Сигрид Унсет - Крест
Она заметила, что у Бьёргюльфа было окровавлено лицо, – он разбил его, когда бился о камень. Кристин невольно поднесла руку ко рту и прокусила ее до крови.
На лестнице Бьёргюльф опять попытался вырваться из рук Ноккве. Он ударился головой о стену и закричал:
– Будь проклят, будь проклят день, когда я родился!»
Услышав, что Ноккве затворил за ними дверь, мать тихонько прокралась на верхнюю галерею и остановилась, прислушиваясь. Долгое время из горницы доносился голос Бьёргюльфа; он бесновался, кричал, проклинал. Мать могла даже различить отдельные неистовые слова. Время от времени она слышала, что Ноккве как будто увещевает брата, но его голос доходил до нее лишь как приглушенное бормотание. Под конец Бьёргюльф зарыдал, громко и душераздирающе.
Мать стояла, дрожа от холода и боли. На ней был только плащ, накинутый поверх рубашки, а она простояла здесь так долго, что ее непокрытые волосы стали влажными от сырого ночного воздуха. Наконец в верхней горнице все стихло.
Войдя к себе, на нижнюю половину, она сразу же подошла к кровати, где спали Гэуте и Лавранс. Они ничего не слышали. С глазами полными слез она протянула в темноте руку, ощупала теплые лица обоих мальчиков, прислушалась к их ровному, здоровому дыханию. Ей показалось, что теперь только эти два сына и остались у нее от всего ее богатства.
Иззябшая, она забралась к себе в постель. Один из псов, который лежал около кровати Гэуте, заковылял через горницу, вспрыгнул на постель к хозяйке и свернулся клубком поверх ее ног. Он обычно проделывал это по ночам, и у Кристин не хватало духу прогнать его, хотя пес был тяжелый и так сдавливал ей ноги, что они немели. Но этот старый охотничий пес, лохматый и черный как уголь, принадлежал когда-то Эрленду и был его любимцем. А сегодня ночью Кристин даже показалось приятным, что он лежит здесь и согревает ее окоченевшие ноги.
На следующий день Кристин увидела Ноккве только за завтраком. Он вошел и сел на почетное место. Это было его место с тех пор, как не стало отца.
Во время еды он не промолвил ни слова, под глазами у него были черные круги. Когда он покинул горницу, мать вышла вслед за ним,
– Как теперь Бьёргюльф? – тихо спросила она. Избегая ее взгляда, Ноккве так же тихо ответил, что Бьёргюльф сейчас спит.
– С ним… с ним и прежде случалось такое? – прошептала она испуганно.
Ноккве кивнул, отвернулся от нее и опять пошел к брату.
Ноккве неусыпно стерег Бьёргюльфа и ни за что не допускал к нему мать. Но Кристин понимала, что между братьями не раз происходила жестокая борьба.
Никулаус, сын Эрленда, должен был быть теперь хозяином в Йорюндгорде, но ему было недосуг хотя бы немного присмотреть за делами в усадьбе. К тому же у него, как видно, было столь же мало склонности и охоты до хозяйственных дел, как когда-то у его отца. Все заботы легли на плечи Кристин и Гэуте, потому что нынешним летом Ульв, сын Халдора, также покинул ее.
После всех печальных происшествий, которые завершились убийством Эрленда, сына Никулауса, жена Ульва уехала со своими братьями домой. Ульв же остался в Йорюндгорде. Он докажет всем, что не так-то просто выжить его отсюда всякими толками да наветами, заявил Ульв. Но он все-таки понимал, что здесь он уже прожил свое, и подумывал о том, чтобы отправиться на север, в свою горную усадьбу в Скэуне, но не сейчас, а спустя некоторое время, когда никто уже не сможет сказать, что он уехал из-за сплетен.
Но тут управитель епископа учинил розыск и стал допытываться, не беззаконно ли отослал от себя супругу Ульв, сын Халдора. Тогда Ульв стал готовиться к отъезду, привез Яртрюд и собрался ехать с нею на север, пока осенняя распутица еще не затруднила переезд через горы. Но Гэуте он сказал, что хочет сговориться с мужем своей сводной сестры, который был оружейником в Нидаросе, и поселиться у него, а Яртрюд отослать в Шолдвиркстад, где хозяйством управляет его племянник.
В последний вечер Кристин пила за здоровье Ульва из позолоченного серебряного кубка, который отец ее получил в наследство от своего деда, господина Кетиля Шведа. Она попросила Ульва принять этот кубок в дар и хранить его в память о ней. Потом она надела на его палец кольцо когда-то принадлежавшее Эрленду. Кольцо о должен был носить в память о своем родиче.
В благодарность Ульв поцеловал Кристин.
– Так водится между родственниками, – сказал он при этом, смеясь. – Ты, верно, не думала, Кристин, в те дни, когда мы впервые познакомились и я был слугой, провожавшим тебя к своему господину, что мы когда-нибудь будем так прощаться?
