Морис Хьюлетт - Ричард Львиное Сердце
Тот подскакал галопом и воскликнул:
— Граф де Сен-Поль! Вы — мой пленник! Он остановил своих спутников движением руки.
— Сэр Гильом, — угрюмо обратился к нему Сен-Поль. — Король застрелен, но не мной! Я — изменник короля. Ведите же меня к нему, чтоб он не умер, прежде чем я успею взглянуть ему в глаза.
— А кто такой вон тот убитый? Он один из ваших? — спросил де Бар.
— Имя его Жиль де Герден. Это — нормандец и враг короля, но он погиб (если он уже мертв) в защиту короля. Он убил убийцу.
— Мне это очень хорошо известно, — возразил де Бар. — Я был свидетелем его славного подвига. Но надо изловить этих белых людей. Кто бы такие они могли быть?
— Ничего про них не знаю: они не из моих людей. Платье на них все белое, с головы до ног, а лица темные; бегают же они, как турки. Но какие дела могут здесь быть у турок?
— Надо их разыскать! — решил де Бар.
Он послал в погоню Саварика и половину своего отряда.
Между тем Жиля Гердена подняли и убедились, что его наповал прикончили две раны: одна в шею, у затылка, другая — под сердцем. Де Бар положил его тело поперек седла и повел пленников в свой лагерь.
Короля Ричарда отнесли Б его собственный шатер и уложили в постель. При нем остались только его врачи и аббат Мило, потерявший всякое мужество. Гастон Беарнец за дверью рыдал, как девчонка. Граф Лейчестер поехал за королевой, а Ив Тибето — за графом де Мортеном. Де Бар узнал, что врачи вынули стрелу, обыкновенную, генуэзсскую, но они опасались, что она отравлена.
Они прострелили королю Ричарду правое легкое.
Глава XVII
ОСТРАЯ БОЛЬ
В последние часы, которые ему еще оставалось провести на земле, явились к Ричарду, одна за другой, три женщины. Каждая из них сказала ему правду как умела.
Первою явилась Элоиза французская в серой одежде монахинь Фонтевро, с лицом, более мрачным, чем ее капюшон, с волосами, висевшими, как мокрая трава; но а ее впалых глазах горел таинственный огонь. Она сказала страже у дверей:
— Впустите меня: я — глас застарелого горя!
Перед ней раздвинулся занавес палатки. Она подошла, шаркая ногами, к постели, на которой было распростерто длинное тело. Король услышал шорох ее платья и повернулся в ее сторону своим изменившимся лицом, но тотчас же откинул голову назад, лицом к потемкам.
— Уберите ее прочь! — прошептал он.
Де Бар стоял между ним и женщиной.
Но Элоиза протянула руки вперед, как слепец.
— Я принесла душе оздоровление: я очищаю старые грехи. Отойдите же вы все! — сказала она. — Оставьте меня с ним одну, только с его духовником. То, что мне сказать необходимо, должно быть сказано, как оно было и содеяно, — тайно.
Ричард вздохнул.
— Пусть она останется. И Мило также! — промолвил он.
Остальные на цыпочках вышли вон. Элоиза подошла и преклонила колени у изголовья короля.
— Слушай же, Ричард! — сказала она. — Ведь твой последний час близок, как и мой. Дважды порывалась я тебе сказать, и дважды ты отверг мое признанье. Оба раза оно могло оказать тебе услугу, ну, так теперь я сослужу тебе службу. Слушай: ты не виновен в смерти своего отца, он не виновен в моем горе.
Король не поворачивал своей головы, но взглянул в сторону; Элоизе было видно сбоку, что глаз его блестит. Губы его зашевелились и снова слиплись. Тогда Мило поднес к ним губку с вином, и Ричард шепнул:
— Скажи мне, Элоиза: кто виноват перед тобой?
— Твой брат, Джон Мортен! Он негодяй! — промолвила она.
Вздох, как стенанье, вырвался у короля Ричарда, глубокий, трепетный, жалобный вздох:
— О, Элоиза, Элоиза! Кто из нас четверых не был негодяем?
Но Элоиза возразила:
— Что было, то прошло. Я тебе все сказала. Что будет, не могу тебе сказать: прошлое поглощает меня. А все-таки я еще раз скажу, что брат твой Джон — негодяй, скрытая зараза, вор!
— Помоги ему Бог! Суди его Бог! — опять вздохнул Ричард, — Я не могу и не хочу брать на себя ни того, ки другого!
Он снова застонал, но так беспомощно и безнадежно, как человек до того измученный, разбитый, что аббат Мило стал громко бормотать дрожащими губами. Элоиза подняла свое поникшее лицо и била себя в грудь, восклицая:
— О, Ричард! Отчего Богу не было угодно, чтобы я досталась тебе неоскверненной? Я тебя спасла бы от этой горькой кончины! Суди сам, до чего я тебя тогда любила, если так горячо люблю теперь?
