Юрий Торубаров - Иван Калита
— И не только мне, но и хану, — оттолкнул его от себя, повернулся и пошёл прочь.
Хан неожиданно появившегося московского великого князя принял незамедлительно. Он знал, что Иван Данилович зря бы не примчался. Князь рассказал ему о том, что ему поведал псковский купец. Хан внимательно слушал, а в голове роились разные мысли: «Неужели этот князь задумал моими руками убрать тверского владыку? Так зачем он о нём просил? Или, может быть, хочет убедить меня в своей верности и доказать, что он только один такой? Зачем? Выпросить у меня деньги?»
А вот его слова о том, что Александр хочет привлечь других князей, напугали хана. Ему в какой раз представилось, что на него надвигаются полчища ногайцев вперемежку с литовцами, урусами. И впервые хан в отношении к Ивану Даниловичу допустил грубость. Он схватил его за грудки:
— Ты... ты не врёшь? — прошипел он. — Где твой купец?
— Здесь.
Это слово прозвучало, как удар молнии.
— Здесь?!
— Здесь! — подтвердил князь, поправляя одежду.
Вечером, когда хан неожиданно позвал к себе Ивана Даниловича на ужин, князь не мог узнать повелителя. Это было воплощение доброты, заботы и даже какого-то заискивания. Главная ханша тоже была учтива, внимательна. Когда наступила пора прощания, хан поднялся вместе с гостем.
— Ты прости меня, князь, — понурив голову, произнёс хан. Потом оживился: — Как именуют вашего митрополита? — спросил он, прищурив раскосые глаза.
— Митрополит всея Руси.
— Вот ты и будешь князем, великим князем, — поправился он, — всея Руси. А это, — он снял с себя золотую тюбетейку и надел на голову гостю, — моё посвящение тебя в это звание.
(Впоследствии эта тюбетейка послужила основой для создания шапки Мономаха).
Оставив своих сыновей, Семёна и Ивана, в Орде, великий князь всея Руси отправился домой. Но слава, как на крыльях, неслась впереди князя. Встречала его Москва торжественным, радостным звоном. Народ был в восторге. Он понимал, что такое величие несёт ему самое главное — мир и покой.
А тверского князя хан незамедлительно вызвал к себе. Посланный проведать обстановку старший сын Фёдор сообщил, что дела плохи. Прощание князя с женой было холодным. Приехавшего в Орду Александра гневный хан приказал казнить вместе с сыном.
ГЛАВА 35
Никто не заметил прихода весны. Долго днепровцы обмывали нового атамана. Не успели остыть, как пришёл донецкий полк. Днепровцам пришлось выворачивать карманы. Неизвестно, сколько бы ещё длилось это угощение, если бы не строгий окрик нового атамана:
— Думаете ли вы, друзеки-казаки, в поход идти? Лед-то на Днепре прошёл.
— Думаем, батьку, думаем!
И взялись казаки за дело. Застучали топоры, загремели кувалды. Запылали багатицы, пошёл запах смолы.
Наступило время, когда казак надевает походную одежонку: шаровары, бешмет, чекмень, шапку. Грузит сушёное мясо, рыбу, сухари, водку да воду. Идёт последняя проверка якорей, весел, верёвок. Откуда-то появились бабы. Они молчат, украдкой вытирая слёзы. Вдали появляется атаман в сопровождении есаулов, батек. Казаки разбегаются к чайкам. Подходит атаман. Зорко оглядывает берег. Он поднимает булаву. На атаманской чайке взвивается хоругвь. Папахи сброшены, начинается молитва. Молебен закончен, казаки крестятся, надевают шапки и выталкивают чайки на воду. Атаман поворачивается к берегу:
— Прощай, кош-мати, да хранит тебя Пресвятая Богородица!
Смотрит налево и направо, на челны и со словами:
— Пусть будет, что будет. А будет, что Бог даст! С Богом! — даёт команду в путь.
Берег взрывается криками, рёвом. Да и на челнах не молчат. Какая-то баба орёт:
— Мойво Петра берегите!
А Петро с чайки:
— Сафон, коня мойво береги!
Чайки заскользили бесшумно. Больше не слышно голосов. Не поют и песен.
Каждый думает про себя, а что бог готовит ему? Суждено или нет увидеть вновь ему эту землю?
Вот и первый ночлег Чайки забиваются глубоко в плавни. Выставлены посты. Им особо тяжело, хотя и тем, кто остался в чайках, не легче. Костра не разведи, слово не скажи. Да и шевелиться особенно нельзя. И приходится терпеть разную тварь. А на берегу попробуй задреми. Не дай бог, атаман или кто-то другой проверит и обнаружит. Всё, прощайся казак с жизнью. Только слышно порой, как кричит на берегу дергач. Но это не дергач, то казак извещает, что у него всё тихо.
