Франц Энгел - Мера Любви
— Я не плачу, — проговорил Джованни, всхлипывая, — но как вы можете так со мной?! Вы жестокий, Гийом, я всегда мечтал оставаться с вами до конца, до самого последнего вздоха. Вы говорите только о моей смерти, тогда как вам самому угрожает много больше опасностей…
— И это тоже, подхватил де Бельвар. Не дай Бог, со мной что случится, вы же окажетесь там совсем один! Кому я смогу поручить заботу о вас? Не Ричарду же. Нет, только не это, сами представьте, какого было бы мне умирать, бросая вас на произвол жестоких людей, беззащитного, посреди военных действий в чужой стране. Вы хотите, чтобы отдавая Богу душу, я чувствовал себя самым несчастным человеком на свете? — Он крепко обнял Джованни. — Жан, вы у меня такой умница, вы найдете в себе силы ждать меня, вы сможете, я верю, во имя вашего великодушия, вашего милосердия, ради вашей любви ко мне. Оставайтесь жить ради меня, — граф гладил Джованни по плечам, целовал, стараясь успокоить. — И потом, все не настолько плохо, как вам представилось. Знаю я вас, сразу начинаете воображать самое что ни на есть ужасное. Подумайте, давайте вместе подумаем. Я не собираюсь погибать, наоборот, — граф отстранил от себя Джованни, посмотрел на него с нежностью. — Жан, радость моя, любовь моя, я хочу вернуться к вам, и именно поэтому прошу вас не ездить со мной. Если вы окажетесь там, я вынужден буду заботиться не только о своем, но и о вашем благополучии, я весь изведусь от постоянного страха — не случилось ли с вами чего, мне придется защищать не только себя, но и вас, и так мы оба станем подвергаться вдвое большей опасности. Ежели я поеду туда один, мне не надо будет на вас оглядываться, а о себе-то уж я сумею позаботиться, я же военный, привычный, ничего мне не сделается, у меня тройная кольчуга…
— Гийом, любимый, о чем вы говорите? — воскликнул Джованни, обнимая де Бельвара. — Я не хочу, не могу.
— Жан, сколько рыцарей ходили в крестовый поход и возвращались, — продолжал уговоры де Бельвар, — мы же с вами перед самым отъездом были у Марешаля, он только что оттуда. А то, что вы живы и благополучны, поможет мне там, я буду хранить себя для вас, буду благоразумен, осторожен. Жан, милый мой, я стану стремиться к вам каждым вздохом своим, каждой мыслью, поэтому я к вам вернусь, вам придется только чуть-чуть подождать.
— Вы разумно говорите, я с вами согласен, всегда-то я с вами согласен, — улыбнулся Джованни сквозь слезы, — но я не могу, пожалуйста, поймите меня, не могу, не такой уж я, как видно, сильный.
Де Бельвар понял, что сумел добиться своего, и решил более не настаивать, Джованни нужно было дать возможность смириться.
Они целый день провели вдвоем, поздно поднялись с постели, потом не знали, куда себя деть, ибо не способны были разнять рук, и ничем иным не могли заняться, кроме как смотреть друг на друга, осыпать друг друга ласками, стараясь выразить каждым взглядом, каждым поцелуем всю свою любовь и нежность — с отчаянием, «в последний раз». Де Бельвар попросил подать обед к ним в комнату, но ни он, ни Джованни не могли есть, они решили вернуться в постель, и до конца дня и всю ночь потом оба не сомкнули глаз, беспокоясь, чтобы не позволить сну похитить хоть немного оставшегося у них времени.
Утром граф попросил Джованни собираться, устроил его на пизанский корабль, уходящий из Мессины следующим днем, приказав заранее отнести на борт его сундуки, и вручил ему очень большую сумму наличными. Джованни был слишком расстроен, чтобы хотя бы мельком заглянуть в кошелек, иначе количество золотых в нем, несомненно, обеспокоило бы его, и он задал бы де Бельвару вопросы, на которые тому пришлось бы измысливать более или менее правдоподобную ложь, ибо граф, подвигаемый к тому своей обычной предусмотрительностью, решил оставить любимому денег с таким расчетом, чтобы, не дай Бог что случится, Джованни достало средств поехать в Париж. Столь откровенно выразить неуверенность в своем возвращении из похода де Бельвар не смог бы, и потому мысленно благословил своего милого Жанна за пренебрежительное отношение к деньгам.
