Джинн Калогридис - Огненные времена
И тут сталь, ледяная и раскаленная одновременно, упала ему на плечо. Люк закричал и от удивления, и от боли. Своей тяжестью меч вынудил его припасть на одно колено.
– Достаточно, – прогремел голос Кретьена, – скорее принесите бинты.
Люк дотронулся до плеча рукой и с изумлением посмотрел на испачканную кровью ладонь. Вера в рассказ Сибилль не вернула ему магической силы. Но ведь он разговаривал с Кретьеном без всякого страха!
В полном отчаянии он подумал: «Тогда как же я спасу ее?»
– Сын мой, прости меня, – сказал кардинал, приближаясь. – Но я был вынужден продемонстрировать тебе, что ты по-прежнему простой монах, а вовсе не маг, которым был когда-то. Ты уязвим, Мишель, и идти сейчас к ней с мыслями о побеге было бы сущим безрассудством. Не все, кто ждет ее казни, будут так милостивы, как я. Ты будешь убит, а ее будет ждать уготованная ей судьба. Она умрет, и ты не можешь сделать ничего – ни физически, ни магически – для того, чтобы предотвратить ее смерть.
Пока Кретьен говорил, один из стражников вернулся с ворохом тряпок, которыми он перебинтовал плечо Люка. Второй стоял на страже, пока его товарищ не завершил дело. Потом кардинал взял один из пустых винных кубков и скрылся в другой комнате, но вскоре появился с кубком, наполовину наполненным какой-то жидкостью.
Первый стражник помог Люку встать.
– Пей! – велел Кретьен. Люк отвернул лицо.
В тоне кардинала появилось презрение.
– Пей. Это всего лишь лекарство, которое облегчит боль и поможет тебе уснуть. Неужели она убедила тебя в том, что я способен только на зло? Ты – мой сын.
– Я не буду спать, пока она умирает.
– Значит, не будешь, – легко согласился Кретьен. – Но пока дело не будет сделано, ты будешь находиться рядом со мной, чтобы никто другой не сделал попытки причинить тебе вред. Поэтому ты будешь рядом со мной и во время ее казни.
И он поднес кубок к губам Люка, которого крепко держали стражники.
Но Люк не разжимал губ. Наконец стражники силой открыли ему рот, а кардинал влил винную микстуру в горло молодого человека. Тот попытался выплюнуть ее, и ему это почти удалось, но все же часть смеси Люку пришлось проглотить, несмотря на все сопротивление.
– Взять его! – приказал Кретьен.
Они потащили Люка к дверям, но он успел крикнуть:
– Почему? Почему вы позволили мне допрашивать Сибилль?
– Потому что она заслуживала того, чтобы увидеть твое избавление от греха, – ответил кардинал с внезапным жаром. – Потому что она заслуживала того, чтобы узнать о своем поражении до того, как умрет. Достаточного наказания за вину не бывает, Мишель. Достаточного – никогда. Бог был прав, создав вечный ад.
Внутри кардинальских покоев была каморка, размеры которой позволяли лишь расстелить там тюфяк. Люка заперли в той каморке. И хотя он не ложился, пытаясь бороться со сном, вскоре он не выдержал и сел, а потом и лег, неожиданно для себя самого. Боль в плече прошла, дыхание замедлилось. И в полной тьме его скорбь об отце Шарле и ужас в связи с предстоящей казнью Сибилль постепенно сменились оцепенением. И когда он наконец закрыл глаза, в его сознании вновь явился кардинал с кубком в руке. Черты его лица стали медленно меняться, трансформироваться… и вот уже перед ним были четкие черты Эдуара. И он говорил:
– Пей…
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
XXII
– Мишель, сын мой! – раздался густой, властный бас Кретьена. – Пора. Настало время и ей, и тебе выполнить свое предназначение. – Одетый в самые простые сутану и плащ, что было для него непривычно, Кретьен заглянул в каморку. За его спиной стояли те же два стражника, что помешали ему вчера уйти, а за ними стоял Тома, высоко держа лампу, отбрасывавшую свет на узника.
Люк резко сел и тут же застонал от боли, вызванной тем, что бинты с засохшей кровью при этом резком движении оторвались от раны на плече. Из-за питья, которое дал ему Кретьен, он не сразу сообразил, где находится. Положа руку на лоб, Люк медленно собирался с мыслями. И хотя действие отвара сказалось на том, что он забыл почти все свои сны, он все же знал, что боролся с ними всю ночь. Ему снились кошмары, в которых он видел Кретьена, Сибилль на костре, Эдуара, приказывающего ему:
– Пей.
И Жакоба.
«Совершенный союз не может осуществиться в страхе».
– Берите его. – Кретьен повернулся к стражникам.
