Карен Харпер - Наставница королевы
Елизавета протянула руку через мое плечо, забрала парламентскую петицию и разорвала ее пополам.
Рассказывая о напряженнейшем, изматывающем рабочем дне королевы, я добавлю, что во второй половине дня и по вечерам Елизавета принимала представителей иностранных государств, беседуя с ними на общепринятой латыни или же на их родном языке. Не раз и не два я видела, как отвисали челюсти у иноземных послов, когда они с невольным восхищением вглядывались в молодую стройную королеву. Кроме того, она выкраивала время для игры на лютне, чего не делала уже давным-давно, или садилась за клавесин. Елизавета доводила себя до изнеможения, и я понимала почему. Как же я изумилась, когда она объявила, что собирается пожаловать Роберту Дадли титул графа Уорика — титул, которого был лишен его отец. Она добавила, что приглашает всех желающих присутствовать при подписании указа в ее официальном приемном кабинете.
— Что это она задумала? — спросил у нас с Джоном Сесил sotto voce[80], пока остальные собирались и перешептывались, а королева уже заняла место за столом, передвинутом по ее распоряжению на середину кабинета.
Роберт, нарядившийся в изысканный бархатный дублет переливчато-синего цвета и чулки, стоял рядом с ней, надувшись, словно только что заполучил целое королевство.
— Мы в таком же недоумении, как и вы, — ответила я Сесилу.
— Не провела ли она нас? — пробормотал он себе под нос. — Королева делает вид, что холодна с Дадли, а между тем все-таки рассчитывает на него и хочет сперва вознести его повыше? Как гласит старинная пословица, «О женщины, непостоянство имя в…»
Я хмуро взглянула на него, но тут появилась Милдред и ткнула мужа локтем в ребра, заставив умолкнуть на полуслове.
— Я не потерплю, чтобы ты так унижал сильных женщин, любовь моя, — сказала она. — Кэт, как я рада снова видеть тебя! — И она от всей души крепко обняла меня, а потом и Джона.
Мы вчетвером стояли у дверей, когда королева стала вслух зачитывать прошение. Придворные быстро затихли.
— Ах, — воскликнула Елизавета трагическим голосом, высоко поднимая пергамент, перевязанный лентой с восковой печатью, словно желая получше присмотреться к тексту, — вот документ о даровании графского титула! Но ведь те, кто достигает столь высокого положения, должны быть вполне достойны высокого доверия и, безусловно, верны. А ваша семья, лорд Роберт, разве не изменила однажды Тюдорам?
В кабинете стало тихо, как перед бурей. С недоумением глядя на королеву, побелевший Дадли откашлялся.
— Ваше величество, я… Неужели вы не можете просто подписать эту бумагу, не упрекая меня публично в старых грехах?
— Ну, не так уж давно все это было. Боюсь, что мое решение оказалось преждевременным, а возможно, и недостаточно взвешенным, поэтому я хотя бы признаю при всех свою ошибку.
Как и парламентскую петицию (наедине со мной), Елизавета порвала свой указ — порезала его перочинным ножом, что лежал у нее на столе. Вместе с Джоном и Милдред я отшатнулась к выходившей в коридор двери, а Сесил, напротив, подался вперед.
— Вы не можете так унижать меня! — зарычал на королеву Роберт.
— Я поступаю так, как сама считаю нужным! — заорала она в ответ. — Клянусь адскими вратами, в нашей стране есть только один повелитель, и это — ныне царствующая королева!
Роберт Дадли резко развернулся и бросился к двери. Одни уступали ему дорогу, другие старались задеть плечом. Он никому не сказал ни слова, но на меня метнул бешеный взгляд и пробормотал с такой угрозой в голосе, какую мне никогда еще не доводилось слышать:
— Вы довели ее до этого, но вы за это заплатите.
Роберт остался при дворе, хоть и в немилости; он буквально кипел от злобы. Я обходила его стороной, а Джон рассказал, что между ним и Дадли дважды вспыхивали словесные перепалки. Елизавета однажды снова вспылила и отослала Джона ненадолго от двора за непочтительные отзывы о Роберте Дадли.
— Я знаю, как усмирить любого жеребца, пусть и самого норовистого, но ни с Дадли, ни с королевой нет никакого сладу, — сказал мне тогда Джон.
Когда же он возвратился (я не просила за него, просто не сказала за все время королеве ни единого ласкового словечка), было видно, что Елизавета сожалеет о своем поспешном и необдуманном решении. Зато как мы были ей признательны, когда ее величество пожаловала Джону должность, которая — она это знала — обрадует нас больше всего: он был назначен управляющим и главным егерем имения Энфилд, расположенного в графстве Эссекс, к северу от Лондона. Короче говоря, как только Елизавета позволила нам оставить обязанности при дворе, мы с полным правом поселились в поместье, которое уже столько лет нравилось нам обоим больше всех прочих.
