Нина Молева - Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси
— Убитого Грозным?
— Именно его. Известно, что супруга царевича в момент его убийства была на последнем месяце беременности и родила уже в монастыре, куда ее немедленно отправил Иван Грозный.
— И все это могло быть вероятным, пан библиотекарь?
— Ты у меня спрашивай, государыня, не у этого книжного червя, да простит пан библиотекарь мою резкость. Но жизнь я знаю много лучше него. И вот что тебе скажу, государыня. Такое множество выдуманных потомков говорит о том, что народ не хотел расставаться с родом Рюриковичей. Что людишки готовы были принять любого из этого семейства, но не бояр, всегда жадных, злобных, старающихся обеспечивать только свое собственное семейство.
И еще — народу нравится сильная держава, которая может их хранить от татарских и прочих вражеских набегов.
— Вельможный боярин, я еще не успел коснуться всего многочисленного потомства даря Федора Иоанновича.
— Но он же не мог иметь детей, мне говорили.
— Это не имеет значения, государыня. Для людишек царствующая особа не может быть ущербной, если даже на престоле сидит сущий дурак.
— Мы слушаем тебя, пан библиотекарь!
— Так вот, в степных юртах называли царевича Федора, царевича Кдементия, царевича Савелия, царевича Семена, царевича Василия, царевича Брошку, царевича Гаврилку и царевича Мартынку.
— И воевода ни с кем из них не стал бороться? Никого не схватил, не предал пыткам и допросам?
— Меня не слишком интересовало, как именно Хворостинин управлялся с этим множеством. Важно иное — он допускал самую возможность их существования.
— А другие воеводы?
— Ты правильна спрашиваешь, государыня. С другими воеводами дело обстояло иначе. Они сохраняли верность Москве. Хворостинин же очень давно стал подумывать о том, чтобы отложиться от столицы и образовать отдельное государство. Ему помогали настроения казаков — они не хотели московского правления.
— А мое? Почему ты думаешь, что они согласятся на правление царицы Всея Руси?
— Потому что на этом можно будет закончить местные раздоры. Да и кому не польстит иметь государыню, коронованную и возведенную на престол в московском Кремле?
— Но в русских землях, тем более в такой дали, вряд ли есть привычка видеть на престоле женщину.
— Что же, все меняется. И кто знает, то, что у тебя нет супруга, может пойти нам на пользу.
* * *Птицы… Сколько птиц поднимается на заре над гладью воды. Крылья полощутся в небе огромные и маленькие, розовые, белые, серые, черные. Как лепестки дивных цветков. Шумят, шумят… Застят солнечные лучи и снова дают им дорогу. В поднимающемся мареве августовской жары тают. Опадают на землю. Сливаются с огромными чашами лотосов. Широкими зелеными листьями.
Вдали тает в розово-стальном небе Кремль. С дивными башнями. Церковными куполами. Колокольнями.
— Вот и твоя столица, государыня Марина Юрьевна. Гляди, сколько народу собралось! Какие ковры под твои ноги положили. Видишь, видишь, вон и пан воевода в золотом кафтане, и все духовенство с крестами и хоругвями! Вели-ка ты пока своему монаху с глаз сойти.
— Но почему и здесь я должна прятаться со своей верой?
— Должна, государыня, если хочешь такой столицы. Селиться ты будешь, царица Московская, не где-нибудь — в Троицком монастыре. Вон его стены и башни внутри Кремля. Что твой сказочный город.
— Но нас почти нигде не встречало духовенство.
— А здесь монахи слишком многим обязаны твоему супругу государю Дмитрию Ивановичу. Поддержали они государя, когда он еще только в Москву из Польши направлялся. Игумен Иона специально в Москву выбрался, чтобы поклониться новому, правильному государю — с Борисом Годуновым дела иметь не захотел.
— И государь его обласкал?
— Обласкал ли? Государь Дмитрий Иванович подтвердил всю былую земельную и водную монастырскую собственность, дал новые послабления в податях на добычу соли и жалованье свое царское — денежную и хлебную ругу. Как за такую щедрость государя не благодарить, как за здравие и благополучие не молиться?
— Москва, поди, не успела их упредить о моем приезде?
— Не успела? Как же, упустит Василий Шуйский хоть малейшую возможность! Не знаю, каков боярин в седле да с саблей, а с пером да во главе крючкотворов вряд ли лучше него найти. Хочешь, покажу тебе, государыня, какую грамоту задолго до нас с тобой сюда гонцы московские доставили. Ну-ка, пан библиотекарь, давай лист гончий. Вот государыня, читай:
«Против государевых изменников Ивашки Заруцкого и иных битися до смерти и иного Государя кроме Государя Царя и Великого Князя Михаила Федоровича, Всея Руси Самодержца, и их царских детей, из московских иноземцев иродов и самозванки Маринки с сыном не искати и не хотети».
