Иван Родионов - Жертвы вечернiя
Оказалось, онъ такъ увлекся своимъ занятіемъ, что не слышалъ команды объ отходѣ и его, лежавшаго въ ложбинѣ, никто изъ партизанъ не видѣлъ и не предупредилъ.
Юрочка поднялся и слегка, пригнувшись, съ винтовкой въ рукѣ сталъ отбѣгать въ сторону своихъ.
«Ничего, — подумалъ онъ, — какъ бы только, наши не подстрѣлили».
To съ жалобнымь пѣніемъ, то съ дѣловитымъ пчелинымъ жужжаніемъ съ боковъ и надъ головою проносились пули.
Онъ пробѣжалъ шаговъ двадцать.
Слѣва послышался стонъ.
Юрочка повернулъ голову.
Прямо передъ нимъ ползалъ на рукахъ по землѣ Волошиновъ.
Одна нога его какъ-то неестественно оказалась подвернутой подъ туловище.
Волошиновъ былъ смертельно блѣдный и дрожалъ мелкой дрожью такь сильно и часто, что оскаленные жемчужные зубы его колотились, какъ въ лихорадкѣ.
Юрочкѣ какъ-то вскользь, но рѣзко и ярко бросилась въ глаза топкая, черпая каемка пробивающихся усовъ надъ блѣдными, искривленными губами.
Онъ мгновенно объ этомъ забылъ, потому что наступилъ ногой на цѣлую лужу свѣжей крови.
Тутъ только Юрочка догадался, что юный богатырь былъ раненъ.
— Ю-юрра... — съ усиліемъ шевеля запекшимися губами и облизывая ихъ сухимъ языкомъ, — говориль Волошиновъ. — Вотъ хо-рошо, что ты тутъ... Ни-ка-акъ не при-илажу винтовку... Нога ссо-скальзываетъ... Ради Бога... за-астрѣли меня...
Лихорадочно горѣвшіе глаза его съ спокойной и важной рѣшимостью снизу вверхъ смотрѣли въ лицо Юрочки.
— Сккорѣе... Не хо-очу попадаться этимъ по-одлюкамъ... Вотъ сю-юда...
И раненый пальцемъ, запачканнымь въ крови и грязи, показывалъ на свой лѣвый високъ.
Юрочка большими глазами глядѣлъ на Волошинова.
Одно мгновеніе онъ не понималъ, о чемъ просилъ его другъ, но уразумѣвъ, быстро отскочилъ шага на три и въ тоже мгновеніе вскинулъ ружье на прицѣлъ.
«Ничего другого не остается. Надо», — мелькнуло у него въ мозгу.
Волошиновъ невозмутимо спокойно повернулъ високъ подъ дуло юрочкиной винтовки.
Щелкнулъ затворъ; дуло почти вплотную пришлось къ виску.
Юрочка прицѣлился....
— Прощай, Юра... Да скорѣй... — прошепталъ раненый и въ его скошенныхъ на Юрочку, безстрашныхъ глазахъ скользнуло теплое чувство.
Винтовка сама собой опустилась.
Юрочка почувствовалъ, что у него не хватитъ духа на такую операцію.
Онъ оглянулся.
Большевики бѣжaли къ нимъ черезъ балку.
Чувство самосохраненія на мигъ властно заговорило въ сердцѣ Юрочки, но онъ сурово, съ презрѣніемъ подавилъ и отвергъ его.
«Подло. Не по-чернецовски!» — рѣшилъ онъ.
— Можешь подняться? — быстро спросилъ онъ Волошинова, нагибаясь къ самой землѣ и протягивая ему руку. — Обопрись на меня, да скорѣе...
— Ни къ чему. Юра... Ммое дѣ-ло кончено... Только себя погубишь. Скорѣй стрѣ-ѣляй... и спасайся самъ...
Он энергично отмахивалъ рукой.
— Нѣтъ, нѣтъ! Да брось ружье! — поспѣшно и решительно кричалъ Юрочка, схвативъ раненаго и, поднимая его с земли.
— Напрасно... напрасно... брось... — упорно говорилъ Волошиновъ.
Но Юрочка силой приподнялъ его съ земли.
Раненый выронилъ ружье, уцѣпился дрожащей рукой за шею Юрочки, съ неимовѣр-нымъ напряженіемъ поднялся съ земли, и они побѣжали.
Потъ крупными каплями падалъ со лба Волошинова.
Лѣвая нога его оказалась перебитой осколкомъ снаряда. Кровь струей сочилась изъ раны. Нога какъ-то неестественно, точно нарочно, вывернулась пяткой впередъ, какъ подвязанная веревочкой, болталась у него навѣсу.
Онъ съ страшнымъ напряженіемъ оставшихся силъ прыгалъ на одной правой, крѣпко охвативъ рукою шею Юрочки.
— Ахъ, напрасно... на-апрасно, Ю-юра... — шепталъ раненый.
Бѣжать имъ пришлось не такъ быстро, какъ хотѣлъ и могъ Юрочка, хотя онъ напрягалъ всѣ силы, таща Волошинова.
Большевики показались уже по сю сторону балки.
Затрещали близкіе выстрѣлы.
Пули еще чаще и жалобнѣе засвислали и запѣли вокругъ убѣгавшихъ партизанъ.
Юрочка оглядывался и зорко слѣдилъ за быстро уменьшавшимся разстояніемъ между ними и преслѣдователями.
Ихъ раздѣляло уже разстояніе не больше четырехсотъ шаговъ.
«Да гдѣ же наши? Куда они дѣлись!»? — съ сильной тревогой думалъ Юрочка, поспѣшно оглядывая впереди лежащее поле, но никого не видѣлъ, хотя рѣдкiя пули посвистывали и съ той стороны.