Не открывая глаз, Ричард промолвил;
— Никто не мог долго меня любить, потому что никто не мог вполне положиться на меня, как я сам не полагался на себя.
Затем он беспокойно обратился к аббату:
— Уведи ее. Мило, я устал.
Элоиза опустилась перед ним на колени и поцеловала его сухой лоб.
— Прости, король Ричард! — сказала она. — Ты более всего был королем, когда больше всего нес на себе оковы; ты более всего был милостив, когда больше всего нуждался в милости. Я свое дело сделала. Мне остается молиться и готовиться к концу.
Беззвучной поступью вышла она, как и пришла. И ни одна живая душа больше не видала ее.
Следующей явилась королева Беранжера, под вечер. Она держалась чинно, как в цепях, весьма торжественно преклоняясь пред лицом смерти. Вся белая, как слоновая кость, она была в черном платье, в руках у нее было большое Распятие. У дверей она остановилась на одно мгновенье, а с ней и граф Лейчестер, сопровождавший ее.
— Горе меня одолевает, Лейчестер! — проговорила она и обратилась к привратникам: — Он еще жив? Узнает он меня? Он не спит? Не требует ли он меня со слезами?
— Мадам! Король уснул.
— Ну, так пойду молиться за него, — промолвила королева и вошла в шатер.
Чинно преклонила она колени и обеими руками подняла Распятие в уровень с лицом. Затем жалобно заговорила с Ним, понизив свой истомленный голос и словно призывая Христа оглянуться на ее страдания:
— О, Христос, Христос! Оглянись на меня, на дочь царя земного, жестоко распятую, как Ты Сам! Этот умирающий — мой супруг и король, который от меня, как и от Тебя, Господи, отрекся. Он собирался совсем отстранить меня, а я все-таки его люблю. Да, люблю его, Иисусе Христе, и я потрудилась ему на пользу вопреки моей чести, которую сама, как и он, ставила ни во что. Когда он был в заточении, я унижалась, чтобы только возвратить ему свободу. Когда он освободился, я все усилия употребляла для того, чтоб отстранить от него врагов, в то время как он сам отстранял меня. Я молилась за него, да и теперь молюсь, когда он, распростертый здесь, лежит, сраженный тайным ударом, и умирает, не заботясь даже спросить, жива ли я. О, Спаситель мира! Это ли еще не страданья?
Ее говор разбудил больного. Он открыл глаза и пристально посмотрел вокруг себя. Он знаком показал Мило, чтобы тот наклонился. Старик, отпыхиваясь, подошел к нему.
— Кто тут? — шепотом спросил он. — Не…
— Нет, нет, дорогой государь мой! Это — королева.
— Ах, она бедная, несчастная! — со вздохом проговорил он. — Поверни меня, Мило!
Аббат повиновался; но это вызвало струю крови из уст короля. Ее остановили и привели его в чувство с помощью водки.
Королева была страшно потрясена при виде его изможденного лица. Она, несомненно, любила его. Но ей нечего было сказать. Несколько времени их глаза смотрели друг в друга. Ее глаза были отуманены слезами; его глаза, страшно пытливые, страшно смышленые, лихорадочно сверкали. Он читал у нее в душе.
— Мадам! — сказал он ей так, что она едва могла расслышать. — Я поступил с вами дурно, но еще хуже — с другими. Я не могу умереть спокойно без вашего прощения. Но сам просить у вас прощенья не стану: ведь, живи я еще целые годы, я поступил бы снова так же точно.
Королева задрожала от слез обиды.
— О, Ричард! Ричард! — застонала она. — Как я страдаю! Ведь мое сердце принадлежит вам, оно всегда принадлежало вам. Но что я получила от вас? Ничего! О, Боже! Ровно ничего.
— Мадам! — произнес он. — В том моя вина, что я дал вам право кое на что. Это — моя первая и величайшая несправедливость. Отдавая вам это право, я поступил, как тать; отнимая его от вас, я снова совершал грабеж. Богу известно…
Он сомкнул глаза и больше их не открывал. Королева еще и еще взывала настойчиво:
— О, Ричард! Ричард!
Но король не отозвался: он, по-видимому, погрузился в глубокий сон.
Королева дрожала, тяжело дышала, молилась, склоняясь перед своим распятым Христом. Так прошла ночь.
Последней пришла Жанна в своей белой одежде. Она явилась на заре, и румянец зари пылал у нее на щеках. Она спешила легкой поступью по росистой траве; губы ее были раскрыты, волосы распущены.
Она вошла, до того возбужденная горем, что никакие привратники, .никакие королевы, ни даже сонмы королев не могли бы ее остановить. Ростом она была велика, как любой из присутствующих мужчин. Она прошла мимо часовых у входа, ни о чем не спрося, не проронив ни слова, и легкой, решительной походкой приблизилась к смертному одру. Там она остановилась, вся сияя и ширясь от внутреннего возбуждения: не оглядываясь на прошлое, на протекшую жизнь, она видела перед собой только славу смерти.
