Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима
Кайета была гаванью Формий, удаленных от нее на шесть миль.
Мемнон часто посещал этот город для переговоров с его представителями по поручению Требация.
Власти Кайеты тайно платили дань критским пиратам, тем самым оберегая себя от опустошительных набегов морских разбойников. Требаций имел связи с киликийскими, исаврийскими и прочими пиратами, которые по взаимной договоренности с ним обходили стороной Кайету. В течение ряда лет город находился под покровительством пиратов Новой Юнонии, основанной римскими изгнанниками, бежавшими на Крит после разгрома гракхианского движения.
В описываемое время морской разбой принял такие колоссальные размеры, что ни один город на побережье Италии не мог считать себя в безопасности. Дерзкое нападение Требация на Остию — гавань самого Рима — служило доказательством возросшей силы римских и италийских изгнанников, сумевших через восемнадцать лет после гибели Гая Гракха громко заявить о себе правительству оптиматов в Риме[381].
Во многих крупных приморских городах Италии и Сицилии у критских пиратов были свои люди.
Зачастую они жили там под чужими именами, содержали кабачки, притоны и гостиницы. Благодаря им пираты получали необходимые сведения о передвижениях по морю кораблей с богатыми грузами и состоятельными путешественниками. Мемнон знал таких людей в Сиракузах, Мессане, Неаполе и других городах, будучи доверенным лицом Требация во многих его делах. Он выполнял особо важные поручения архипирата.
Когда Требаций решил напасть на Остию, Мемнон отправился туда на встречу с Ватинием Агеллом. Тот работал на пиратов в благодарность за то, что Требаций помог ему расплатиться с долгами. После того как Ювентина разыскала его по просьбе Мемнона, Ватиний, видимо, всполошился и, боясь разоблачения, почел за благо переменить место жительства, дабы не попасть в руки правосудия.
Что касается Кайеты, то там обосновался Тит Стаций Сальвидиен, покалеченный в одном из морских сражений и доживавший в этом городе свой век старый гракхианец.
Он был близким другом Требация. Настоящего имени его Мемнон не знал, ибо под этим именем (со слов Требация, которые он случайно обронил в одной из бесед с александрийцем) мнимый Сальвидиен был заочно приговорен к лишению «воды и огня» как соучастник гракхианского мятежа.
В Кайете же его знали как благодушного старого человека, бывшего торговца зерном из Сабинской земли, подкопившего денег на безбедную старость и ведущего спокойный размеренный образ жизни.
А между тем лет десять назад это был один из отважных и дерзких пиратов. Так, по крайней мере, охарактеризовал его Требаций, когда в первый раз послал к нему Мемнона.
Требаций рассказывал, что Сальвидиен был навархом, командуя несколькими десятками кораблей, и однажды его предательски завлекли в засаду у берегов Аттики, где пираты рассчитывали поживиться богатым грузом серебра из Лаврийских рудников[382] и где они подверглись нападению афинского флота. Сальвидиена, тяжело раненного копьем в бедро, товарищи едва успели перетащить с тонущего миапарона на гемиолу, которой в числе немногих кораблей, участвовавших в этом походе, удалось вернуться на Крит.
Это было самое тяжелое поражение, понесенное критскими пиратами. Требаций поклялся, что разыщет и покарает предателей. Последних выслеживали в течение долгого времени. Одного из них нашли и удавили в собственном доме. Двух других захватили живыми и доставили на Крит, где с ними поступили так же, как поступали с отцеубийцами и матереубийцами в Риме — зашили в мешок вместе с собакой и утопили в море.
У обращенных к Формиям ворот (они так и назывались — Формианские) был большой трактир — пристанище для путешественников, которые ненадолго прибывали в гавань по своим делам, чаще всего с тою целью, чтобы устроиться на корабль и продолжить свой путь морем.
Мемнон остановил свой выбор на этом заведении, главным образом потому, что здесь имелась конюшня, в которой можно было оставить лошадей.
Хозяину трактира он представился гражданином Кротона, сказав ему, что он возвращается домой вместе с женой из Анция, где они гостили у своих родственников.
Трактирщик за один денарий в день (плата неслыханная даже по сравнению с квартирной платой в приличных римских инсулах) предложил им «самую уютную и чистую комнату» в своей «гостинице», как он не преминул несколько раз назвать нелепое вместилище трех или четырех десятков крошечных и грязных каморок, в которых решались останавливаться на ночлег только очень неприхотливые люди.
