Евгений Федоров - Демидовы
Дозорщик надвинул на глаза шапку: холодил гулевой ветер. Обойдя башню, холоп крикнул вниз:
— Валяй!
Щука толкнул Бугая в спину.
Взъерошенный плотинный угрюмо перекрестился. Он положил мускулистые руки на бревно и поглядел на Щуку:
— Жать?
— Жми!
Бугай грудью навалился на бревно, ухнул. Под плотиной зазвенела струйка.
— Еще! Жми! — прохрипел Щука, поставив на землю фонарь, и стал рядом.
Бугай расстегнул ворот рубахи; грудь волосата, на гайтане болтался крест. Низколобое мохнатое лицо плотинного натужилось.
— Еще!
Дубовый щит пополз вверх, вода у плотины ударилась в берег и с ревом ринулась в темный лаз…
Дозорный на башне снял шапку, положил крест:
— Господи, ревет-то как. Зверь!
Куранты играли мелодию; она была нежна, тосклива.
Офицер Урлих проснулся: приснился менуэт. Он долго слушал: где-то шумела вода, потом стало стихать; мелодия на башне смолкла. В узкое окно задумчиво глядело созвездие Стрельца.
На перине тепло, мягко; офицер вздохнул, и снова дремота смежила очи…
Туман над прудом стал гуще; звезды угасли; на поселке заскрипели ворота: бабы шли доить коров.
Дозорный глянул вниз: ни Щуки, ни плотинного у шлюзов не было. Шлюзы вновь опущены; пруд поблескивал; тихо. В ушах у дозорного стоял звон. Он неторопливо, с раздумьем, стал спускаться с башни; сошел на этаж, где медленно двигался грузный вал, было много колес, тягачей… Где-то зашаркало, зазвенело: куранты собирались отбивать утренний час.
Дозорный миновал вал, спустился ниже; ступени лестницы стали шире, грузней. Вот и конец лестницы… В каменной камере было тихо, пусто…
— Господи, ох-х, — схватился рукой за сердце доглядчик.
В полу, в решетчатом окошке, торчала застрявшая голова: глаза выпучены, бородища мокрая. К дозорному тянулась когтистая застывшая рука…
— Что только робят Демидовы! — Он с оглядкой подошел к окошку, его сердце гулко колотилось.
Не глядя, он с размаху ткнул сапогом в мохнатую голову. Булькнула вода, утопленник сорвался с решетки и исчез в глубине.
Дозорный схватил крышку и торопливо прикрыл окно…
Бугай вернулся с плотины в свою избенку на лесных вырубках до восхода солнца. Усталый, голодный, придя домой, снял рубаху; от его громадного косматого тела валил пар. Работный нацедил жбан квасу, взял хлеба и вышел на двор.
Из-за гор блеснули первые лучи солнца; над порубками на лесное озеро со свистом пролетела запоздавшая утиная стайка. Бугай сидел на бревне, насыщался.
Внезапно раздался выстрел. Бугай бросил недоеденный хлеб, вскочил. «Что такое?» — изумился он. У плетня таял пороховой дымок, и по вырубкам проворно убегал кривоногий человек. Грудь плотинного ожгло; он взглянул и увидел кровь — понял все…
Богатырь схватил бревно, на котором сидел, и, вертя над лохматой головой, бросился за убийцей.
Отбежав сотню шагов, Бугай запнулся за пень и упал мертвым.
Государственный доверенный офицер Урлих проснулся рано, его отвели в баню, испарили. Гость телом был крепок, упруг и с наслаждением хлестался веником. В бане стоял непереносимый жар, потрескивала каменка: офицер покрякивал от приятного пара и просил: «А нельзя ли еще?»
Демидовский слуга сам обомлел, ахал: «Из господ, а хлещется, как холоп. Ишь сердце какое!»
Распаренный офицер соскочил с полка, рванул дверь, выбежал на воздух и помчался к пруду. С разбегу он нырнул головой в самую глубь. Холоп развел руками: «Вот ирод, что творит!» Офицер остудил в пруду разгоряченное тело, отпил квасу, оделся…
Гостя пригласили к демидовскому столу. Черноглазая служанка проводила его в столовую горницу. Молодка шла впереди, беспокойно оглядываясь. Офицер не утерпел, тронул ее за локоть. Она приостановилась.
— Ты, барин, не очень-то всему верь! — нахмурив брови, прошептала она.
— То есть чему? — затаил дыхание Урлих.
Служанка промолчала, повела круглыми плечами и пошла вперед. Офицер подумал: «Совсем приятная девушка…»
Никита Никитич, одетый в малиновый бархатный кафтан и жабо, в свежем, пышно завитом парике, давно поджидал гостя.
— Как спалось господину офицеру? — поднимая выпученные глаза на гостя, спросил Демидов.
