Алла Кроун - Перелетные птицы
— Двадцать пять лет я писал письма в Красный Крест, пытаясь разыскать ее, и все впустую. Ты должна понимать, как это влияет на человека. Настало время смириться и принять истину — ее мы больше не увидим.
Надя так не считала. Она всегда была оптимисткой и не теряла надежды, что в будущем все будет хорошо, каким бы скверным ни было настоящее, даже когда эту надежду приходилось выискивать в самых глубоких уголках души. Она с тревогой наблюдала за тем, как ее брат все больше впадает в уныние. Он исхудал и стал быстро уставать.
— Ты здоров, Сережа? На тебе лица нет.
— Кажется, я заразился спру[20] в легкой форме.
Надя встревожилась.
— Это не то же, что дизентерия?
— Симптомы те же, но я не сомневаюсь, что скоро поправлюсь.
— Тебе нужно больше отдыхать. Ты можешь отказаться от еще нескольких пациентов?
— Я не хочу, чтобы у нас стало еще меньше денег. К тому же пока я не чувствую в этом необходимости.
— Не согласна. У тебя появилось бы несколько лишних часов на отдых. А насчет денег — я с радостью занялась бы ремеслом, которому обучилась в Харбине. Мне всегда нравилось шить. Знаешь, мне даже хотелось бы попробовать заняться этим сейчас.
Наде удалось убедить Сергея сократить часы работы с пациентами, а сама она стала принимать заказы на перешивку одежды, подумывая в будущем создавать собственные модели. Впервые в жизни она делала что-то за плату, и это придало ей ощущение собственной нужности и уверенности в себе. Поэзия хороша для души и разума, и Надя не собиралась от нее отказываться, но на жизнь стихотворениями не заработаешь.
Однако ее радость омрачалась нервозностью и постоянной раздражительностью, которые с недавних пор она стала замечать в Марине. Окончив школу медсестер, дочь устроилась на практику в русский госпиталь на Рут Мареска. Сергей как-то сказал Наде, что восхищается тем, как директор госпиталя поддерживает высочайший уровень работы и идеальный порядок в больнице. Как приятно, что ее дочь учится под началом такого специалиста. Плохо лишь то, что Марина с ходу ушла в работу с головой, как будто позабыв обо всем на свете. Надя считала, что заработки Рольфа позволяют им не испытывать нужды ни в чем, и потому объясняла подобное рвение дочери желанием забыться, спастись от какой-то засевшей глубоко внутри печали. Все больше времени Марина проводила не в пятикомнатной квартире на Авеню Хейг, а в госпитале, ухаживая за больными, или в Нантао, китайском секторе города, где напрочь отсутствовала санитария и процветала преступность.
Надя не понимала безразличного отношения Рольфа к работе жены, потому что это шло вразрез с его требовательным характером. Впрочем, сам он тоже бывал дома достаточно редко, засиживаясь в консульстве допоздна. Слава Богу, хоть Михаил часто ходил с Мариной в Нантао!
Повода заговорить наконец с дочерью о том, что ее тревожит, все не представлялось. Весной 1943 года Надя заметила, что глаза Марины совсем потухли, во взгляде появилась отрешенность, которой никогда там раньше не бывало, и решила, что пора во всем разобраться.
Однажды майским днем Надя вышла из дому и направилась к Авеню Хейг. Все утро она просидела за своим «Зингером», и теперь ей было приятно размять ноги и подышать свежим весенним воздухом. Она специально подобрала время, когда Рольф все еще был на работе, а Марина должна была уже вернуться из больницы. Рядом с пансионом «Астрид» на два квартала растянулась очередь за сахаром. В городе давно уже не хватало еды, а цены стремительно росли. К счастью, Надя на прошлой неделе уже выстояла очередь за маслом и мукой, оставив уборку дома на старую китаянку-горничную.
Заставив себя не смотреть на китайских нищих и попрошаек, выставлявших напоказ свои уродства и язвы, зараженные личинками мух, она медленно прошла квартал до Авеню Жоффр.
Там европейцы снова перестали различаться между собой, потому что повязки на руках уже не носили — после того как японцы переселили всех американцев и англичан в район Пуду и на другой стороне Хуанпу. Таким образом Уэйн Моррисон оказался в лагере, который представлял собой не более чем квартал неотапливаемых бараков. И Михаил потерял работу. Надя улыбнулась. Какой же он все-таки молодец! Предприимчивый молодой человек, не колеблясь, переехал из своей благоустроенной квартиры в дешевый пансион, за считанные дни освежил на курсах свои знания французского и вскоре уже работал бухгалтером в престижной фармацевтической фирме «Оливье-Чайн», расположенной недалеко от Банда. Каждое утро, добираясь до работы, он проезжал четыре мили на велосипеде.
