заряды.
— Так и сделай, — одобрил Лонго. — И не давай стрелять, пока турки не окажутся у самых стен.
Он обернулся, посмотрел на равнину, откуда явится враг, но сейчас она была пустой и темной. Там, где обычно светился тысячами огней турецкий лагерь, теперь зияла чернота — лишь горстка золотистых точек, горевших тут и там факелов, разрывала ее.
— Куда они подевались?
— Дозорные увидели, как турки строятся в колонны, а затем все огни погасли. Тогда-то мы и приказали звонить в колокола, — ответил Уильям. — Турки идут. Ждать осталось уже немного.
— Ты хорошо справился, — сказал Лонго Уильяму. — Но теперь у меня есть еще одно поручение для тебя, и, боюсь, тебе оно не слишком понравится.
— Какое бы оно ни было, я все исполню.
— Покинь стены. Иди к царевне Софии, защити ее.
— Но мое место здесь! — воспротивился Уильям. — Я должен отомстить за смерть моего дяди, моих друзей.
— В жизни есть кое-что выше мести. Сколько турок ты уже умертвил? Двадцать, тридцать? Поверь мне: сколько ни убьешь, гнев твой не остынет. Ты никогда не насытишься местью.
Лонго положил юноше руку на плечо, стиснул.
— Уильям, у тебя есть жена, подумай о ней. Мы все должны защищать самое дорогое для нас. И я прошу тебя как друга: ради меня, защити Софию.
Уильям отвернулся, стиснув зубы. Но все же кивнул:
— Я пойду к ней.
— Спасибо. Если колокола прозвонят отступление, отведи ее на борт «Ла Фортуны» и плыви в Перу. Удачи! Да пребудет с тобой милость Господня.
— И с вами, — ответил Уильям.
Они крепко обнялись.
— Ты себя убить не позволяй! — строго приказал Тристо. Он был следующий, кто обнял — облапил — Уильяма. — Мне еще надо отыграться в кости.
— Это мы посмотрим, — усмехнулся тот.
Лонго и Тристо молча смотрели, как Уильям спустился с палисада, а после вышел через ворота внутренней стены. Едва он скрылся из виду, в те же ворота вошел император в сопровождении варяжской гвардии и Далмата. Воины, расположившиеся в промежутке между стенами, преклонили колени. Послышались крики: «Слава Константину! Да здравствует император!» Лонго отправился встречать императора у подъема на внешнюю стену.
— Здравствуйте, ваше величество. Инспектируете войска?
— Нет, синьор Джустиниани. Я пришел сражаться.
— Это место слишком опасно для вас, сюда турки обрушатся со всей силой.
— Именно потому я здесь, — твердо ответил Константин. — Если удержим Месотейхон, удержим и Константинополь.
— Но если вы погибнете, конец всему. Риск слишком велик.
— Мы должны рискнуть всем, даже жизнью императора, чтобы выиграть эту битву. Все ли воины на стенах?
— Да, разве что пара-тройка нерадивых не успела подойти.
— Отлично. Тогда запирайте ворота внутренней стены.
— Но, ваше величество, как же нам отступать, если ворота окажутся закрытыми?
— Отступления не будет. Закрывайте ворота!
* * *Мехмед стоял на бастионе и смотрел на стены Константинополя, испещренные огоньками факелов. Сегодня, впервые за тысячу лет, эти стены падут. Ныне он, Мехмед, исполнит предназначенное. Он вспомнил, как десять лет назад был лишен трона, сослан в Манису. Тогда командиры войска смеялись над ним, презрительно называли Мехмедом-Книжником. После сегодняшней ночи никто не дерзнет смеяться над султаном Мехмедом.
Он обернулся, посмотрел на лица собравшихся командиров, освещаемые единственным факелом. Обратился к Улу:
— Люди на позициях?
— Да, ваше величество.
— Тогда пусть начинают пушки. После них Махмуд-паша поведет башибузуков на штурм.
