Агилета - Святая с темным прошлым
Из воспоминаний Норова:
«…Приближалась к нам небольшая группа, поддерживая полунесомого, но касавшегося одною ногою земли генерала. И кто же был это? Тот, которым доселе почти сверхъестественно держался наш левый фланг – Багратион!..»
Из воспоминаний Гавриила Петровича Мешетича, в 1812 году подпоручика пехоты:
«…Поле брани уже покрылось множеством бездыханных трупов, лощины и кустарники – множеством стонущих, просящих одного – прекращения жизни – раненых; по рытвинам текла ручейками кровь человеческая, с обеих сторон еще падали мертвы герои. Еще гром артиллерии визгом ядер, грохотом гранат, шумом картечи, свистом пуль возвещал желание неприятеля сбить с места россиян, но оные мужественно противились, поражали, падали за Отечество и удивляли самих врагов. Под вечер начал чувствовать совершенную усталость неприятель, не стала слышна ружейная перестрелка, сумрак вечера прекратил и действие артиллерии. Русские провели всю ночь на своих местах, и позиция боевой линии за ними осталась…»
Из воспоминаний Норова:
«…Данилевский, находившийся при Кутузове, сохранил нам приказ его Дохтурову, диктованный в пятом часу пополудни при взрыве лопавшихся вокруг него гранат: «Я из всех движений неприятельских вижу, что он не менее нас ослабел в сие сражение, и потому, завязавши уже дело с ним, решился я завтра возобновить сражение». И только уже по личном свидании с Дохтуровым в одиннадцатом часу вечера, взвеся понесенные в этот день огромные потери, он решил отступление. Увидев Дохтурова, который так достойно заместил Багратиона и отстоял наш левый фланг, Кутузов сказал ему: «Поди ко мне, мой герой, и обними меня. Чем государь может вознаградить тебя?»
Из воспоминаний Сергея Николаевича Глинки, брата Федора Николаевича Глинки, в 1812 году ополченца:
«…На равнине Бородинской, по словам самого Наполеона, он должен был допить чашу вина, налитую в Смоленске. И он испил ее под угасающею звездою прежнего своего счастья. На этом пире кровавом испили чашу смертную девяносто тысяч и сынов России и сынов стран дальних.
Что будет? Богу знать!»
* * *На вопрос о том, что было дальше, легко ответит любой русский человек, начиная от школьников уже прошедших по истории тему «Отечественная война 1812 года». Вслед за Бородинской битвой, где русские войска отнюдь не потерпели поражения, Кутузов прикажет армии без боя сдать Москву, после чего война будет выиграна. Парадокс на парадоксе, не говоря уже о том, что сам Михайла Ларионович, оставивший врагу столицу, останется при этом в памяти потомков одним из тех редких героев, слава которых поистине народна, общепризнанна и не меркнет ни при каком политическом режиме.
Но феноменальность событий, происходивших в конце лета – начале осени 1812 года еще и в том, что Кутузов, по-видимому, с самого начала знал, что впустить врага в Москву придется. Вот что писал он своей дочери Анне из города Гжатска[97] на Смоленской дороге[98] за неделю до сражения при Бородине:
«…Я твердо верю, что с помощью Бога, который меня не оставлял, поправлю дела в честь России. Но я должен сказать откровенно, что ваше пребывание возле Тарусы мне совсем не нравится. Вы легко можете подвергнуться опасности. Поэтому я хочу, чтобы вы уехали подальше от театра войны. Уезжай же, мой друг! Но я требую, чтобы все сказанное мною было сохранено в глубочайшей тайне, ибо, если это получит огласку, вы мне сильно навредите…»
Анна Михайловна (в замужестве Хитрово) с семьей жила то время в усадьбе Истомино, что западнее Тарусы, примерно в 50-ти километрах от Малоярославца. При отступлении наполеоновской армии из Москвы у стен этого города развернется грандиозное сражение, которое станет поворотным пунктом всей войны. Однако произойдет это почти через два месяца после того, как Кутузов отправит дочери предостерегающее письмо.
Что это было? Прозрение? Или фельдмаршал заранее понимал, что генеральное сражение с Наполеоном не сможет решить судьбу кампании, заранее же решил отдать французу столицу и спланировал свое предстоящее отступление по Калужской дороге?
Скорее всего, второе. Об этом говорят последние слова письма. Совершенно очевидно, что если бы подобные планы полководца вдруг стали известны в Петербурге, то император Александр немедленно прискакал в расположение армии, собственноручно расстрелял Кутузова и, наконец, исполнил свою заветную мечту, возглавив русские войска. После чего проиграл бы кампанию. К счастью для истории этого не произошло, поскольку Анна Михайловна, унаследовавшая отцовскую ловкость и умение держать язык за зубами, скрылась из Истомино совершенно незаметно для соседей.