Скачка раненаго на одной ногѣ съ каждой секундой замедлялась. Онъ тяжело дышалъ, все сильнѣе и сильнѣе наваливаясь на Юрочку. Губы его совершенно пересохли и запеклись кровью.
— Спа-асайся самъ, Ю-юра... брось меня... иначе пропадешь зря... изъ-за ме-еня... не надо... — угасающимъ голосомъ промолвилъ обезсиленный Волошиновъ и освободилъ шею Юрочки.
Но тотъ и слышать не хотѣлъ. Въ немъ окрѣпла твердая рѣшимость или спастись или умереть вмѣстѣ.
— Держись крѣпче, Валя! Съ чего ты взялъ, что я тебя брошу?! Развѣ это можно?! Что ты? Тутъ близко наши. Ни за что не брошу! Пропадать, такь пропадать вмѣстѣ... — кричалъ Юрочка, тяжело дыша, сжимая въ правой рукѣ винтовку, а лѣвой изо всей силы придержи-вая за талію все ниже и ниже склонявшаго голову замедлявшаго бѣгъ Волошинова.
Просвистало еще нѣсколько пуль, одна чмокнула.
Вдругъ рука раненаго соскользнула съ шеи и плеча Юрочки, точно кто-нибудь ее сбросилъ и самъ онъ неожиданно уронивъ голову на грудь, какъ-будто споткнувшись, упалъ лицомъ на землю.
Черныя, какъ вороново крыло, пышныя кудри его разметались по зеленой травѣ; одна рука при паденіи подвернулась къ животу, другая, судорожно и безпомощно трепеща, протянулась въ сторону ладонью вверхъ.
«Какъ дрожитъ!» — удивленно подумалъ Юрочка.
Онъ понялъ, что Волошиновъ убитъ.
LV.
Юрочка побѣжалъ, что было силъ.
Преслѣдовавшіе большевики были еще далеко.
«Теперь лишь бы не подстрѣлили. А то убѣгу!» — съ увѣренностью подумалъ Юрочка.
Шаговъ тридцать сдѣлалъ онъ безпрепятственно.
Слѣва, изъ отрога балки, точно изъ предательской западни, вдругь вынырнули передъ нимъ чуть не вплотную человѣкъ пять большевиковъ.
Юрочка сдѣлалъ движеніе, чтобы взбросить ружье на прицѣлъ, какъ получилъ сзади сильный ударъ прикладомъ по плечу.
Винтовка выскользнула у него изъ онѣмѣвшей отъ боли руки и самъ онъ съ трудомъ удержался на ногахъ.
Дюжой, плотный, средняго роста большевикъ, въ синей матросской рубашкѣ съ низкимъ вырѣзомъ на волосатой груди, безъ шапки, съ свѣже-выбритой синей головой, съ грубымъ, бритымъ лицомъ и съ выкатившимися изъ орбитъ неумолимо-свирѣпыми оловянными глазами, крѣпко схватилъ его за руку и во всю мочь, съ захлебываніемъ и надрывомъ, видимо, труся, кричалъ своимъ товарищамъ, чтобы тѣ скорѣе спѣшили на подмогу.
Красные бросились къ нимъ.
Юрочка, напрягая всѣ силы, верткимъ, мощнымъ движеніемъ выскользнулъ изъ лапъ мужика и, подставивъ свою ногу подъ ноги врага, забывъ о боли въ рукѣ, нанесъ такой неожиданный и страшный ударъ кулакомъ въ високъ матросу, что тотъ, ошарашенный и недоумѣлый, какъ оглушенный обухомъ быкъ, покатился по землѣ, не спуская съ Юрочки своихъ свирѣпыхъ, испуганныхъ глазъ и стараясь, какъ можно скорѣе, подняться.
Бѣжавшіе на Юрочку красные вдругь шагахъ въ пяти замялись.
Юрочка уловилъ намѣреніе поверженнаго врага и, перепрыгивая черезъ него, своимъ сплошь подбитымъ толстыми гвоздями каблукомъ успѣлъ нанести еще болѣе сильный ударъ по лицу матроса.
Тотъ взвылъ.
Кровь показалась у него изо рта и изъ носа.
Теперь Юрочка разсчитывалъ каждый мигъ и каждое свое движеніе.
Онъ нагнулся, чтобы схватить выпущенное матросомъ ружье, но не успѣлъ.
Опомнившіеся большевики окружали его.
Юрочка метнулся въ единственную сторону, еще свободную отъ враговъ.
Смертельная тоска налегла ему на сердце.
«Неужели конецъ? За что? Мнѣ только восемнадцать лѣтъ... и такъ хочется жить»...
И ему вопреки неумолимой, кошмарной очевидности не совсѣмъ вѣрилось, что такъ ужасно, нелѣпо и просто настигала смерть.
Вдали багровое, огромное, холодное, уже коснувшееся земли солнце.
И Юрочка точно въ первый разъ въ жизни открылъ глаза, въ первый разъ увидѣлъ его.,.
«Боже мой, какъ оно невыразимо прекрасно, дорого и близко, и также прекрасны, дороги и близки и этотъ просторъ, и эта зелень, и этотъ воздухъ».
И все это онъ охватилъ однимъ тоскливымъ взглядомъ, понялъ въ одинъ только этотъ мигъ. И какъ это онъ до этой поры не понималъ и не цѣнилъ...
Все это онъ видѣлъ, чувствовалъ и ощущалъ какъ-то нестерпимо обостренно, отчетливо, молніеносно и рѣзко, рѣзко, до физической боли.
