Фаддей Зелинский - Сказочная древность Эллады
Он всходит на помост, встречаемый ропотом собрания. Говорить он не мастер, румянец смущения покрывает его щеки — как он все-таки прекрасен! Обида, похищение, возвращение — как будто дело шло о безвольной, бесчувственной вещи, а не о живом человеке! Елена добровольно за ним последовала, потому что любила; будем мы вторгаться в священные права любви? И какая жизнь ждет ее в доме покинутого мужа, среди граждан покинутого города, ее, опозоренную беглянку? Кому на радость, ей или мужу? Или ее не на жизнь выдают, а на смерть?.. Его голос дрожит, слезы не дают продолжать. Вот что значит любовь! Речь подействовала; многие, и притом молодежь, на стороне юноши. Взлетает даже на помост безумец, предлагающий убить обоих ахейцев: не послы они, мол, а соглядатаи. Его, положим, заставляют сойти, но при голосовании большинство высказывается за Париса. Предложение ахейцев отвергнуто; они, под охраной тех же Антеноридов, возвращаются на свои корабли.
Итак, высадка. Она затруднена — берег занят троянами. И тут еще смущающее вещание: чья нога первая коснется вражеской земли, тот падет первой жертвой войны. Робких оно смущает, но смелых — нет; а смелых большинство. Соскочили Ахилл, Диомед, другие в воду по пояс, вброд направляются к берегу, потрясая копьями; но всех ближе к берегу корабль Протесилая, он первый достигает земли, торжествующим криком возвещая о своей победе. Его бы окружили, но второй за ним — Ахилл со своим огромным копьем, пелионским ясенем. Трояне несколько подаются назад; но вот два их бойца протискиваются в передние ряды, два сына богов: Эней, сын Афродиты, и огромный Кикн, сын Посидона. Эней выступает против Протесилая, Кикн против Ахилла; остальные невольно замерли, следя за единоборством вождей. Храбро защищается Протесилай, но ему не сравняться с сыном богини: после нескольких безуспешных ударов он падает, сраженный Энеем. Война нашла свою первую жертву. Эней бы не прочь по праву победителя сорвать с него доспехи, но Ахилл, видя грозящее товарищу бесчестие, мощным ударом поражает Кикна и бросается против Энея. Остальные за ним; и труп Протесилая спасен, и побережье осталось за ахейцами.
Они с помощью вальков вытягивают свои корабли на сушу в один длинный ряд; с наступлением вечера они торжественно сжигают труп Протесилая, чтобы отправить его вдове урну с его прахом…
Этой вдовой была Лаодамия, молоденькая дочь Акаста иолкского, сына Пелия. Как таковая, она была племянницей знакомой нам Алкесты и нравом была вся в нее: подобно ей, нежно, до самозабвения любила своего мужа. Недолго она им насладилась: уже на следующий день после свадьбы он должен был отправиться в Авлиду. Отныне у нее было только одно утешение: статуя из воска, изображающая Протесилая, изделье лучшего в Элладе художника, ученика Дедала. Сходство было поразительное: если бы не неподвижность, его бы можно было принять за Протесилая.
И вот вестник от войска: «Пал твой Протесилай, мы приносим тебе его прах». Похороны, тризна, соболезнование родни, утешения Акаста. Она, в забытьи, безучастно и глядит, и слушает, и исполняет, что от нее требуют. А затем затвор, заповедный терем, где, весь убранный, стоит кумир Протесилая. Проходят дни; кончились месяцы траура, можно молодой вдове подумать о новой свадьбе… а если не ей, то ее отцу. Жених уже найден: назначен день для торжественного бракосочетания. Но Лаодамия только головой качает, и загадочная улыбка играет на ее устах: новый муж? Ей? К чему?
Фессалийская родина Лаодамии — страна колдуний: они многое знают и многому могут научить. А между изображением и изображаемым есть таинственные необоримые узы. Не все это знают, не все их умеют использовать, но кто умеет, тот может через изображение подействовать на изображаемого, где бы он ни находился, на суше или на море, на земле или под землею… На земле или под землей. Счастливая Лаодамия ничего не знала, но в горе она научилась и знает многое…
Отец недоволен ее отказом, пусть! Она удаляется к себе в терем, в заповедный покой, где в озаренном светильниками углу стоит весь убранный в зелень кумир Протесилая. Плюшевый венок покрывает его голову, небрида свешивается с плеча: он и Протесилай и Дионис. И Лаодамия надевает символ службы Дионису, плюшевый венок и небриду; тирс в одной руке, тимпан в другой: она — вакханка, прислужница Диониса. Пусть слышит дом ее песнь, шум пляски и звон тимпана: тем лучше, никто не посмеет к ней войти, священно действующей вакханке. И она начинает пляску перед кумиром — восторженную, безумящую пляску. Гудит тимпан, льется песнь: «Эвоэ, эвоэ! Явись, Дионис, явись… Протесилай!»