Люк спустил ноги с матраса и встал, как оказалось, слишком быстро, потому что голова так закружилась, что он был вынужден снова сесть. Один из стражников вложил свой меч в ножны и подставил крепкое плечо под здоровую руку Люка. С такой помощью раненый мог идти, хотя и то и дело останавливаясь. Сзади следовал второй стражник, держа обнаженный меч наготове.
«Как будто у меня есть хоть какой-то шанс убежать», – подумал Люк с каким-то отупением, вызванным одурманивающим действием микстуры.
А потом, глянув в большое открытое окно, он увидел, что луна полностью скрыта за тучами и ночное небо совершенно черно. До рассвета было еще далеко, несколько часов, и это внешне незначительное наблюдение вызвало у него внезапное прояснение сознания и пробудило чувства.
«Они ведут меня смотреть, как она умирает», – понял он.
Кретьен хотел воспользоваться предрассветным часом для того, чтобы избежать гнева местных жителей. Утром, когда публика соберется у обгорелой и пустой насыпи, кардинал, вне всякого сомнения, будет уже нестись в Авиньон в своей карете.
Всей группой они вышли на крыльцо. В воздухе было влажно и пахло дождем. От ночной прохлады по телу побежали мурашки.
В отчаянии Люк решил проверить, на что же он все-таки еще способен. Неожиданно он оттолкнул от себя стражника, надеясь на невозможное – на то, что с помощью одной лишь воли он сможет побежать, сможет первым добраться до Сибилль и каким-то образом добыть оружие и освободить ее.
Но почти сразу же он, задыхаясь, упал на колени, ударившись о каменную ступень, и едва успел зацепиться руками, чтобы не покатиться кубарем вниз с лестницы.
Кретьен слабо улыбнулся. В широко раскрытых и мрачных глазах Тома, освещенных светом лампады, не мелькнуло никакого чувства. Люк, слишком разгневанный для того, чтобы поддаться смятению, встал на ноги с помощью стражника, не скрывавшего своего веселья.
– Не трать зря свои силы, сынок, – посоветовал кардинал. – Ибо тебе предстоит еще много работы.
«Будь внимателен», – сказал Люк себе, стараясь не замечать того, что повязка на плече снова омочилась кровью.
Будет и другая возможность для побега, должна быть. Ведь иначе – это последний час свободы для его сердца и сознания, последний час надежды для расы.
Они двинулись по городской улице. Было черным-черно, ни малейшего намека на занимающуюся зарю. И почти ничего не было видно – лишь темные силуэты, движущиеся со стороны тюрьмы. Иногда на какой-то миг появлялся золотой диск луны, но его тут же закрывали темные, стремительные тучи. Все выглядело так, словно его мир, такой какой он есть, не хотел оставаться без Сибилль. Его любовь была такой сильной, что собственная судьба казалась ему совершенно незначительной в сравнении с великой трагедией его возлюбленной.
Подул сильный ветер, и в глаза Люку попал песок. Ослепленный, он зашатался, но сильные руки стражника поддержали его. Однако какое-то время он шел вперед, не видя дороги. И когда наконец слезы промыли ему глаза и он смог смотреть, он увидел, что они направились не на городскую площадь, где была возведена насыпь для проведения казней. Насколько он мог судить в темноте, они находились в аллее позади тюрьмы.
На расстоянии нескольких шагов от него у смертного столба стояла на коленях Сибилль. Один из папских жандармов застегивал кандалы, соединявшие ее голени, между которыми теперь находился столб. Двое других раскладывали стружку и щепу вокруг ее ног. В тусклом, колеблющемся свете, отбрасываемом лампой Тома, Люк не видел ее лица, лишь темные очертания головы и плеч да белеющую рубашку.
Стражники быстро разложили щепу до уровня ее бедер. Потом один из них взял длинную щепку и понес ее к Тома, который снял с лампы стеклянную крышку.
Опять налетел ветер, причем такой сильный, что Люк зажмурился, чтобы жгучий песок снова не попал ему в глаза, а когда открыл веки, пламя лампы почти погасло. Горел лишь маленький голубой огонек с золотым ободком, да и тот грозил в любую секунду погаснуть. Потом ветер внезапно стих, и стражник поднес к огоньку кончик смазанной жиром щепки, и тут же и лампа, и щепка ярко вспыхнули.
Яркий свет осветил лицо Тома. С поразительной ясностью обреченного Люк увидел на лице молодого священника выражение мимолетной, но глубочайшей скорби. Никто более его не увидел, ни Кретьен, ни стража, однако, несмотря на темноту, Тома кинул признательный взгляд в сторону Люка.
«Он один из нас! И всегда им был!» – подумал Люк с внезапным возбуждением.
Но лицо Тома тут же снова окаменело, и он опустил лампу, чтобы посмотреть, как стражник, нагнувшись, будет подносить горящую щепку к стружкам и щепе, окружавшим ноги Сибилль.
