Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова
Он поднимается, тепло жмет руки капитанов.
– Прошу сегодня же обязать младших офицеров рассказать матросам цель и задачу в сражении. Одушевление в бою без понимания невозможно-с.
– Что касается господ офицеров, не бывших в боях, напомните им, что флаг на крюйс-брам-стеньге "Парижа" принадлежит Федору Михайловичу, который мичманом на бриге "Меркурий" готов был спуститься с пистолетом в крюйт-камеру и взорваться с кораблем вместе, ежели к тому привела бы крайность…
Темная серая ночь плотно охватывает корабли. Кутров зябко поводит плечами, громко зевает и чертыхается, спускаясь в шлюпку. Мичман Нарбут прыгает за командиром в корму.
– Как прошло совещание, Николай Андреевич?
– А неизвестно зачем и вызывать было. Штабные – лекции читали. Вице-адмирал Нахимов велел вас в иереи поставить.
– Меня?
– Всех обер-офицеров. – Он понижает голос. – С матросами о сражении беседовать! Ерундистика.
Шлюпка уходит из освещенной полосы моря в зыбкую тьму. Гребцы ровными взмахами весел гонят шлюпку вразрез волны. Они молчат. У капитана Кутрова матрос не смеет задавать вопросы офицеру.
Вдоль побережья из Синопа в Константинополь мчатся курьеры. Осман-паша сообщает Порте, что блокирован русскими кораблями. Он просит помощи англо-французского флота. Лорд Редклиф немедленно заявляет султанскому правительству: одного присутствия союзных эскадр в проливах достаточно для безопасности турецкого флага. Русские не посмеют напасть на суда турок из страха перед наказанием их англо-французами. И затем, ведь Осман-паша пишет, что на море бурно! Союзники не могут рисковать своими кораблями. Союзные адмиралы убеждены, что и русские не удержатся в море. Блокада в штормовом ноябре – миф. В такие погоды даже Джервис и Нельсон уходили от берегов Франции и отстаивались в портах Англии.
Ожидая нападения, Осман-паша свозит солдат и пушки десантного отряда на берег, лихорадочно укрепляет синопские батареи. Страшный урок Наварина стоит перед глазами турецкого флагмана. Контр-адмирал Гуссейн уговаривает Осман-пашу выйти и прорваться в Константинополь. Но Осман-паша хорошо знает, что в открытом море русские моряки будут несравненно сильнее, что они превосходно маневрируют. И если Мушавер-пашу, опытного английского моряка, командовавшего тремя пароходами, поколотил один русский фрегат, то что ожидает эскадру при встрече с линейными кораблями Черноморского флота без поддержки берега? Флагман ищет поддержки своему решению у Слейда, но англичанин воздерживается от советов и торопит механиков с ремонтом машины "Таифа"…
Проводив Новосильского к трапу, Павел Степанович разбирает почту. В свете покачивающейся лампы его глаза устало скользят по газетным столбцам. Ничего хорошего нет в сообщениях с Запада, ничто не говорит о том, что в Петербурге понимают, какая буря будет трепать российский корабль. Когда адмирал писал Меншикову и Корнилову о присылке кораблей для уничтожения турецкой эскадры в Синопе, где-то в глубине души таилась надежда, что его отзовут и не сделают несвоевременного вызова коалиции. Завтра черноморцы разобьют турок, но что дальше? К войне Россия не подготовлена. Все живое в ней удушено, и даже вооружаться она не может без покупок у нынешних врагов.
Над каютой топот ног, шуршат по палубам снасти. Офицеры и матросы готовятся выполнить свой долг. Жребий брошен. Остается вести черноморцев в битву и победить. Вспомнив Наварин, он испытывает удовлетворение. Отданные приказания точнее и яснее распоряжений Кодрингтона. Диспозиция точно указывает наивыгоднейшее место каждого корабля для борьбы с батареями и судами противника. Приказ решительно требует сосредоточенного огня, предусматривает безопасность движения и порядок управления в бою.
Павел Степанович вынимает свою записную книжку. Поперек листка записано для памяти: "Евгений – доставить место в бою". Надо ему поручить такое дело, чтобы император не мог отказать в восстановлении офицерского чина.
Адмирал спускается в мидель-дек. Подвахтенные укрылись здесь от холодного ветра и мирно спят на голых досках палубы. Павел Степанович берет у мичмана Костырева фонарь, и свет падает на груду тел.
– Почему не у всех овчины? Подите к вахтенному лейтенанту. Немедленно раздать!
– Матросы сами жалеют, ваше превосходительство. В сражении…
– Вздор. Глупо. Для сражения нужен здоровый, бодрый матрос. Интендантство овчины новые даст. Да и утром уложиться успеют. Подите-с. Барановского, ежели повстречаете, просите ко мне.
