Василий Сергеев - Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена)
Во время южного путешествия императрицы, в Кременчуге, «реестровые» казаки Антон Головатый, Сидор Белый и другие преподнесли ей адрес с просьбой о восстановлении казачества. 27 февраля (10 марта) 1788 года А.В. Суворов вручил кошевому атаману Сидору Белому войсковое знамя и знамена куреней, булаву кошевого атамана, войсковую печать... Земли же «в вечное владение» – Тамань,
«остров Фанагорию со всей землею, лежащей по правой стороне реки Кубань, от устья ее к Усть-Лабинскому редуту так, чтобы с одной стороны река Кубань, с другой же Азовское море до Ейского городка»
были пожалованы казакам лишь по окончании войны, в июле 1792 года.
В Тамани жить, вирне служить, границю держати,
Рыбу ловить, горилку пить: ще и будем багати!..
...Когда императорский кортеж вернулся в Санкт-Петербург, Павел обратился к принцу Шарлю де Линю. С нескрываемой горечью он вынес приговор:
– Вы все льстили моей матери, заставляя ее видеть то, чего нет на самом деле: армия, флот, не построенные города и поселения, которые перевозили вслед за ней.
Принц передал в мемуарах этот разговор, добавив:
«Горячий, непоследовательный, вспыльчивый, великий князь, возможно, когда-нибудь будет наводить страх. Он на редкость непостоянен, но когда хочет чего-то в глубине души, когда любит или ненавидит, то делает это упрямо и неистово. Горе его друзьям, его союзникам, его подданным!..»
ТУРЦИЯ
An nescis quantilla prudentia mundus regatur?52
Папа Юлий III52*Разве ты не знаешь, как мало нужно ума, чтобы управлять миром? (лат).*
Турция была чрезвычайно встревожена честолюбивыми планами Екатерины, которая, совершив эту показательную поездку в качестве победительницы Крыма, дала понять, что она – опасная соседка, способная захватывать соседские земли.
Турция не стала ждать, пока Россия отмобилизует армию. Посол России в Константинополе Булгаков был брошен в крепость Семи Башен, начались 825 дней его заточения.
Императрица была довольна: агрессорами стали турки, ее позиция выглядела безупречной. Она даже не сочла нужным скрыть свою истинную цель: восстановление Византийской империи под российским протекторатом.
«Оттоманская Порта, утвердивши вечный мир с Россией, вероломно нарушила всю святость онаго... Мы полагаем нашу твердую надежду на правосудие и помощь Господню, на мужество полководцев наших, графа Румянцева-Задунайского и князя Потемкина-Таврического, и храбрость войск наших, что пойдут следами недавних побед, коих свет хранит память, а неприятель наш понесет свежие раны...»
Храбрость войск на самом деле имела место. Но полностью отсутствовала у властей предержащих, сиречь у Потемкина, впавшего в полное отчаяние и растерянность. Двенадцать свежих лошадей для курьеров стояли на каждом яме от ставки Потемкина до Петербурга, – личное распоряжение императрицы, потребовавшей «связи отменно скорой», – но возить им приходилось не рескрипты воинские, но цедулы частного лица, забывшего, что дела империи суть его собственные дела. Сей человек, из бездн на высочайшую вершину власти вознесенный единственно за мужскую силу свою – ее хватало не токмо императрицу удовлетворять, но и племянниц своих, девочек Энгельгардт, одну за другой портить, а равно и других особ бессчетно, – и более никакими талантами не располагавший, умолял позволить ему
«удалиться в частную жизнь, скрыться...».
...Флот построен был в великой спешке и на деньги недостаточные – те, что остались от приема императрицы, коей пыль в глаза была пущена по полной программе. Того ради особого разбора с лесом не было, в дело, в противность возражениям мастеров, пускали бревна любые имевшиеся, а не отборные, выдержанные. И случилось то, что должно было случиться: суда, вышедшие в море противу турок, разметал первый же шторм. То, что не хватало пороха и ядер, что команд на суда полностью не набрали, что не было должных запасов провизии – сказаться просто не успело. Не пришел черед. Но сказалось бы непременно, если б не погиб флот...
«Матушка, я стал несчастлив, – в ужасе писал Потемкин Екатерине. – Флот Севастопольский разбит... корабли и большие фрегаты пропали, Бог бьет, а не турки. Ей, я почти мертв, я все милости и имение, которое получил от щедрот Ваших, повергаю к стопам Вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь, которая, думаю, не продолжится...»