Урлих поклонился и сел за стол против хозяина. За спиной Демидова, держась за возило, стоял дядька в красной рубахе. Насколько был могуч и крепок холоп, настолько жалким и тщедушным выглядел хозяин. Никита Никитич кивнул прислужнице, и она налила в чары вина. Но, глядя на бархатный кафтан и пудреный парик хозяина, гость заметил, что за всем этим внешним лоском скрывались невежество и худые манеры. За желтыми, давно не подрезанными ногтями Никиты Никитича чернела грязь; за едой хозяин чавкал и брызгал слюной; гость еле сдерживал брезгливость. Пил хозяин много и этим еще больше удивлял офицера.
«Паралитик, а пьет за семерых здоровых», — подумал он.
Однако Демидов не хмелел: он хищно поглядывал то на бутыли, то на гостя…
На башне часы заиграли приятную мелодию. Урлих вздрогнул и поднял на хозяина глаза:
— Отколь сии музыкальные куранты взялись у вас?
Демидов шевельнул перстами, на них блеснули драгоценные камни; он скупо ответил:
— Братец наш Акинфий Никитич добыл в иноземщине сии куранты. Из Голландской земли купчишки по наказу привезли…
Гость вспомнил ночную музыку, загадочный шум и внезапно спросил хозяина:
— Ночью почудилось мне, большая вода была; что могло сие означать?
Служанка опустила глаза, теребила краешки передника. Лицо Никиты Никитича побагровело; хозяин надулся индюком и хрипло выдавил:
— Пошто холопы не сказывали мне? Може, беда какая приключилась? Кличьте Щуку!
Слуга-хожалый протопал к двери, с грохотом распахнул ее и рявкнул:
— Щука, черт, хозяин зовет!
Холоп стал на свое место, служанка отошла к двери, притихла. В горницу торопливо вошел кривоногий Щука, сапоги и плисовые штаны его были забрызганы грязью.
Щука по-уставному, как раскольник, поклонился Демидову:
— Беда стряслась, хозяин. Плотину прорвало, да и подвалишки под башней затопли…
— Как так? — Никита Никитич схватился за костыль и застучал зло. — Разор! А еще что?
Щука дышал тяжело и часто, глаза воровски избегали глядеть на офицера; он еще раз поклонился Демидову:
— А еще, хозяин, беглые варнаки убили плотинного. На перелесье нашли тело…
Паралитик вытянул длинную жилистую шею, пучеглазие испугало офицера. Хозяин сипло, как гусак, зашипел:
— Сами видите, господин офицер, как в наших краях опасно живется. Каторжные и варнаки из Сибири бегут, а Каменный Пояс на перепутье, оттого часты беды… Вот оно, насолили Демидовым, разорили плотину… Уйди, холоп, уйди, не могу о бедах слышать!
Щука, пятясь, вышел за дверь.
Демидов залпом осушил чару, закричал:
— Везите на заводишко; и господин офицер, я чаю, заждался к делу приступить…
Хозяина вывезли на обширный двор, озолоченный утренним солнцем. Все блестело: и серебристый пруд, и шпиль башни, и зелень. В корпусах стучали молоты, черным дымом дышали домны. У крыльца бродили куры; хохлатый петух задорно посмотрел на Демидова и прокукарекал. Хозяин ткнул перстом в петуха:
— В котел прохвоста!
Возило остановили посреди двора. Демидов насторожил ухо: отовсюду неслись знакомые, налаженные звуки.
«Ну, слава те господи! — успокоился Никита. — Цепной пес Щука чисто обладил».
Хозяин повернул свое желтое лицо к гостю и сказал вслух:
— Сами видите, ходить я не мастер, искалечен болезнью. Вы, господин офицер, извольте сами оглядеть все, что надумается. Холопишко проводит ваше благородие.
Перед офицером как из-под земли появился Щука.
— Пожалуйте, ваше благородие.
Урлих в сопровождении приказчика обошел мастерские. Огромный, грузный молот падал на раскаленное железо; огненной метелью из-под молота сыпались искры. Кругом рвались белые струи пламени, по песчаным канавкам лился расплавленный металл; среди этого пекла бегали потные, грязные люди и, как демоны, подхватывали на лету белые куски железа; ковшами, как похлебку, разливали чугун. В дверь дуло, а у печей и молота от жары выжигало ресницы, и глаза наливались кровью. Люди были полуголы, по телу катился пот; на разгоряченных людей у печей прямо из ведра хлестали студеной водой.
Офицеру стало не по себе, он быстро пошел к выходу и был рад, когда вышел к пруду.
— Покажите башню! — попросил он Щуку.
Офицер вошел в башню и долго заглядывал вниз; стояла тишина; в решетке виднелась мутная вода.
— Жаль, что затопило, — со вздохом сказал Урлих и пронзительно посмотрел на Щуку. — Погиб народ?
— Никак нет, ваша милость. Народишку тут не доводилось бывать. Клети для меди были, да и те впусте стояли. — Щука стоял тихо, понурив голову.
— А ежели воду вычерпать? — поднял на приказчика глаза офицер.