Махмуд-паша поклонился.
— Ваше величество, благодарю вас за честь атаковать первыми.
— А как насчет анатолийской кавалерии? — спросил Исхак-паша. — Неужели мои люди ждали два месяца лишь для того, чтобы вся слава досталась башибузукам?
— Исхак, потерпи. Сегодня на всех хватит славы. Для тебя и твоих воинов у меня предусмотрено особое задание.
* * *Воины, стоявшие рядом с Лонго, замолчали в ожидании атаки, и тишина повисла такая, что Лонго различил шипение зажженного фитиля у пушки по соседству. И вдруг безмолвие разорвал чудовищный слитный рев турецких пушек. Они выстрелили разом, располосовав темноту над бастионами длинными языками огня.
— Прячься! — крикнул Лонго, пригибаясь за низкий парапет, шедший поверху внешней стены.
Мгновением позже стена задрожала от ударов. В двадцати шагах справа кусок ее футов десяти длиной затрясся и обвалился наружу, рассыпался на куски — а с ним и стоявшая на стене пушка.
— Тащите мантелеты! — крикнул Лонго воинам, стоявшим наготове между стен. — Закройте пролом!
Воины подхватили пару мантелетов, подтащили, перекрыли дыру. Но не успели закрепить, как ядро врезалось в один, разметало в щепы. Закричали, корчась на земле, раненые. Их подхватили, потащили в укрытие и срочно подвели на замену второй мантелет.
— Мы понапрасну теряем людей! — заорал Тристо, стараясь перекричать пушечный рев.
— Ты прав, — согласился Лонго. — Уведи со стены всех, кроме орудийных расчетов. Пусть воины укроются внизу, между стен.
Тристо кивнул и поспешил исполнять. Спустя несколько минут участок близ Лонго обезлюдел. Генуэзец остался один, притаившись за невысоким парапетом, а под его ногами дрожала стена.
Наконец турецкие пушки умолкли. Лонго встал, присмотрелся, стараясь различить движение в темноте. Он ничего не увидел, но, когда уши, оглушенные пушечным грохотом, стали нормально слышать, различил топот многих тысяч ног.
— Назад на стену, быстро! — скомандовал он воинам. — Турки идут!
Тут же из темноты вырвался, нарастая и спадая вновь, крик: «Аллах, Аллах, Аллах!» Загрохотали барабаны, загнусавили волынки. Шум становился громче и громче, но Лонго по-прежнему ничего не видел. У пушкаря сдали нервы, он ткнул фитилем, и пушка рявкнула в темень, без толку рассыпая картечь.
— Черт побери, не стрелять! — взревел Тристо. — Пусть подойдут ближе!
Шум приближавшегося войска сделался оглушительным. Наконец показалась орда — всего ярдах в сорока от стены. Шли в беспорядке, почти без доспехов — что у кого нашлось, то и нацепил, с разномастным оружием. Среди мечей и копий виднелись и косы, и вилы. Султан пустил вперед башибузуков, почти не обученных драться крестьян, составлявших изрядную часть турецкого войска. Хоть воевать они толком не умели, зато храбрости им было не занимать. И шли они тысячами.
— Лучники, к бою! — распорядился Лонго и услышал пение сотен тетив, свист множества стрел, взвившихся в небо.
Смертельный дождь обрушился на башибузуков, выкашивая их десятками. Лонго видел, как стрела пробила насквозь грудь одного и застряла в животе другого. Увидел, как захлебнулся кровью воющий в ярости великан, схватившийся за пробившую горло стрелу. Дикий вой башибузуков теперь разбавился криками умирающих, но толпа не остановилась. Турки подбежали уже так близко, что Лонго различал их лица: вот седой старик с выпученными от ярости глазами, с лицом, испещренным шрамами множества битв; вот крестьянин с голым торсом потрясает вилами, а в плече у него — стрела; вот мальчишка лет двенадцати волочит меч, какой и поднять не может.