Он идет на бак. Фонарь вырывает из темноты головы, разметавшиеся руки. Разносится здоровое сонное дыхание уставших людей. Но не все спят. В темноте золотыми угольками светят цигарки, и матросы сидят в кругу светляков. Адмирал вышагивает из темноты неожиданно:
– Поди, утром будете клевать носами. Почему не спите?
Матросы вскакивают.
– Садись, садись, – нетерпеливо ворчит Нахимов и светит в лица матросов. – Старые служивые, а плохой пример даете молодым. Пора уже второй сон видеть,
– Старикам сон не требуется, ваше превосходительство.
– Байки слушаете?
– Письма нам господин квартирмейстер пишут. Адмирал теперь видит в кругу света Евгения Шахматова.
– И много вас к нему на очередь? Э, да вы так до утра просидите. Давай-ка помогу. Кому еще? Ничего, ничего, не ломайся. Держи фонарь. – Павел Степанович усаживается рядом с Ширинским-Шихматовым и приготавливается писать.
– "Любезная супруга Анастасия Александровна, низко кланяется вам любящий муж ваш, матрос первой статьи сорок первого экипажа линейного корабля Черноморского флота "Императрица Мария" Шевченко Федор Тарасович. Перво-наперво, – матрос колеблется и, повысив голос, продолжает: – сообчаю, что письмо это писано перед сражением с туркой на турецкой гавани Синоп и писал его отец наш любимый виц-адмирал Павел Степанович Нахимов".
– Это, брат, напрасно.
– Сделайте милость, Павел Степанович, – требовательно говорит Шевченко. – "И потому прошу вас, любезная, дорогая супруга, сохраняй письмо, оно для черноморца равно что Георгиевский крест…"
– Правильно, Шевченко, – говорит другой старик.
– Правильно, – шепчут матросы и сдвигаются вокруг адмирала.
– Скажи, пожалуйста, до чего прост, – умиляется один из стариков, когда адмирал уходит.
– Да, хороший, на редкость сердечный человек, – задумчиво говорит Ширинский-Шихматов. – Еще перед моим разжалованием был случай под крепостью Субаши. На корвете "Пилад" заболел рожей лейтенант Стройников. Его свезли на берег, да второпях ничем не снабдили. Офицеры с адмиральского фрегата доложили Павлу Степановичу, что Стройников без денег, без чаю и сахару. Так адмирал свою провизию отослал и двести рублей последних денег. А потом вызвал командира "Пилада" и отчитал: "Стыдно-с, говорит, непростительно, черство. Вы человек семейный, у вас дети, сыновья. Что, если бы с одним из них так поступили? Прощайте". И отвернулся от капитана.
– Пожалел, значит, офицера, – говорит кто-то. – Известно, каждый барин свою белую кость бережет.
– Много ты понимаешь, – сердито огрызается в темноту Шевченко. – Павлу Степановичу все одно – чи офицер, чи матрос. Даве летом на Графской дожидались мы его в шлюпке. Народу привалило со слободки, баб, ребят, инвалидов, кого хошь. Окромя фуражки, и не видать Павла Степановича. Ну, подошел я, а все гудят: "Павел Степанович, ваше превосходительство, отец наш…" А адмирал, значит, одному старику фуражку надевает – нечего, мол, кланяться низко – и вроде как увещевает прочих, что разом только "ура" кричат, а коли дело есть, так по порядку говорить надо.
– Осерчал, значит? – опять спрашивает насмешливый голос.
– Какое осерчал! Велел к тому старику, что кланялся, плотников отправить, другому выдал пять рублей, а двум вдовам по трешке. Все, что было при себе, видать, роздал, потому когда тут старушка протиснулась и на девочек адмиралу показала, што отца их на верфи бревном зашибло, так он огляделся, подозвал одного мичмана и сказал: "Дайте мне, молодой человек, взаймы до завтра сколько есть у вас…"
– Больше тыщи, значит, имеет, – не унимается скептик.
– У адмирала доходов, кроме жалованья, нет, – вмешивается Ширинский-Шихматов. – А заботится он о матросах, потому что видит в нас боевых товарищей. Вместе мы служим, вместе смерть встречаем.
– Вместе! – обозленно поднимается матрос. – Вместе нас с офицерами линьками бьют и под килем протягивают? Эх, князь, осерчал на тебя царь, а не равняйся ты с нами. Барин барином остается. Офицерам ордена выходят за сражения, а нам что? Кого за борт в холстине не кинут, тот серебряный целковый получит. Нужен он мне, как корове собачий хвост. – Матрос в сердцах ожесточенно выколачивает трубку на краю бочки и, грузно переваливаясь, исчезает в темноте.
