Мэри Рено - Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)
– Ты знаешь, что этот человек все еще влюблен в тебя?
– И что же? Нужно быть, по крайней мере, любезным. Он чувствителен и все понимает правильно. Может, когда-нибудь у меня и возникнет в нем нужда, кто знает?
Хорошая погода устоялась. Филипп направился к Коринфскому заливу и захватил Навпакт, властвующий над проливом и морем. За лето царь прошел по стране за Парнасом, укрепляя города, ободряя союзников, прокладывая дороги, откармливая на пастбищах коней. Время от времени он делал ложные вылазки на восток, где афиняне и фиванцы усиленно укрепляли перевалы в горах. После этого Филипп отходил назад, оставив врагов выдохшимися и утомленными, и устраивал игры или учения, чтобы его собственные солдаты не потеряли форму.
Даже теперь царь отправил посольство в Афины и Фивы, предлагая обсудить условия мира. Демосфен убедил сограждан, что Филипп, нападение которого было дважды отражено союзной армией, пришел в отчаяние; его просьба о мире – лучшее тому доказательство. Одним хорошим ударом на юге с ним будет покончено.
На исходе лета, когда пожелтел ячмень, росший между деревьями в оливковых рощах Аттики и Беотии, Филипп вернулся в Элатею, оставив гарнизоны во всех крепостях на западе от Парнаса. Форпосты Фив и Афин занимали ущелье в десяти милях к югу. Пока мирные предложения Филиппа не были отвергнуты, царь ограничивался тем, что дразнил врагов. После все изменилось, пришло время показать свою силу. Армии Филиппа обошли форпосты с флангов и могли отрезать от Фив в любую минуту, по желанию царя. На следующий день разведчики Филиппа донесли, что фиванцы ушли, и Филипп занял их укрепления.
Конники выглядели счастливыми; они чистили сбрую и оружие и холили своих лошадей. Грядущей битве предстояло развернуться в долине.
Ячмень побелел, оливки созрели. По календарю Македонии настал месяц Льва. В крепости царь Филипп давал праздничный пир в честь дня рождения сына. Александру исполнилось восемнадцать.
Элатею приукрасили. На стенах царского дома развесили тканые ковры. Пока гости пели, Филипп сказал Александру:
– Ты еще не попросил себе подарка. Чего бы тебе хотелось?
Александр улыбнулся:
– Ты сам знаешь, отец.
– Ты это заслужил. Осталось недолго. Я возьму себе правый фланг, там вечно какие-то неполадки. Ты будешь командовать конницей.
Александр медленно опустил на стол золотой кубок. Его мерцающие глаза, зрачки которых расширились от выпитого вина и видений, встретились с черным глазом Филиппа.
– Если ты когда-нибудь пожалеешь о своем решении, отец, – сказал Александр, – меня уже не будет в живых, чтобы узнать об этом.
Назначение Александра встретили приветственными криками и здравицей. Сразу же вспомнили давние предзнаменования: победа в беге на Олимпийских играх, разгром иллирийцев.
– И третье, – сказал Птолемей, – то, что я помню лучше всего, потому что был в возрасте, когда верят в чудеса. Тот день, когда в Эфесе сгорел великий храм Артемиды. Пожар в Азии.
– Никто не мог рассказать, как это случилось, – вставил кто-то. – Войны ведь не было. Молния ударила или какой-то жрец опрокинул лампу?
– Нет, это сделали нарочно. Я слышал имя виновника. Гейро… Геро… какое-то длинное имя. Неарх, ты не помнишь?
Никто не вспомнил.
– Выяснили, зачем он это сделал? – спросил Неарх.
– Да, он сам охотно сказал, прежде чем его убили. Безумец сделал это для того, чтобы его имя помнили вечно.
Рассвет мерцал над низкими холмами Беотии, вереском и кустарниками, дочерна выжженными летним солнцем; там и тут виднелись серые валуны и гравий. Темные и выцветшие, как вереск, закаленные, как камни, колючие, как терновник, через холмы к равнине устремились люди. Они скатились вниз по склонам и запрудили долину реки; толпа густела, но продолжала упорно прибывать.
Показались смутные очертания конницы; лошади, пофыркивая, осторожно ступали в вереске; босые ноги всадников сжимали их непокрытые седлами бока. Только доспехи и оружие слабо побрякивали и звенели.
Небо посветлело, но солнце еще пряталось за огромным массивом Парнаса на востоке. Широко простиралась омытая весенним разливом равнина. Река Кефис, вернувшаяся в русло, журчала по камням. На востоке, еще погруженные в лиловую тень, виднелись дома стоявшей на террасах низкого склона Херонеи.