А Днепр в это время особенно могуч. Быстро катятся его грязно-серые волны, легко унося чайки. Тают в пелене тумана заросшие обрывистые берега. Пока не видно круглых татарских голов. Бог даст, пронесёт.
Приближение моря казаки почувствовали по трудно уловимой солоноватости воздуха. И вот чайки вырываются на простор. Только слева еле видна узкая полоска земли. Это — Крым. А всё остальное — безбрежное море. Оно пугает молодых казаков. Но они, поглядывая на тех, кто не впервые пересекает его, стараются не выдавать своего волнения.
Хоть Андрей был «обветрен» морем, но всё равно сердце сжимается: «Боже, спаси!» Но море пока спокойное. Лёгкий ветерок приносит прохладу. Такие же лёгкие волны режут остроносые чайки, слегка их покачивая.
Проходит день, другой... Кажется, жизнь здесь остановилась и ничего другого она преподнести не может.
Всё бы ничего, да что-то старые, бывалые казаки заволновались, подозрительно посматривая на небо. Невесть откуда появлялись облака. Усиливался ветерок, прибавлялась волна. Тревожно закричали чайки, спешно куда-то улетая. Даже новичок понимал, что что-то надвигалось.
С кошевой чайки казак подал сигнал: «Проверить крепление груза». Батьки ещё раз досматривают крепёж. Кое-где поправляют. А ветер всё крепчал, нагоняя на небо марь. Ну, держись, казак! Волны потяжелели. Удары их стали хлеще. Бросают сильнее. И вот уж казацкие чайки то взбирались на гребень, то летели вниз, точно в бездну.
Настала пора, когда волны добрались до самих казаков: мочат шаровары, ласкают усы, а порой накрывают их с головой. Тут уж бросай весло, сдирай папахи да черпай быстро воду, чтобы не пойти на дно. И держись, казак, чтоб не смыло тебя за борт. Строй похода нарушился. Волны растаскивали челны с завидной лёгкостью. Стали доноситься отчаянные крики.
Пока на чайке Андрея вроде всё держалось. Но... это пока. Мало опытных казаков. Зорко посматривал атаман, успевая со всеми черпать воду. Держись, казак, крепче ногами за сиделец. Но вдруг кому-то понадобилось приподняться. Что ты сделал, казак? Волна, точно хищник, подкарауливающий жертву, напала на него, подхватила и понесла в свои объятия. Бог мой! Да это же Захар!
Не успел никто опомниться, как атаман, сбросив одежду, сверкнул белым жилистым телом.
— Атаман! Куда ты?
Несколько взмахов, и Андрей около барахтающегося Захара. Схватив казака за волосы, он с усилием потащил его к плясавшему челну.
— Принимай, казаки!
Они хватают парня за протянутые руки. Но что с атаманом? Куда он делся? И тут все увидели, что на его месте пляшет обломок чьей-то мачты!
— Атаман!!! — несётся над бушующим морем.
Но не слышно, не видно его. Тут ведь недолго и всем погибнуть. Казаки схватились за вёсла.
Удар пришёлся по голове. Последний миг, который Андрей помнил, это когда Захара втягивали в чайку. Очередная волна, обрушившаяся на казака, привела его в чувство. Вынырнув, он лихорадочно искал своих. «Но где, где лодия? Не видать! Не уж... бросили? Или...» Напрягая силы, атаман боролся с волной. И вдруг его рука ударилась обо что-то твёрдое. Забывая про боль, он обхватил какой-то обломок, похожий на бревно. Не он ли грохнул его по голове? Всё может быть. Обняв обломок, Андрей прижался к нему грудью.
— Помоги, Пресвятая Богородица! — шептали его губы.
Обломок хорошо держал казака на воде. Когда накрывала волна, он, пытаясь вырваться из её крепких объятий, как поплавок, с усилием тянул ношу наверх. Андрей готов был целовать обломок.
Но всё на земле имеет начало и конец. Кончилась и буря. Море утихло и легко покачивало казака на волне. «Куда плыть? Где берег?» — волновался Андрей. Небо очистилось. На нём как ни в чём не бывало сверкали звёзды. Серп луны, прокладывая по спокойной глади серебряную дорожку, с интересом поглядывал с высоты.
— Будь что будет, а будет, что Бог даст! — прошептал Андрей, поглаживая своего спасителя.
Он надеялся, что казаки его не бросят, а будут искать. Но проходил день, второй... Без еды, без воды Андрей чувствовал, что теряет силы. Всё чаще и чаще ему приходило на память его детство. Праздники с обильной едой...
Он очнулся от каких-то голосов. Первым его желанием было ощупать, где его спасительное бревно.
— Живой! — донёсся, словно с высоты, до него чей-то голос.
Но это была не русская речь, а тот язык, которому его старательно учил Курбат.
— Что будем делать? — пробасил другой.