— Это за вашу любовь ко мне и верность, — сказала королева, вручая указ о назначении на должности и о полномочиях.
На мгновение я задалась вопросом: а не порвет ли она и этот документ, как поступила с другими? Впрочем, я знала Елизавету. То был дар, продиктованный ее любовью к нам, и она доказала это, позволив мне уехать вместе с Джоном на шесть драгоценных недель — на весь август и начало сентября, — хотя и говорила часто, что не в силах расстаться со мной.
Елизавета обняла нас по очереди, потом расцеловала меня в обе щеки.
— Я завидую вашему прочному и счастливому браку, — призналась она, переводя взгляд с Джона на меня. — Да-да, не нужно ни жалеть меня, ни причитать — я говорю то, что думаю: глядя на вас, я вижу, что такие браки бывают на самом деле. Да простит меня Бог — я по-прежнему люблю Робина и буду любить его всегда, однако я должна выражать свою любовь к нему не как женщина, а только как монархиня. — Ее темные глаза, унаследованные от Анны Болейн, наполнились слезами, но королева сердито сморгнула их. — Я стану думать о том, как вы верхом скачете по Энфилду, как гуляете в тамошних лугах и… и еще о многом другом, — добавила она, шутливо толкнув Джона в плечо. — Теперь ступайте укладывать вещи, пока я не передумала. Увидимся снова, когда весь двор будет проезжать мимо Энфилда, перебираясь на лето в Гемптон-корт, ибо нынешним летом приходится вновь спасаться от поразившей Лондон оспы.
Я видела, что Елизавета вот-вот расплачется. Она буквально вытолкала нас из комнаты и захлопнула за нами дверь. Как я за многие годы научилась читать ее мысли и разбираться в ее чувствах, так и Джон насквозь видел меня. Он тут же сказал:
— Нет, тебе не нужно возвращаться и утешать ее. Для этого у нее есть Мария Сидней — королева никогда не была холодна с ней, не то что с ее братом. Так что пойдем, иначе я, пожалуй, переброшу тебя через плечо и увезу — как мне хотелось сделать в тот день, когда ты чуть не утонула в грязной луже, торопясь в шатер короля Генриха с платочком, посланным ему королевой Анной. Идем же, идем!
И я пошла за ним.
Мы провели вместе несколько чудесных, благословенных недель. В наши-то годы, когда обоим уже перевалило за полвека, мы насладились вторым медовым месяцем. Мы предавались любви, спали допоздна, слонялись по комнатам полуодетыми. Мы катались верхом по густым лесам, где дубы и березы понемногу одевались в ярко-красные и золотые наряды. Гуляли, держась за руки, по садам Энфилда, бросали в ров желуди и пускали кораблики из листьев.
Джон выполнял то, что было положено ему по должности. Мы вместе работали над его книгой, а я к тому же продолжала свою рукопись, которая теперь получила название «Моя жизнь при Тюдорах». Я припомнила, что здесь, в Энфилде, без малого пятнадцать лет назад Елизавета вместе с Эдуардом узнала о кончине своего царственного родителя и о том, что королем стал ее брат. В тот день я осмелилась противостоять Эдуарду Сеймуру, лорд-протектору, отстаивая свое священное право утешать Елизавету.
И в сентябре следующего года, то есть в 1562-м, ее величество снова отправила нас в Энфилд, так что нам даже стало казаться, будто это наше собственное имение. И все же в эти дни любви, мечтаний, наслаждения красотой мне впервые за несколько лет вновь явилась во сне Анна Болейн. На этот раз она не вплыла через окно, как прежде, а вынырнула из неведомых глубин и отворила дверь в кромешной тьме.
— Помоги ей, спаси ее! — прошелестела она с отчаянной мольбой, подобно опавшим осенним листьям, гонимым ветром. — Помоги моей девочке…
Она отвернулась, пошла к двери и жестом позвала меня за собой. «За королевой полагается следовать… королеву надо слушаться», — промелькнуло у меня в голове. Но, как всегда в таких снах, я не могла и пальцем пошевелить. Это меня обрадовало, потому что следовать за ней мне вовсе не хотелось. Что ждет меня там, вдали? Непроглядная тьма могилы? Не знамение ли это моей надвигающейся смерти?
Должно быть, я вскрикнула или застонала, потому что очнулась в объятиях Джона, который укачивал меня.