Людской поток замедлил свое движение, остановился и с двух сторон устремился на равнину. Впереди вырастала живая человеческая плотина; первые косые лучи солнца заблестели на плотных, ощетинившихся копьями рядах.
Посередине лежали возделанные поля, питаемые рекой. В густом ячмене вокруг оливковых деревьев проросли мак и вика. Слышались голоса петухов, блеяние и мычание скота в загонах, резкие крики мальчишек и женщин, гонящих стада вверх по холму. Людской поток и живая плотина выжидали.
Северная армия разбила свой лагерь на берегу реки в широкой горловине ущелья. Конница спустилась вниз по течению, чтобы поить лошадей, не замутив воды для людей. Солдаты снимали с поясов привязанные чаши и доставали скудный полуденный обед: плоские лепешки, яблоко или луковицу, щепоть грязной серой соли со дна сумки.
Военачальники оглядывали древки копий и дротики, проверяли боевой дух своих отрядов. Солдаты напоминали натянутые луки, все чувствовали, что совершается нечто важное. Тридцать с лишним тысяч гоплитов, две тысячи конницы. Но враг впереди был столь же многочислен. Это будет величайшая битва всей их жизни. Кроме того, они будут сражаться среди своих: военачальник, их сосед по деревне, земледелец, единоплеменник и родич, расскажет в Македонии об их доблести или позоре.
К полудню длинный обоз доставил палатки и постели. Воины могли хорошо выспаться: все, кроме часовых. Царь захватил все прилегающие дороги, контролируя позиции. Армии впереди оставалось только ждать, когда Филипп решит дать сражение.
Подъехав к запряженной волами повозке, нагруженной царскими шатрами, Александр велел:
– Мой поставьте здесь.
Молодой дуб над рекой давал тень, у берега виднелось озерцо с чистой водой. «Хорошо, – отметили про себя слуги, – нам не придется таскать воду». Александр любил купаться не только после сражения, но и, если это оказывалось возможным, до него. Какой-то ворчун сказал, что сын царя и после смерти будет любоваться собой.
Филипп сидел в своем шатре, принимая беотийцев, спешащих передать ему все, что они знали о планах врага. Фиванцы их угнетали, афиняне, клявшиеся помогать, только что публично продали Фивам; беотийцам больше нечего было терять. Филипп принял их ласково, выслушал жалобы, повторявшиеся из века в век, обещал восстановить справедливость и собственноручно записал все, что они рассказали. Перед сумерками царь поднялся на холм, чтобы оглядеться. Его сопровождали Александр, Парменион и македонский аристократ Аттал, следующий в командовании за Парменионом. Царские телохранители под началом Павсания ехали следом.
У их ног расстилалась равнина, которую какой-то древний поэт назвал «танцевальной залой войны», – так часто встречались на ней армии. Союзные войска греков растянулись от реки к южным склонам холмов, образуя фронт примерно в три мили длиной. От их вечерних костров поднимался дым, там и тут вспыхивало пламя. Еще не выстроившись для боя, они сбивались в стаи, как птицы разных видов, каждый город-государство отдельно. Левый фланг, обращенный к правому флангу македонцев, твердо закрепился на возвышенности. Филипп прищурился:
– Афиняне. Я, скорее всего, их оттуда выбью. Старику Фокиону, их единственному полководцу, который хоть на что-то годится, дали флот. Фокион слишком хорош, Демосфен не сможет оценить его по заслугам. На наше счастье, они послали Хареса, который сражается по книгам… Хм, да; нужно изобразить живописную атаку, прежде чем начать отступать. Афиняне проглотят это от старика, который может позволить себе потерпеть поражение. – Филипп наклонился и с ухмылкой потрепал Александра по плечу. – Но не поверят, если это проделает Маленький царь.
Александр нахмурился, потом его лоб разгладился. Он улыбнулся в ответ и вернулся к своим размышлениям о людском половодье внизу: так инженер, который должен отвести реку, ищет место для преграждающего вала. Аттал – высокий, с впалыми щеками, раздвоенной соломенной бородой и бледно-голубыми глазами – подъехал ближе, но тут же быстро осадил лошадь.
– Значит, – сказал Александр, – в центре разрозненные отряды, коринфяне, ахейцы и так далее. И справа…
– Лучшие. Для тебя, сын мой: фиванцы. Ты видишь, я не кидаю в твою тарелку объедки.
Река блестела в свете бледнеющего неба, окаймленная пирамидальными тополями и тенистыми платанами. За ними мерцали сторожевые костры фиванцев, расположенные в строгом порядке. Александр смотрел на огни с глубокой сосредоточенностью; на миг воображение нарисовало ему в этом отдаленном пламени человеческие лица, потом они растворились в плетении великого полотна.
