Август Цесарец - Императорское королевство
— Каким образом? — вмешался Юришич.
— Очень просто. Когда я встретился с ним на лестнице, я увидел, что из кармана у него торчит веревка. А где он ее взял, если не здесь? — показал он в направлении водопроводной колонки.
Юришич похолодел. Он вспомнил, как еще утром Мутавац присматривался к этой веревке. Но если он ее тут отрезал, то кто-то это мог видеть. Мог или нет?
Вошел он стремительно, а за его спиной во дворе резко ударил колокол, возвестивший конец дня по внутреннему тюремному распорядку.
Сбежавшиеся посмотреть на Мутавца писари могли это сделать только через смотровое оконце, потому что двери канцелярии были заперты. Внутри сидел Дроб. Пьяный Бурмут разозлился на Дроба за то, что тот разговаривал с заключенными через глазок в камеру. Он накинулся на него, а Дроб, спасаясь, шмыгнул в приоткрытую дверь канцелярии. Оба они прямо-таки остолбенели от ужаса, обнаружив там Мутавца в крови и с веревкой на шее. В спешке, потеряв остатки самообладания, Бурмут выскочил из канцелярии, захлопнул за собой дверь и повернул ключ, не вспомнив, что Дроб остался внутри. Дроб кричал, стучал в дверь, а сейчас, когда подошли писари, совсем рассвирепел, потому что кто-то уже начал над ним подсмеиваться.
Поскольку было темно, Рашула подал ему спички через оконце в дверях и Попросил посветить, чтобы рассмотреть мертвого. Оказать такую услугу Рашуле? С мстительным наслаждением Дроб отказался, ему бы лучше разжиться карандашом и бумагой, с ними легче коротать время в камере. Но все, особенно Рашула, пристают, чтобы он взял спички, разыскал записку, что наверняка лежит недалеко от Мутавца на полу, и передал ее им. Обозленный на этих господ, к которым он причисляет и мертвого Мутавца, он упорно отказывается, как вдруг появляется Бурмут.
— Ребятки, ребятки, харч ему принесли! — он сбивчиво рассказывает, что случилось в проходной. Апельсиновая корка, апельсиновая корка!
— Будет ему на десерт на Духов день! — смеется Рашула. — Удачно умер, перед Всесвятской неделей, поставят ему свечки!
Снова изнутри лихорадочным стуком дает о себе знать Дроб, и Бурмут отпирает дверь.
— Давай выходи, висельник! У тебя было достаточно времени, не видел ли какой записки возле того дурака?
Он еще не кончил говорить, а Рашула уже ворвался в комнату, схватил лист бумаги возле головы Мутавца и, разобрав при свете спички почерк Мутавца, засунул ее себе в карман.
— Это моя старая квитанция, — объяснил он в ответ на окрик Бурмута, — я ее потерял здесь днем.
— Врет, при чем тут день! — возмущенно крикнул Майдак. Но в этом не было необходимости, потому что Бурмут, не стерпев покушения на свой авторитет в присутствии охранников, яростно наскочил на Рашулу с кулаками.
— Покажи эту квитанцию!
— Дайте вначале взглянуть на мертвеца, может быть, письмо у него.
И охранники ввалились в комнату, кто-то даже перевернул труп. Но Бурмут всех их вытолкал обратно из комнаты и, заперев дверь, повесил связку ключей на руку.
— Какое ваше дело? Я знаю, что должен делать, пока не явится следователь и полиция. Все, что обнаружил, оставь на месте! Не впервой мне с этим дело иметь. Ну-ка, ты, отдавай письмо!
В коридоре у дверей канцелярии один из охранников зажег керосиновую лампу, осветившую бледное лицо Рашулы. Он скалит зубы, хотя внутренне чувствует себя в полной растерянности. Вопреки ожиданиям он не почувствовал никакого удовлетворения, увидев труп Мутавца. Напротив, ему было противно, будто там, в углу, лежит раздавленный таракан. В дополнение ко всему его охватил страх, уж не оставил ли Мутавац письмо, в котором обвиняет его в своих муках? Если это так, он обязан уничтожить письмо, но всему свой черед. Это можно сделать и в последнюю минуту. Чувствует, что все оборачивается против него, всем любопытно, что в этом письме, а ему прежде всего. Он вытащил его из кармана и, отступив на почтительное расстояние, принялся его читать про себя.
— Вслух! Вслух!
— Вслух? — Рашула обвел всех ироническим взглядом. — Ничего особенного! — только сейчас он ощутил сладостное удовлетворение и скучным голосом прочитал письмо, смоченное слезами и кровью:
«Дорогая моя, родные мои, Ольга, я сам так хотел, никто меня не принуждал, иначе я не мог поступить — ради тебя и ребенка. Прощайте, помните обо мне! Ваш Пеппи. Достопочтенный суд прошу не обвинять мою жену в связи с книгой расходов и доходов, которая была обнаружена за печкой. Я спрятал ее там без ее ведома, она ничего о ней не знала!»
