Этон Цезарь Корти - Любовь императора: Франц Иосиф
— Я хочу умереть в одиночестве, — признается она графине Штараи.
От намеченной поездки на Канарские острова она тоже отказывается. В отчаянии Елизавета даже готова, раскаявшись, вернутся к живущему теперь в Париже доктору Метцгеру, которого в своё время признала шарлатаном.
Франца Иосифа известия о плохом самочувствии жены застали в то время, когда он был особенно озабочен вопросами внутренней политики страны. Министр-президент, польский граф Бадени, своим распоряжением о языке, уравнявшим в Богемии права немецкого языка с чешским, вызвал возмущение всех тех, кто чувствовал себя немцем. Дело дошло до уличных демонстраций в Вене, которые пришлось разгонять с помощью полиции и регулярных войск. Это совершенно выбило из колеи Франца Иосифа. «Только бы этот Метцгер не слишком мучил тебя, — пишет он Елизавете, — не подчинял бы тебя себе в своей неделикатной и корыстолюбивой манере и не делал бы себе рекламу с твоей помощью. Единственный луч света — в твоих письмах, а именно надежда, что ты, возможно, откажешься от поездки по океану. Если бы это ещё не окончательное решение стало реальностью, я был бы тебе бесконечно благодарен. Ибо моим нервам уже не под силу выдерживать такую нагрузку — помимо собственных забот переживать ещё за тебя, зная, что ты находишься в океане и лишена возможности послать какую-нибудь весточку о себе. Кроме того, мне представляется рискованным, когда ты в теперешние времена и в преддверии событий, которых мы, надеюсь, избежим, но, возможно, и не сумеем, находишься так бесконечно далеко».
Эти слова императора производят впечатление. Поведение Метцгера в Париже отталкивает её: он требует ни больше ни меньше, чтобы на целых полгода она полностью перешла в его распоряжение. Поскольку другие врачи утверждают прямо противоположное и советуют просто переехать в места с тёплым климатом, Елизавета отказывается от курса массажа и после возложения венков на могилы своей сестры Софии Алансонской и Генриха Гейне отправляется через Марсель в Сан-Ремо. Мучимая болями и слабостью, она теперь, по выражению графини Штараи, «покладиста, словно больной ребёнок, подчиняется добрым советам и поправляется на глазах». Чувствуя, что силы мало- помалу возвращаются к ней, она собирается незамедлительно возобновить свои продолжительные прогулки и подумывает даже о том, чтобы купить в Сан-Ремо виллу. Графиня Штараи отговаривает её от этой идеи. Ясно, что такой перелётной птице, как императрица, эта вилла также быстро наскучит, как «Ахиллеон», о продаже которого ведутся переговоры. Его планирует приобрести лондонское Общество Байрона, однако затребованная сумма в два миллиона гульденов представляется покупателю слишком высокой.
Приближается 1898 год. «Что появится на этих пустых пока страницах?» — задаёт Валерия вопрос, начиная новый том своих дневников.
Императрица тоскует по мужу и настойчиво просит его хоть раз навестить её. «Я чувствую себя так, словно мне восемьдесят лет», — признается она однажды, вконец раздосадованная тем, что её физическая выносливость, которой она всю жизнь бесконечно гордилась, значительно снизилась. Однако Франц Иосиф не решается уезжать столь далеко при такой нестабильной ситуации в монархии. Он указывает на это Елизавете и говорит в письме: «Ты преувеличиваешь, говоря, будто чувствуешь себя на восемьдесят лет, но с годами, естественно, становишься слабее и бестолковее; всё больше сдают и нервы. Я тоже ощущаю всё это, и мои успехи на пути к старению в этом году особенно велики... Грустно думать, как бесконечно долго нам предстоит жить в разлуке. Когда и где мы увидимся?»
1 марта Елизавета переезжает в Территет и пытается снова надолго ходить в горы. Эти походы чрезвычайно утомляют её, а Франца Иосифа побуждают, ссылаясь на мнение по этому поводу грека Баркера, просить императрицу отказаться от постоянного перенапряжения ослабленного организма и целенаправленного разрушения своего здоровья.
Территет теперь слишком непосилен для императрицы. Вернуть ей силы должен в первую очередь Киссинген с его ваннами. Из Киссенгена императрица шлёт поздравления Гизеле с серебряной свадьбой и добавляет: «В этот день вам будет ужасно не хватать нашего незабвенного Рудольфа, который двадцать пять лет назад ещё так радовался вашей свадьбе. Он ушёл от нас, но я завидую его покою».