На углу Авеню дю Руа Альбер и Авеню Жоффр Надя остановилась, чтобы купить с лотка несколько помело для Сергея. Продолжила путь она по Жоффр, не захотев срезать по Рут Лортон, чтобы не напоминать себе о том, в каких ужасных условиях они жили, когда только приехали в Шанхай.
Погода в тот день стояла теплая, и улицы были полны людей — европейцев и китайцев. Японцев в этой части города видно не было, но их влияние чувствовалось повсюду: в быстрых шагах прохожих, в длинных очередях за продуктами, в пустеющих улицах по ночам. Нацистов гораздо чаще можно было встретить в ресторанах, театрах и частных клубах. Несмотря на то что активного участия в управлении городом они не принимали, из-за их высокомерия и заносчивости остальные европейцы предпочитали держаться от них в стороне.
Надя задержалась у кофейного магазина. Пока она стояла, наслаждаясь витающим у открытой двери ароматом и рассматривая витрину, вдали раздался вой сирен. Женщина ненавидела этот истошный вой, загоняющий людей под землю. Союзники не бомбили районы, где жили иностранцы, но было несколько случаев, когда зенитчики случайно ранили людей. Надя ускорила шаг и посмотрела вверх на растянувшийся по небу ряд самолетов, серебром поблескивающих на солнце. Она не испугалась — напротив, ей захотелось протянуть руки к этим далеким стальным птицам, несущим надежду на освобождение от японского ига.
Но через несколько мгновений, когда она была рядом с большим домом на углу Рут Сейзунг, прямо над ней раздался звон разбитого стекла, и, подняв голову, Надя замерла. Из выбитого окна на третьем этаже, точно в замедленном кино, на нее сыпались прозрачные осколки. Надя бросилась к стене, ударившись лицом о грубые камни. Боль была мгновенной и острой. Она выхватила из сумочки носовой платок, прижала его к щеке, и в этот самый миг один из осколков упал ей на руку, распорол коричневый свитер и порезал запястье. Кровь проступила через шерстяной рукав, и чуть ли не впервые в жизни Надя запаниковала. Руки, ее рабочий инструмент, не должны были пострадать, тем более сейчас, когда у нее появилось много заказчиков. Прижав к ране платок, она бросилась бежать.
Лишь после того, как Марина перевязала ее запястье и заверила мать, что рана неглубокая, Надя смогла расслабиться за чашкой травяного чая и впервые признаться дочери, насколько важной для нее стала работа. Несколько минут они говорили о частых воздушных налетах, о нехватке продуктов, о комендантском часе. Потом Марина сдвинула брови и пристально посмотрела на мать.
— Мама, ты обычно в такое время не приходишь. Не хочу показаться грубой, но мне нужно навестить одну больную семью в Нантао, и сейчас Михаил должен за мной зайти. Ты хотела о чем-то определенном поговорить?
Видя, как замялась мать, Марина прибавила:
— Может быть, я что-то могу для тебя сделать?
Холодные нотки в ее голосе не остались не замеченными Надей. Дочь явно не была настроена откровенничать с матерью. Надя опустила ложечку и посмотрела Марине прямо в глаза, но увидела в них лишь настороженность, отнюдь не располагающую к открытому разговору.
— Ты не оставляешь мне выбора. Придется говорить напрямую, — промолвила Надя, решив идти ва-банк. — За последние три года ты очень изменилась, Марина. Ты постоянно напряжена, всегда замкнута в себе и слишком много работаешь. Что происходит?
Марина не ответила сразу, и Надя продолжила:
— Ты что-то скрываешь от меня! Марина, я не только твоя мать, но и, надеюсь, твой друг. Я пришла для того, чтобы узнать, могу ли я чем-то тебе помочь или хотя бы выслушать тебя.
— Твое поколение, мамочка, слишком впечатлительное. У меня все хорошо. Да и что может случиться? — Нервные пальцы Марины выдавали волнение, которое она пыталась скрыть за ровным голосом.
Надя, расстроенная непокорностью дочери, наклонилась вперед и прикоснулась к ее руке.
— Прошу тебя, Марина, поговори со мной!
Та сжала губы и твердо покачала головой.
— Ты ищешь беду там, где ее и в помине нет. У меня есть муж, который обеспечивает меня всем, что только можно пожелать, хотя сейчас идет война и в городе не хватает продовольствия. У нас много знакомых, и у меня есть работа, которую я люблю. Чего мне еще желать?