Долгая, безумящая пляска. Ее сознание тонет в этом вихре, рука выпускает тимпан, она падает, мрак заволакивает ей глаза. Но только на мгновение: она их подымает — что это? Рядом с ее Протесилаем стоит другой, такой же. Двоится у нее перед глазами? Нет. Такой же, да не совсем. Тот недвижен, а этот подходит к ней: «Радуйся, моя верная! Любовь сильнее смерти; песнь любви раскрыла врата Аида. Я твой и ты моя — на эту ночь…»
К утру старый раб подходит к терему Лаодамии: хозяйка должна выйти к нему, принять от него корзинку с плодами; так в доме заведено. Но она не выходит, и в терему все тихо. Что бы это могло значить? Старость имеет некоторые права: он заглядывает в щелку — и в ужасе отскакивает. Так вон она какова, эта прославленная верность! Вот оно, это безутешное вдовство! О женщины, женщины! — Идет к царю Акасту: «Ступай, царь, — посмотри на свой позор! Твоя дочь в терему, а с ней… стыдно сказать…»
Акает в ярости выхватывает меч и бросается к двери. Вот, значит, почему ей понадобились эти притворные Дионисии! Вот почему она отказывается от нового законного и честного брака! Он хочет уже ворваться в заповедный покой — вдруг его дверь сама отворяется и из нее выходит — любовник? Осквернитель? Нет, ее законный муж, его зять, Протесилай. Ярость сменяется ужасом, ужас — негодованием. Зачем ты здесь? Зачем из преисподней простираешь ненасытную руку на ту, которой место еще долго под лучами солнца? Призрак проходит мимо него с кроткой улыбкой на устах; он видит в тени Гермеса, пришедшего за ним. Но где же дочь? Где Лаодамия? Она сидит под кумиром Протесилая, заря блаженства на ее лице. Под кумиром — а, теперь он понял все. Чары тут действовали, нечестивые, вредные чары. Этот кумир был не только немым утешителем ее вдовства — он был звеном цепи, соединяющей ее с подземным миром. Но он уничтожит это звено, разобьет эту цепь, отвоюет свою дочь обратно для подсолнечного мира, который имеет все права на ее молодую жизнь.
По его приказу на дворе разводится костер: он сам идет за кумиром. Лаодамия в отчаянии: отдать его, залог дальнейших блаженных свиданий? Никогда! Ну что ж, в таких случаях позволительно и насилье; потом сама благодарить будешь. Кумир в его руках, он бросает его в костер. Вмиг беседка пламени окружает его; о, как ему больно, как исказилось его прекрасное, благородное лицо! Что это? Он стонет, зовет ее… Иду, иду… ты мой, и я твоя, не на этом, так на том свете! Опять ее руки обвили дорогое изображение, а ее — багровые змеи всепожирающего пламени.
Лаодамия не умерла; вечную молодость обрела она в огненной купели; вечной сказкой пережила она гибель своего народа. Она живет и среди нас, под различными именами — Леноры, Людмилы, Светланы. Все это — та же Лаодамия, та же сказка про жениха, возвращающегося из могилы к нежно любящей невесте, сказка про любовь, поборовшую смерть.
55. У АПОЛЛОНА ФИМБРЕЙСКОГО
Война затянулась. В венце своих стен трояне были неуязвимы: греки тогда еще не умели вести осадную войну. Единственным средством был измор; но до этого было еще очень далеко. В ожидании врагов трояне приготовили большие запасы, а израсходованное пополняли удачными вылазками. Правда, и ахейцы были неуязвимы в стоянке своих кораблей: вытянутые на берег, они образовали как бы те же стены, с которых было очень удобно поражать врага, если бы он ворвался в промежутки между ними. Правда, с припасами возникали серьезные затруднения: приходилось производить набеги на соседние села и города; добытая живность обогащала войсковые амбары, а прочее можно было сбывать на Лемнос или приезжающим торговцам в обмен на продовольствие.
Понятно, что в ахейском стане имя Елены пользовалось громкой славой; из-за нее ведь велась война. С другой стороны, трояне ни о ком так часто не говорили, как о победителе исполинского Кикна, почти всегдашнем предводителе набегов на соседние города. И вдвойне понятно, что оба героя обоюдосторонней молвы пожелали увидеть друг друга. Ахилл сообщил об этом своем желании своей матери Фетиде, охотно выходившей к нему в вечернее время из своего подводного терема; Елена — Афродите, часто навещавшей ее в хоромах Париса. Богини постановили удовлетворить их желание: они знали, что Ахилл и Елена были назначены друг для друга за пределами своей земной жизни.