25 апреля император навещает жену в Киссенгене. Чтобы сделать ей приятное, он сообщает, что выменял у некоего английского лорда на двух липиццанеров великолепных коров для её молочной фермы. Франца Иосифа нужно было подготовить к тому, что Елизавета выглядит настолько усталой, но самое большое впечатление произвело на него то, что у его жены, некогда неутомимой бегуньи, теперь стала очень медленная и усталая походка. В присутствии супруга Елизавета берёт себя в руки и скрывает, насколько может, своё печальное настроение. Поэтому все восемь дней проходят у супружеской четы в полной гармонии. Однако Франц Иосиф видит, что со здоровьем у императрицы в самом деле плохо. Он поручает Валерии поехать к матери в Киссинген, чтобы немного присмотреть за ней и уговорить поменять её образ жизни на более разумный. Даже будучи слабой и усталой, Елизавета не желает отказываться от привычки ходить. Но вылазки в Клаусхоф и куда-нибудь ещё проходят теперь в неспешном темпе. Иногда она на какое-то мгновение становится весёлой, как в прежние времена, но затем ею опять овладевает глубокая меланхолия.
— Я жажду смерти, — говорит она однажды Валерии, — потому что не верю, что существует сила, которая настолько жестока, что не довольствуется никогда страданиями человека на земле, а ещё и вынимает из его тела душу, чтобы продолжать мучить её.
Елизавета размышляет с дочерью о несчастье и смерти, о жизни и идее Бога:
— Вообще человек слишком ничтожен и жалок, чтобы задумываться над сущностью Бога. Я давно от этого отказалась.
Ясно Елизавете только одно: Бог справедлив и всемогущ. Сильный всегда справедлив.
Вскоре Валерии приходит время возвращаться к своей семье, что Елизавета воспринимает очень болезненно:
— Мы провели вместе удивительно хорошие дни, — говорит она, — как в прежнее, славное время. Плохо, когда за столь короткий срок опять привыкаешь к этому.
Долечиваться Елизавета едет в Бад Брюкенау, а потом в Ишле вновь встречается с мужем. Дальнейшую программу надлежит разработать Видерхоферу. Франц Иосиф и он договорились о том, что общественности, которая только и слышит, что императрица отсутствует и занимается лечением, необходимо, наконец, сделать официальное заявление о состоянии здоровья Елизаветы, хотя бы уже затем, чтобы подготовить общество к тому, что императрица будет отсутствовать на торжествах по поводу пятидесятилетия правления Франца Иосифа. Надеются также косвенно повлиять на Елизавету в том смысле, чтобы она проявила большую сговорчивость в отношении предписаний врачей. 3 июля 1898 года появилось официальное сообщение о том, что у императрицы обнаружена анемия, воспаление нервов, бессонница и некоторое увеличение размеров сердца, которые, правда, не дают повода для серьёзной озабоченности, но требуют систематического лечения на курорте Бад Наухайм.
16 июля императрица покидает Бад Ишль. Мужу уже не суждено увидеть её живой...
Франц Иосиф об этом не подозревает, но прощание на этот раз оказывается особенно тяжёлым. Уже на следующий день он садится за письменный стол и изливает свою печаль по поводу расставания в письме.
«Мне ужасно не хватает тебя, я думаю о тебе и с горечью вспоминаю о бесконечно долгой разлуке, особенно расстраивают меня твои пустые комнаты». Бесконечно долгая разлука, говорит император? Да, так оно и есть.
Елизавета между тем прибывает в Наухайм через Мюнхен, где ещё раз посещает места, связанные с её детством и юностью. Наухайм ей не нравится. Она находит, что воздух там не хорош, возможностей для прогулок мало, зато много берлинских евреев, от которых некуда деться, и, кроме того, её донимает разлука с домом и с близкими ей людьми. Франц Иосиф рад, что Елизавета сразу же вспомнила о нём, и её письма пронизаны любовью. Она привыкнет к Наухайму, считает он, только теперь нужно принимать серьёзные меры, чтобы она восстановила своё здоровье. Теперь у него две пациентки, потому что и подруга часто болеет. Видерхофер лечит и её, находит фрау Шратт столь же мало послушной, как и Елизавету, ставит об этом в известность императора, заявляя, что имеет в лице Катарины Шратт «императрицу номер два».
В Наухайме Елизавета является к профессору Шотту и просит обследовать её. Первое, что собирается сделать этот врач, это рентгеновский снимок её сердца.
— Нет, дорогой профессор, из этого ничего не выйдет.
— Но, Ваше величество, это крайне важно.
— Может быть, для вас или моего брата Карла Теодора, но не для меня. Я не позволю препарировать меня, пока я жива.
