Н. Северин - Перед разгромом
А в это время ее слушательница приводила в порядок ее костюм; сняв с нее платье, она накинула на плечи своей госпожи батистовый пеньюар, вынутый из пузатого комода, и, с ужасом заметив следы росы на белых атласных башмачках, поспешила разуть ее, вытереть душистым спиртом ее ножки и надеть на них сухие чулки и туфли.
— Но я все-таки не понимаю, как вам удалось выехать незаметно с бала? — спросила Дукланова, усадив свою госпожу в кресло. — Вы, надеюсь, не обманули Ржевусского и протанцевали с ним мазурку, за которую он заплатил так дорого?
— Мазурка должна быть начаться после ужина, и исполнить обещание, данное Ржевусскому, я не могла. Я думала только о том, как бы скорее повидаться с князем и узнать от него, что нужно. И как все отлично вышло! Во-первых, когда я начала жаловаться на мигрень, все мне поверили и даже стали уверять, что давно заметили, как я бледна и какой у меня измученный вид. А между тем это была неправда, и никогда не была я так оживлена, как в этот вечер. Хорошо, слушайте дальше! Стачинская, точно ей кто-то шепнул, подошла ко мне в самую удобную минуту и без слов поняла, почему мне надо сейчас же уехать одной, без свиты. Под предлогом не лишать моей дворской молодежи удовольствия танцевать до конца бала, я вышла с одной Стачинской в то время, когда Ржевусский в противоположном конце зала задержался в группе, окружавшей короля. Дальше: все наши гайдуки, кроме Сигизмунда, пировали у дворцового маршала. Еще лучше: кучера были пьяны, и Сигизмунд разыскал чью-то чужую карету, очень простую, и уговорил кучера за червонец довезти до палаццо Чарторыских внезапно заболевшую резидентку княгини Изабеллы. Тот согласился, разумеется, в полной уверенности, что господин его раньше как часа через три, не спросит его, и мы поехали: Стачинская, Сигизмунд и я, закутанная с головою в плащ Стачинской, которая надела мой. Никто меня не видел, когда я садилась в карету. Стачинскую я взяла с собою, чтобы она предупредила здесь всякие разговоры. Благодаря ей, все теперь уверены, что я вернулась с нею и что она уложила меня спать.
— На Стачинскую можно положиться, — заметила Дукланова.
— Не правда ли? Потому-то я и беру ее всегда с собою, когда еду на бал или на какой-нибудь праздник; она уже не раз выручала меня. У ворот русского посла мы остановились, я с Сигизмундом вышла, а Стачинская поехала дальше. Вот тут-то наступило самое страшное, — продолжала отважная красавица. — Мысленно призывая на помощь всех святых, последовала я за Сигизмундом через калитку во двор.
— А вдруг вас встретил бы кто-нибудь! — с ужасом заметила Дукланова.
— Тогда мой спутник пустил бы в ход выдумку, которая у него была готова на всякий случай, но, слава Богу, все спали. Спал и старик-камердинер князя, и, к счастью, не в своей комнате, а в кресле перед дверью кабинета, и совсем одетый, так что можно было тотчас объяснить ему, в чем дело. Сдав его меня с рук на руки, Сигизмунд ушел, а я потребовала, чтобы меня провели прямо в кабинет князя. У меня уже начинал зарождаться в голове план, и он удался, как нельзя лучше! В рабочем кабинете князя я провела одна почти с час, все, что нужно, нашла и все сделала. То, что я отдала вам спрятать, — черновая с ответа князя русскому министру Панину. Я и самое письмо прочитала; оно лежало в бюваре, в среднем незапертом ящике. В ответе повторяется все, что есть в письме, по пунктам, — прибавила она деловитым тоном. — Не правда ли, прелат будет доволен?
— Ничего лучшего нельзя желать. Но зачем оставались вы там так долго, моя пани? Достигнув цели, завладев нужным документом, вам надо было скорее возвращаться домой.
— Как? Не воспользовавшись счастьем пробыть с любимым человеком? Пропустить случай вдоволь нацеловаться с ним? Слушая его страстные уверения, его клятвы, читать его любовь в его милых глазах? Да вы с ума сошли, Дукланова! Сейчас видно, что вы никогда не любили и не понимаете, что такое любовь! — с негодованием воскликнула молодая женщина. — Никогда не думала я, чтобы вы были так жестоки и так мало любили меня. Требовать, чтобы я отказалась от любви князя, единственного человека на земле, который мне дорог, на которого я с радостью променяла бы весь свет! О как вы меня огорчили! А я еще, не дальше как полчаса тому назад, уверяла его, что вполне могу располагать вами и вашей ко мне преданностью!
— Вы были правы, когда сказали это князю, и мне хотелось бы, княгиня, чтобы вы никогда, даже в минуты досады, не сомневались в моей преданности к вам, потому что тогда только я могу быть полезна вам, оставаться при вас, — произнесла Дукланова с большим достоинством.
Эти слова, а в особенности тон их, заставили княгиню опомниться, поспешно протянуть руку своей резидентке и умоляюще заявить, что она будет несчастнейшей женщиной в мире, если Дукланова покинет ее.
— Подумайте только: ведь у меня на земле нет никого, кроме вас, кому я могла бы верить и с кем могла бы говорить о князе. Все меня только эксплуатируют, все-все: моя семья, фамилия мужа — все пользуются для себя моими слабостями, моим одиночеством и беззащитностью. О князе Казимире я уже не говорю: он даже и одной недели не был верен мне, с тех пор как сделался моим мужем, и только одну ночь, в день нашей свадьбы, не виделся со своими любовницами! Как же мне после этого не искать утешений на стороне и не радоваться, когда среди мимолетных развлечений судьба посылает мне человека, которого я полюбила настоящей любовью?