У лакея – и мысли лакейские: не об армии думал он в сей момент, а с болью отрывал от души награбленные имения, понимая, что даны они были ни за что и резона оставлять их ему теперь у императрицы нет.
Еще более отчаянное письмо написал он Румянцеву, чая, что именно сей полководец займет его пост. Все показывало, что владелец полумира не годился бы и на должность приказчика в магазейне, и не по вороватости своей токмо, но по полной неспособности в роли хозяина «держать удар». Не станет преувеличением сказать, что и во всю войну победы одержаны были не благодаря распоряжениям и указаниям Потемкина, а несмотря на них, так что та хандра и гипохондрия, которой он месяцами предавался, не беря в руки ни одной бумаги армейской или флотской, способствовала, а не препятствовала победам русского оружия.
У Павла было свое представление о лицах, кои способны выполнить на юге роль полководца империи. Он дрожал от нетерпения доказать и матери, и самому себе, что не зря упражнялся с армией в Гатчине, и просил мать назначить его на какую-нибудь должность в войсках южного направления.
Екатерина, пребывавшая в шоке от конфузий и репримандов Григория Александровича, всерьез обдумывала просьбу сына, понимая, разумеется, что официальному наследнику престола, посланному на театр военных действий, вверяют под команду отнюдь не баталион. Она должна была решить, какова будет субординация между ее сыном и любовником, между наследником престола и генералиссимусом. Она знала, что Потемкин считает для себя унизительным замечать ее сына, а сын, в свою очередь, ненавидит каждого ее очередного любовника и что наследник престола считает все, сделанное Потемкиным для вящего блага империи, губительным для нее. Эти два человека относились друг к другу как злейшие враги.
Тем не менее перед царевичем блеснул луч надежды. Неужели мать в этот тяжкий миг, когда Юг грозит неисчислимыми бедствиями, сможет, наконец, понять и оценить его? Все эти дни он жил в нетерпеливом ожидании ответа. С женой и со своим окружением он только об этом и говорил.
При французском дворе, в союзе с Портой пребывавшем, считали, что замена Потемкина кем бы то ни было может переломить ход военных действий в пользу России. Худшего генералиссимуса для российской армии придумать было нельзя, и сей его талант высоко ценили в Версале.
«В чем его волшебство? – слал Сегюр депешу министру иностранных дел Франции Монморену. – В гении, еще в гении и еще раз в гении».
Министр и его посланник знали, что почта перлюстрируется чиновниками Екатерины, и тем не менее нашли способ отлично понимать друг друга.
Зная, что Павел требует от матери его направления в действующую армию, и считая это нежелательным и даже недопустимым, при подходящей оказии Сегюр, посол французский, коим императрица была совершенно очарована, показал ей письма к нему господина Сен-При, посла Франции в Блистательной Порте. Сен-При писал, что появление Павла в войсках вызовет ненужный восторг, что он при армии может стать императором в том прямом смысле, как слово сие римляне понимали. Сен-При считал, что императрица поступит неосмотрительно, если согласится на участие сына в этой войне. Грубый, совершенно не замаскированный маневр «в лоб», подсказанный отлично изучившим императрицу Сегюром, увенчался, как тот и предсказывал, полным успехом. Екатерина ответила на просьбу Павла категоричным отказом.
А тут и оказия в Кинбурне случилась, где Суворов Александр Васильевич над десантом турецким, высаженном на Кинбурнской косе, полную викторию одержал, завалив косу сию русскими и турецкими трупами, там Ушаков Федор Федорович при Фидониси разгромил Мульк-аль-Бахр53*Владыка морей*, капудан-пашу Эски-Гасана. Екатерина начала успокаиваться.
Однако и после отказа Павлу ход действий военных против воли привлекал его внимание. Вялое течение войны, а паче того овладение крепостью Очаков под командованием князя Потемкина, названное великой победой, вызывали у Павла сильнейшее разлитие желчи. Главным средством победы, видел он, служили солдаты русские, коими, словно фашинником54*Пучки хвороста*, заваливали рвы штурмуемых крепостей.
«Ни за что погублено столько драгоценного народа, что весь Очаков того не стоит...»,