Кристин густо покраснела, потому что Ульв улыбался ей своей прежней насмешливой улыбкой, но по глазам его она видела, что он очень растроган. Тогда она сказала:
– А все же, Ульв, неужто ты не тоскуешь по трондхеймским краям? Ведь ты был рожден и вскормлен там, на севере. Я сама часто тосковала по фьорду, хотя прожила там всего несколько лет.
Ульв снова засмеялся, а она тихо сказала:
– Если когда-нибудь, в дни моей юности, я оскорбила тебя высокомерным обращением, или… я ведь не знала, что вы в близком родстве, ты и Эрленд… то прости меня!
– Нет, и не Эрленд отказывался признавать свое родство со мною. Но я сам был таким горячим в молодости… И раз отец мой изгнал меня из своего рода, то я не хотел напрашиваться… – Он резко поднялся и подошел к скамье, на которой сидел Бьёргюльф.
– Ты знаешь, Бьёргюльф, мой мальчик… Отец твой… и Гюннюльф… они выказывали мне родственные чувства еще с тех пор, как мы познакомились с мальчишками… не в пример моим братьям и сестрам из Хестнеса. А после… я назывался родичем Эрленда только тогда, когда видел, что этим я лучше смогу послужить Эрленду… и его супруге… и вам, мои мальчики. Понимаешь? – спросил он пылко и положил руку на его лицо, закрывая его незрячие глаза.
– Я понимаю. – Ответ Бьёргюльфа прозвучал приглушенно из-под пальцев Ульва. Он кивнул, упираясь в ладонь Ульва лицом.
– Мы понимаем, крестный. – Никулаус тяжело опустил руку на плечо Ульва, а Гэуте подошел к ним поближе.
У Кристин появилось странное чувство, будто они говорят о вещах, которые ей неизвестны. Тогда она также приблизилась к мужчинам и сказала:
– Верь мне, родич Ульв, все мы знаем одно: ни у Эрленда, ни у нас никогда не было друга более верного, чем ты. Благослови тебя бог!
Спустя день Ульв, сын Халдора, уехал на север.
С наступлением зимы Кристин стало казаться, что Бьёргюльф немного успокоился. Он опять садился за стол вместе со всеми домочадцами, ходил с ними к обедне, приветливо и с охотой принимал помощь и услуги, которые мать от всего сердца оказывала ему. И по мере того как шло время и Кристин ни разу не слыхала, чтобы сыновья упоминали о монастыре, она все яснее начинала понимать, с каким великим нежеланием отдавала она своего старшего сына в монашескую жизнь.
Она не могла не видеть, что монастырь будет самым лучшим прибежищем для Бьёргюльфа. Но она не могла представить, как у нее достанет сил потерять таким же образом Ноккве. Все-таки первенец прирастает к материнскому сердцу крепче, нежели другие сыновья.
И к тому же Кристин никак не замечала у Ноккве призвания к монашеству. Правда, он был необыкновенно понятлив в учении и любил предаваться молитвам, но все же не казался матери таким уж истово верующим. Сильскую церковь он посещал без особо большой охоты и часто пропускал службу по ничтожным поводам. Кристин знала, что они с Бьёргюльфом, исповедываясь своему приходскому священнику, лишь ограничивались ответами на его вопросы. Новый священник, отец Даг, был сыном Ролва из Блакарсарва, женатого на двоюродной сестре Рагнфрид, дочери Ивара, и потому часто наезжал в усадьбу своей родственницы. Отцу Дагу было около тридцати лет, он был учен и слыл хорошим клириком. Но два старших сына Кристин обходились с ним холодно. С Гэуте же, напротив, священник очень быстро сдружился.
Гэуте был единственным из сыновей Эрленда, который имел друзей среди жителей Силя. Однако никто из братьев не казался в приходе столь чужим, как Никулаус. Он не знался ни с кем из окрестных парней, а если ему и случалось отправиться туда, где молодежь собиралась для плясок и веселья, то он чаще всего стоял в стороне, на краю лужайки, и глядел на всех с таким видом, словно бы считал для себя зазорным принимать участие в подобных забавах. Но если на него нападала охота повеселиться, то он присоединялся к играющим без всякого приглашения. И тогда люди говорили, что он попросту задается: он был здоровый, сильный и ловкий парень, и стоило его немного раззадорить, как он сразу же ввязывался в драку. Но после того, как он одолел в кулачном бою двух-трех известных в округе силачей, людям пришлось примириться с его присутствием. Если ему хотелось поплясать с какой-либо девушкой, то он приглашал ее, не глядя ни на ее братьев, ни на ее родичей, а потом уводил девушку и сидел с ней где-нибудь наедине. И не было случая, чтобы какая-нибудь женщина сказал «нет», если ее приглашал Никулаус, сын Эрленда. Из-за этого его еще меньше любили.