«И ты называешь это настоящей любовью?» — думала с горечью ее наперсница.
Но вслух она своих замечаний не высказала. Слишком опытная была она и знала людей, среди которых вращалась, чтобы высказывать то, чего они ни понять, ни оценить не могли. Все здесь думали и поступали, как княгиня Изабелла, все смотрели на любовь как на развлечение, и выбирали себе любовников с целями, ничего общего с любовью не имеющими. Зачем же требовать от этой душонки больше того, что она в силах дать?
Слушая Изабеллу, Дукланова не могла не изумляться ее простодушному эгоизму и наивному коварству. Злоупотреблять доверием любимого человека, чтобы предавать его врагам! Выкрадывать у него для этих врагов документ, которому он придает такое важное значение, что даже и ей не обмолвился ни единым словом о его содержании! Но она даже и понятия не имеет, как это гнусно. Стоит ли ей открывать глаза на эту гнусность? Разве у нее не найдется тотчас же возражений, перед которыми католичке остается только молчать? Разве она не скажет, что действовала по приказанию прелата Фаста и что если это дурно, то за грехи отвечает он, руководитель ее совести, а не она?
У Фаста по крайней мере высокая отвлеченная цель на уме, и до сих пор средства, которыми он старается достигнуть ее через обаятельную молодую женщину, не слишком грязно пачкают ей душу. Понятовский, с которым он сначала свел ее, — человек хорошо воспитанный и одарен известной деликатностью сердца; благодарность к женщинам, подарившим ему хотя бы минуту счастья, всегда удержит его от пошлости и бестактности. Что же касается до русского посла, то пани Дукланова должна была сознаться, что сама питает к нему поистине непонятную слабость, и осуждать порученную ее попечениям молодую женщину за любовь к этому замечательному душевными свойствами человеку она никак не может. Изабелла инстинктом влюбленной сознавала это, и это обстоятельство связывало этих двух женщин, столь различных по общественному положению, летам и воспитанию, сильнее всяких родственных уз.
— По какому поводу моя пани заговорила сегодня про меня с князем? — спросила Дукланова.
— Ах, да ведь я не успела рассказать вам и десятой доли из того, что узнала сегодня ночью! Мы с князем разговаривали не про одну нашу любовь; когда рассветало, он предложил мне выйти прогуляться в дворцовый сад и провел меня туда какими-то таинственными проходами. Чудо, как было интересно! Я дрожала от страха, чтобы из темноты не выскочило на нас какое-нибудь чудовище и чтобы земля не разверзлась под нашими ногами, и прижималась к нему, а он смеялся и уверял, что никогда еще не был так счастлив! Очень-очень было весело, никогда не забуду я этой ночи! Он смеялся и уверял, что никогда еще не был так счастлив! И вдруг мы очутились в саду! Начинало показываться солнце, птички пели, цветы благоухали, кругом было тихо и спокойно. Вот тут-то, убедившись, что, кроме птиц и бабочек, увивавшихся вокруг роз, нас подслушать некому, князь рассказал мне преинтересную историю со страшными и любопытными приключениями, с героем которой, русским офицером Грабининым, он познакомился вчера утром.
— Грабинин? — с волнением переспросила Дукланова.
— Да, фамилия этого офицера — Грабинин. Он явился к князю как к русскому послу за советом, помощью и заступничеством. Положение его ужасно! Представьте себе, он влюбился к жену своего соседа по имению и похитил ее! Долго искали они пристанища в каком-нибудь захолустье Польши и нигде не могли найти надежное убежище. Увезти ее к себе в Россию нечего было и думать — там на этот счет очень строго, и жить с чужой женой просто невозможно. Ему, разумеется, хочется жениться на ней. Но как это сделать? У православных еще труднее получить развод, чем у нас. Между тем на каждом шагу неприятности, затруднения, страх быть настигнутыми оскорбленным мужем, одним словом, положение ужасное! Ничего больше не оставалось, как бежать за границу и жить где-нибудь вдали от света и от общества. Но для этого нужны средства. У русских закон против эмигрантов очень строг — их имения конфискуются в казну, и они теряют право когда-либо вернуться на родину. Однако Грабинин и на это решился. Но надо продать имения, которые у него в различных концах России, а куда деть подругу, пока он будет хлопотать об этом? Кто-то посоветовал им поселиться в Варшаве, кактв большом городе, где всегда живет множество иностранцев и не так строго относятся к паспортам, как в России. Вот они сюда и приехали, поселились в Уяздове, у какой-то еврейки, выдавая себя за русских ремесленников. Все было бы хорошо, если бы им не вздумалось прогуляться рано утром в Лазенковском парке и если бы на их беду после ночи, проведенной с любовницами, королю не вздумалось освежиться утренней прохладой. Вы догадываетесь, что произошло дальше? Ну, одним словом, это — та самая таинственная незнакомка, которую теперь так усердно разыскивают по городу и окрестностям, по приказанию короля. Его величество с ума сходит по новой красавице, прельстившей его тем, что она убежала от него, как сумасшедшая, при первой его попытке заговорить с нею. Можно себе представить, что должен переживать ее возлюбленный! У него нет никакой возможности защитить ее от нападений короля! Вне себя от отчаяния, Грабинин решился на последнее крайнее средство: во всем открыться русскому послу и просить его защиты. И хорошо сделал! Мой князь так добр, так великодушен, так понимает его положение…