Интересно задуматься о том, насколько уникальны были события, последовавшие за Бородинской битвой. История знает множество примеров того, как враг занимал столицу государства, но это всегда являлось его величайшим триумфом, а не началом конца. Если же покоренный город и удавалось вернуть обратно, то это требовало новых сражений и новых жертв, не говоря уже о времени, в течение которого проигравшая сторона собиралась с силами. Но чтобы победитель, вступив в столицу державы, не почувствовал ни малейшего дуновения победы, а через месяц сам сбежал из нее, чтобы начать отступление… В такой поворот событий верится с трудом, если не знать наверняка, что однажды в России он имел место.
Что именно натолкнуло Кутузова на мысль, что подобная стратегия увенчается успехом? Если мы окинем взглядом его полководческий путь, то увидим, что он четко делится на два этапа: до 1791 года и начиная с 1805 года. Первый период, когда Кутузов имел дело почти исключительно с турками, отмечен главным образом безудержной храбростью Михайлы Ларионовича, перед которой отступала и сама смерть. Последующие четырнадцать мирных лет, возможно, заставили его поразмыслить о цене, заплаченной за победы, поскольку, выступив против Наполеона в 1805 году, полководец меняет тактику. Теперь он не взлетает на крепостные стены, врубаясь в гущу врагов, а заманивает последних в ловушку отступлением и изнуряет их.
Незадолго до битвы при Аустерлице, стремясь соединиться с идущим к нему навстречу подкреплением, Кутузов за 29 дней отступления преодолевает свыше 400 километров, да так искусно, что превосходящим силам Наполеона не удается не только разбить но и существенно ослабить его войска. Теперь Михайла Ларионович имеет все основания утверждать, что необходимо отступать и дальше, пока союзники[99] не соберут максимальное количество сил, а Наполеон не отдалится от источников снабжения армии. На военном совете, в котором участвуют и Александр I, и австрийский император Франц I, он уверяет:
«…Чем далее завлечем Наполеона, тем он будет слабее, отдалится от своих резервов, и там, в глубине Галиции, я погребу кости французов…»
Ах, почему Александр I не унаследовал таланта своей бабушки грамотно выбирать тех, чьему мнению можно доверять! Не понятно, с какой стати, он был очарован бездарным австрийским генералитетом, предоставив ему право распоряжаться и судьбой русской армии, и судьбой всей кампании. Кутузовский план был отклонен, а менее чем две недели спустя Наполеон нанес русским и австрийцам столь сокрушительное поражение, что впоследствии отзывался о возвеличившей его битве не иначе, как о «солнце Аустерлица».
Итак, первая попытка Михайлы Ларионовича применить новую стратегию провалилась не по его вине. Но вторую ему, к счастью, удалось воплотить в жизнь. Произошло это в ходе той самой русско-турецкой кампании, где Кутузова лишь под конец назначили главнокомандующим. Он не замедлил проявить себя на этом посту:
«Одержанная Вами над верховным визирем победа в 22 день июня покрыла Вас новою славою. Большое превосходство сил неприятельских Вас не остановило. Пятнадцать тысяч храбрых разбили шестидесятитысячные турецкие толпы» – так против воли восторгался Александр I победой Кутузова над турками под крепостью Рущук в 1811 году.
Триумф, действительно, был полнейший: неприятель, обладавший четырехкратным превосходством в силах, наголову разбит! На радостях император одарил Кутузова своим портретом, усыпанным бриллиантами. Султанская армия спешно отступала. В Стамбуле скрежетали зубами. В Париже (поддерживавшем южного врага России) приуныли. Однако всего пять дней спустя Михайла Ларионович отдает приказ… оставить крепость и перебраться на другую сторону Дуная. Стамбул возликовал и осыпал наградами верховного визиря Ахмет-пашу, до сих пор – презренного побежденного, а ныне – победителя неверных. Наполеон открыто насмехался над последствиями Рущукской победы. Император Александр был в ярости, военный министр Барклай-де-Толли – в недоумении, но Кутузов оставался невозмутим: дальнейшее удержание крепости связывало ему руки (там пришлось бы оставить немалый гарнизон), а преследовать султанскую армию оставшимися силами означало пойти на слишком большой риск. Почему бы вместо этого не завлечь врага к себе, используя видимость слабости как приманку?