— Так это уже Романов?
— Нарочно тебя, государыня, удивить хотел. Слово в слово с грамоты Шуйского переписано.
— Но ведь ты, Заруцкий, и его войско побить успел.
— А чего ждать-то мне было. Помнишь, взяли мы города Епифанов, Дедилов, Козельск. Два дня билися с ним, а ничего Одоевский не навоевал, а уж в Астрахани и вовсе никто противу нас ничего не навоюет.
Говоришь, грамоты опасные из Москвы шлют. Поглядим еще, каково-то они противу моих грамот стоять будут. Ну-ка, пан библиотекарь, прочти нашей государыне, какие мы ее именем грамотки по всей округе разослали, да что разослали — уж сколько народу по ним к нам пристало да сколько еще пристанет! Читай, читай, пан!
«А которые боярские люди крепостные и старинные, и те бы шли безо всякого сомнения и боязни, всем им воля и жалованье будет, как и другим казакам».
Каково, государыня ты наша, Марина Юрьевна? А и ты сюда подоспел, святой отец. Как на твое разумение грамотки-то наши?
— Не мне судить, какими средствами, ясновельможный боярин добивается возвращения престола и державного блеска для нашей повелительницы и покровительницы. Да пребудет с тобой Господь, ясновельможный боярин.
— А раз так, святой отец, просьба у меня к тебе одна — не показывайся местному люду на глаза до поры до времени. Что хошь во дворце делай, государыне угождай, а людишек местных не смущай. Не то чтобы они православию привержены были. Тут и магометан, и всяких прочих племен предостаточно — путь-то отсюда и на Персию, и на Китай. Пусть лишних бы разговоров попы местные не заводили — у них государыня гостевать будет. Так что поостерегись, отец.
— Рада тебя видеть, боярин. За гостеприимство твое, за службу верную прими благодарность от малолетнего твоего государя Иоанна Дмитриевича. Сам знаешь, править не женское дело — разве что по малолетству сына приглядывать за властью.
— Всегда тебе служить готов, царица Марина Юрьевна, а уж о государе нашем и говорить нечего. Испокон веку так было на Руси, что родительницы малолетних наследников престола великокняжеского али царского опекали. Ничего здесь чрезвычайного нет. Скажем, родительница государя Ивана Васильевича, великая княгиня Елена Васильевна, из дому Глинских, как супруг ее преставился, всю власть в опеку свою взяла и сыночку своему, как и всему народу русскому, государство сохранила. Да ведь, по правде говоря, не безгласной была и покойная государыня Арина Федоровна. От многих бед государя нашего Федора Иоанновича оберегала. Конечно, рядом братец ее находился, только, сколько мне известно, у государыни и своя воля была. Скажи только, государыня, чем еще услужить тебе могу.
— Полно, полно, Иван Дмитриевич, все, кажется, ты сделал, воевода, — лучше не устроишь. И дворец такой распрекрасный. Как это он в степях пустынных только вырос.
— Сказать, государыня, не поверишь. Твоя правда, нет здесь заводов кирпичных, мастеров таких нету, чтобы из камня что выложить. Так это москвичи Михайла Вельяминов и Дей Губастый соорудили. В год кончины государя Ивана Васильевича начали, спустя семь лет к окончанию привели. Да и Кремль весь произволением государя Федора Иоанновича устроился. Кирпич от столицы Золотой Орды Сарая Бату взят. Красавец, одно слово!
— И вот еще, Иван Дмитриевич, распорядилась я в Троицком монастыре и казакам нашим расположиться — не так в городе тебе мешать будут.
— Как велишь, государыня. Да и то правда, чего в монастырь лишнему люду заглядывать. Место у нас бойкое, что твой проходной двор. Воров всяческих предостаточно, а тебе с государем в покое жить надобно. Вот только…
— Слушаю тебя, вельможный воевода.
— Не вели казнить, вели слово вымолвить.
— Говори, говори, Иван Дмитриевич.
— Монаха тут люторского людишки видели. Как он — веру свою проповедовать собирается или так только, без дела шатается?
— Веры своей проповедовать не будет. Достаточно тебе царского слова?
— Не гневись, не гневись, государыня, а то в московских грамотках все про веру говорится, людишки-то и настораживаются. Так что я с твоих слов успокоить их могу. Спасибо тебе, государыня Марина Юрьевна. Пожалуй великой милостью, разреши ручку государеву поцеловать, чести великой удостоиться.