Но Мемнону и Ювентине не приходилось быть слишком разборчивыми. В наличии у них было всего двадцать денариев, не считая трех золотых монет, зашитых в пояске Ювентины, а впереди их ожидала неизвестность — как еще примет их Сальвидиен, да и жив ли он вообще?
К тому же Ювентина, измученная путешествием, едва держалась на ногах. Ее снова стал бить озноб. Встревоженный Мемнон потребовал от хозяина принести в снятую им комнату жаровню, за которую тут же пришлось уплатить три сестерция, а заказаннный горячий ужин на двоих обошелся в полтора денария.
Трактирщик словно нутром чуял, что эта молодая супружеская пара не будет особенно возмущаться таким бессовестным грабежом.
Мемнон покинул трактир и вошел в город сразу после захода солнца. К дому Сальвидиена он пробирался в кромешной темноте ночи.
Сальвидиен жил в одном из тихих кварталов Кайеты, где обитали в основном представители зажиточного класса — судовладельцы, торговцы и аргентарии.
Дом его был небольшой, но вполне приличный — с перестилем, двумя триклиниями (летним и зимним) и тремя отдельными комнатами, из которых одна предназначалась для гостей.
Портик дома отличался скромностью, напоминая собой римский осадный навес с двускатной крышей.
Войдя в портик, Мемнон нашел в темноте подставку с лежавшим на ней бронзовым молоточком и постучал им в дверь шестикратным условным стуком.
За дверью послышались осторожные шаги.
— Кто там? — спросил по-гречески негромкий мужской голос.
— Aperi, jam scies![383] — произнес Мемнон эти три латинских слова, которые тоже были условными.
Раздался звук отодвигаемого засова. Дверь открылась, блеснул свет лампы, и Мемнон шагнул в вестибюль навстречу отступившему перед ним слуге, который поднял повыше горевший светильник, чтобы лучше разглядеть столь позднего гостя.
— Не узнаешь меня? — спросил Мемнон.
Светильник в руке слуги затрепетал.
— О, всемогущие боги! — слегка отшатнулся он от александрийца. — Возможно ли?
— Не бойся, — сказал с усмешкой Мемнон. — Я не дух, вырвавшийся из преисподней. Оттуда, говорят, кроме хитрого Одиссея, еще никто из смертных не возвращался.
— Господин будет потрясен, — вымолвил слуга, как только пришел в себя от неожиданности.
— Пойди и подготовь его к нашей встрече, а я подожду.
— Он еще не ложился, — сказал слуга, пропуская Мемнона в атрий. — Тебе не придется долго ждать.
Слуга запер дверь и ушел докладывать хозяину о прибывшем.
Мемнон вздохнул с облегчением.
«Хвала богам! — подумал он. — Какая удача! Сальвидиен жив и здоров!»
Мемнон знал, что старик тяжело болен, и опасался не застать его в живых.
Впервые за эти четыре дня на душе у него стало поспокойнее. Он радовался за Ювентину — наконец-то бедняжка окажется в нормальных человеческих условиях. Здесь она быстро поправится. В том, что Сальвидиен окажет ему гостеприимство, Мемнон почти не сомневался — тот всегда встречал его радушно. Конечно, не обойдется без естественных подозрений с его стороны, но он постарается их развеять.
Мемнон уже соображал, что он предпримет в ближайшее время.
Во-первых, он совершит поездку в Кампанию, чтобы встретиться с Минуцием. Ювентине придется остаться у Сальвидиена дней на десять-пятнадцать. Сам он постарается вернуться как можно скорее, после чего вместе с Ювентиной отправится в Сиракузы — там они будут в большей безопасности, найдя приют у Видацилия в его гостинице…
Мысли его прервал появившийся слуга, сказавший, что господин с нетерпением ждет его.
Александриец прошел за ним в конклав хозяина дома.
Слуга, впустив Мемнона в комнату спальни, остался за дверью.
Старик Сальвидиен сидел на скамейке возле кровати, опираясь двумя руками на толстую трость.
Рядом с ним на небольшом столике горел светильник. При его неясном свете лицо старого пирата казалось мертвенным, как маска Харуна. Мемнон отметил про себя, что за семь месяцев, которые прошли с того дня, когда они виделись друг с другом в последний раз, Сальвидиен еще больше постарел — волосы его стали совсем белыми.
— Да покровительствуют боги тебе, Тит Стаций Сальвидиен, и всему твоему дому! — произнес Мемнон с учтивым поклоном.