Джованни же тем временем не давала покоя одна навязчивая мысль. Ему вспомнилась тетка Матильда, которая всегда, посылая кого-нибудь на улицу, приговаривала: «И держись подальше от крыш, не ровен час, черепицей по темечку, и отправишься прямиком в Чистилище». Он удивлялся, отчего это они с Гийомом обсуждали смерть на войне так, словно нигде, кроме как в крестовом походе, и умереть-то было невозможно, словно смертная тень не нависла над каждым из них еще в момент их рождения, и как будто они не могли расстаться с этой жизнью в любой день, в любой час? Джованни подумал, насколько вероятно, что он найдет свою смерть, к примеру, в Риме, или где еще, причем от чего угодно, да и его любимый Гийом также, что же им тогда беспокоиться? Однако Джованни не предъявил столь слабый аргумент де Бельвару, ибо на войне, и с этим невозможно было поспорить, смертельных опасностей куда больше, просто у Джованни осталось в глубине души странное чувство, похожее на осадок в винной бочке, столь же горькое и ни на что не годное, чувство, что они с Гийомом, стремясь обмануть смерть, обманывают лишь самих себя.
Граф напутствовал Джованни съездить первым делом в Папскую Курию, а потом повидать родных.
— Матушку вашу навестите, а то я вас потом с собой в Честер заберу, когда еще свидитесь, — он рассматривал записку Джованни с адресами в Ломбардии, где должен был искать его по своем возвращении. — Вы уедете, я на днях тоже отправлюсь, не стану тут сидеть, дожидаться, пока эти глупцы между собой передерутся, поеду со своими людьми в Палестину, может, к госпитальерам прибьюсь, а не к ним, так к тамплиерам.
— Хорошо. Да. Хорошо, — кротко кивал Джованни, стараясь Держать себя в руках, не лить слез понапрасну, расстраивая любимого.
Только утром в день отъезда, после второй подряд бессонной ночи, измаявшись от долгого прощания, Джованни плакал не переставая. В порту, стесняясь реветь в голос при чужих людях, он вцепился в де Бельвара так, что его невозможно было оторвать.
— Будете сопротивляться, я вас силой отнесу на борт, — пригрозил граф.
Он проводил Джованни на корабль, устроил его гам наилучшим образом, поцеловал на прощание и собирался уже обратно на берег, когда Джованни бросился за ним.
— Гийом, любимый, не уходите, не оставляйте меня! Мне кажется, мы больше никогда не увидимся, — проговорил он, уткнувшись носом в грудь де Бельвара.
— Не смейте даже и думать такое! — граф обнял Джованни, крепко прижал к себе, но почувствовав, что еще немного промедления, и он сам не сможет сдержать слез, отпустил Джованни, осторожно отвел от себя его руки и поспешил уйти, чтобы не терзаться более.
Сойдя на берег и провожая взглядом медленно выходящий из порта Мессины большой торговый корабль, увозящий от него его любимого Жана, де Бельвар не замечал, как слезы накапливаются в уголках его глаз, и стоило ему сморгнуть, ничем не останавливаемые, беспомощно, словно подчиняясь жестокой необходимости, стекают по щекам. Все его ощущения были поглощены тяжкой ноющей болью в груди, он вздыхал через силу, замирал, прислушиваясь к себе, и ощущал пустоту. Гийом де Бельвар остался без сердца.
ГЛАВА LVIII
О человеческой природе
Граф приготовлялся без промедления отбыть под Акру, но короли вдруг умудрились договориться, демонстрируя добрую волю ради примирения между собою, если уж и не помирились по-настоящему. Ричард поклялся Филиппу, что не имеет никакой иной цели, кроме как отвоевать Гроб Господень, и следуя своему благочестивому призванию ходил приторно благостный, сам на себя не похожий: никакого пения, кроме религиозного, никакого общения, кроме душеспасительных бесед, король Англии постился, молился, щедро раздавал милостыню. Они с графом избегали друг друга, но едва де Бельвар собрался в дорогу, как Ричард поспешил помешать ему, обременив деликатным поручением: встретить королеву-мать Элеонору, везущую сыну даму Беренгарию, дочь короля Санчо Наваррского, предлагаемую Ричарду в невесты, и сопроводить их в Мессину из Бриндизи. В то же самое время король Франции, в конец раздраженный поведением короля Англии, и явно не желая встречаться ни с недолюбливавшей его Элеонорой, ни с ни в чем не повинной Беренгарией, спешно отправился исполнять свой долг крестоносца. Таким образом, граф лишился возможности разделить дорогу с французами.
Когда он приветствовал королеву Элеонору, она не преминула удивиться его больному виду. Де Бельвару пришлось прибегнуть к обычным в таких случаях общим фразам уверения в полнейшем своем благополучии.
Граф обманул королеву-мать, ему было очень худо, в груди продолжало болеть невыносимо. Он быстро распрощался с надеждой на то, что страдание от разлуки с любимым утихнет со временем или хотя бы сделается немного терпимее. Граф день ото дня терял духовные силы, сопротивляясь гнетущей тоске и борясь с отчаянием, но едва ему удавалось дать должный отпор своей боли, как она с упорством морских волн вновь шла в наступление, ее резервы оказывались неисчерпаемыми. Из-за этой неравной борьбы граф чувствовал себя утомленным, ослабленным, без Джованни он, вопреки своим ожиданиям, оказался более уязвимым, чем вместе с ним, и уже искренне раскаивался в том, что они расстались.