— Об этом я бы мог кое-что сказать, — рассмеялся Рашула и вытащил утреннюю записочку Ольги. — Здесь видно, как она не знала об этой книге! Вручаю вам, папашка! — и он протягивает Бурмуту оба письма.
— Еще что-то на обратной стороне! — плаксиво заметил бледный как полотно Майдак; не виноват ли он сам в этом грешном конце Мутавца?
— На обратной? — Рашула поспешно переворачивает листок бумаги. — В самом деле! Это поразительно!
«Я много чего наговорил на Рашулу и Розенкранца, чтобы спасти себя. Бог мне судья, равно как и всем им».
— Оговорил, сам признается! — радуется Рашула. — Мог бы это сделать еще живой, для этого не обязательно убивать себя. — Что же вы, папашка, — останавливает он Бурмута, который забрал обе бумажки и сует их охраннику, чтобы тот отнес их госпоже Микич, — письма необходимо суду передать, для суда это вещественные доказательства.
— Суду? Tas hajst — точно! — согласился Бурмут. — Но скажите тогда госпоже Микич, чтобы завтра явилась в суд. А ты подонок, — обратился он снова к Рашуле, взглянув разок на письмо Ольги, о котором он уже кое-что знал от Розенкранца. — Ты бы его утаил, кабы оно тебе было не на руку. Дьявол ты эдакий, ты перед ним виноват больше, чем он перед тобой!
— Но разве вы не слышали, что он там пишет? — презрительно усмехнулся Рашула.
— Как был мошенником в жизни, так мошенником и на тот свет отправился! — пробурчал довольно громко Дроб. Из всей этой истории он понял только то, что Мутавац был посажен в тюрьму в связи с аферой страхового общества, и этого было достаточно, чтобы ненавидеть его.
— Что ты болтаешь? — рявкнул на него Бурмут и засунул бумажки в карман. — Ворюга, в карцер захотелось?
— Я правду говорю! — раздраженно протестует Дроб. — Как он мог написать, что Рашула не виноват, когда меня он тоже обманул?
— Как вы его терпите? — усмехнулся Рашула, а Бурмут в бешенстве затопал ногами на Дроба.
— Гх-р-р-а! Ты еще осмеливаешься болтать! На виселицу тебя надо! Ты и никто другой виноват, что тот лежит мертвый.
— Вы что, спятили?
— Кто спятил? — замахнулся ключами Бурмут. — Ты здесь был и ничего не слышал, ничего не видел? Он заколол себя и даже голоса не подал, как у мухи крылышки оборвал! Горазд ты разговаривать через глазок камеры. Ворюга, ты же все слышал да еще и радовался, наверное.
Но ведь все это произошло до того, как сюда пришел Дроб! И он решил защищаться.
— Я был во дворе!
— А он как раз со двора притащил веревку, — вмешался вдруг все время молчавший Фонарщик. — Я видел, и вы должны были видеть, вы же там были.
— Где там? Откуда мне знать, для чего он отрезал веревку!
— Все это глупости! — не выдержал Рашула и решил прекратить спор. — Все знаем, какой тихоня был Мутавац, и умер он тихо! Да и вы, папашка, постоянно твердили, что ему нельзя оставаться одному, потому что может решить себя жизни. А сегодня он оказался один, ни вы, ни мы не можем ходить за ним по пятам!
— Ну, что я говорил! Недоставало еще меня обвинить! — нахмурился Бурмут, чувствуя и свою вину. — Ну довольно, хватит болтовни, мы здесь не комиссия. Марш в свои камеры! Полиция скоро придет, порядок должен быть!
Он энергично разгоняет всех, а заодно и охранников. И те, и другие расходятся. Мачек вдруг вспомнил, что забыл во дворе шахматы, а Рашула, все еще надеясь, что Бурмут после своей смены разыщет Зору, напоминает Бурмуту, что вечером ждет его в своей одиночке. Отпустив Мачека, Бурмут до его возвращения оставил камеру писарей незапертой, а сам пошел отпереть камеру Рашулы и заодно засадить под замок Дроба, камера которого как раз напротив одиночки Рашулы.
Не успели они втроем дойти до этой камеры, как в коридор ввалился начальник тюрьмы.
— Где этот бедняга? — спросил он, озираясь.
Бурмут, оставив Рашулу и Дроба, подбежал к нему и принялся было открывать дверь в канцелярию.
— Нет, не надо! — остановил его испуганный начальник; он уже заглянул в смотровое оконце и разглядел там скорченный труп. — Только зажгите лампу внутри, чтобы было светло, когда придет полиция и судебные чиновники. Я сейчас иду в суд, а здесь должен быть порядок, господин Бурмут, порядок и спокойствие!
— Порядок и спокойствие! — ворчит Бурмут, когда начальник вышел. — Смотри-ка ты на него! Чья бы корова мычала!
