Евгений Маурин - Людовик и Елизавета
С этой целью он окружил Наденьку молодыми людьми, выбирая таких, которые славились своим ухарством, развязностью и непобедимостью. Придет Мельников повидать невесту — ан она кататься уехала; придет в другой раз — она гуляет в саду, а за ней, словно бесы соблазнительные, три петиметра увиваются; сама же Наденька стреляет глазами направо и налево, расточая свои обворожительные улыбки. У Мельникова сердце на кусочки разрывается, а Наденька — бесенок известный: видит, что Вася на себя не похож, и еще пуще с петиметрами заигрывает. Доведет бедного до белого каления, а потом единым взглядом обласкает, обнадежит и успокоит.
— Глупый! — говаривала она ему потом в минуты свиданья наедине, что удавалось устраивать все реже и реже, — глупый! Да разве ты не видишь, что я только тебя одного люблю? Поиграть я люблю; люблю, когда эти чучела гороховые глаза к небу от восторга закатывают, но только и всего: я — однолюбка и своего Васеньки ни на кого не променяю!
В минуты спокойного размышления Мельников и сам понимал, что Наденька — действительно однолюбка, что кокетство — ее сфера, что она просто играет, как играла прежде в куклы, и что только с ним одним она искренна и проста. Но он понимал также, что Наденька по существу своему — еще ребенок и что у развращенного мужчины всегда найдется средство хоть на мгновение вскружить девчонке голову, а минута дурмана — ошибка на всю жизнь!
Пораздумав и набравшись храбрости, Мельников отправился к Головкину и стал просить его не откладывать долее свадьбу и разрешить повенчаться в самом близком будущем.
Головкин блеснул хитрыми глазами, и его губы еле заметно дернулись надменной усмешкой, когда dh ответил:
— Что же, я — своему слову господин и нарушать его не стану. По мне, венчайся хоть сейчас. Только в чем же ты Наденьку-то возьмешь? Ведь она — девушка бедная, приданого у нее нет…
— Да, Господи, — вскрикнул обрадованный жених, — разве я за приданым гонюсь? Да я ее, в чем она есть, хоть сейчас к венцу поведу! Мне она сама дорога, а не тряпки…
— Ну уж нет, брат, — сурово возразил граф, — племяннице графа Головкина не подобает венчаться как-нибудь, словно крепостной девке; такой прорухи родовому имени я не допущу. Конечно, ежели бы Наденька по моему выбору замуж выходила, тогда и разговоров не было бы, но раз вы задумали сами по себе этакое дело состроить, так пусть уже жених о невестином приданом заботится. Если же ты сделать это не можешь, значит, тебе и жениться рано, потому что тебе жену содержать не на что будет.
— У меня кое-что прикоплено, — робко заметил Мельников.
— Так чего же лучше? — ответил граф. — Ведь и надо-то немного. Наденьку тысячи за полторы, на две можно обшить, тысчонку дашь ей еще на украшение. Ну, квартиру небольшую надо снять, так, комнаток в шесть-семь; на первое время много ли двоим-то нужно? Разумеется, обставить квартиру нужно… Словом, все тебе надо будет каких-нибудь пять-шесть тысяч рублей! Так вот, выложи ты мне, братец, на стол тысячи три, и сейчас же мы примемся за шитье приданого. А потом, как снимешь квартиру да покажешь ее мне, так мы сейчас же вас обручим, а потом, месяца через три-четыре, и за свадебку. Уж расходы по венчанию да брачному пиру я, так и быть, на себя возьму! — с ироническим великодушием добавил Головкин.
Тут уж Мельников не на шутку приуныл. У него было скоплено пятьдесят червонцев, и он считал эту сумму небольшим состоянием, а оказывалось, что это — просто капля в море нужных средств! Шесть тысяч рублей! Да если в их крошечной деревеньке урожай сам сто несколько лет подряд будет и если он с матерью себе во всем отказывать станет, так и то этой суммы ему в десять лет не скопить. А и скопить, так толку мало: разве хватит у него средств держать квартиру в семь комнат?
Выхода почти не было… «Почти», потому что тот выход, который ему давали подозревать, он принять не мог.
Этот выход указывал ему капитан Ханыков. Следуя данному ему поручению, Ханыков всеми силами старался залучить Мельникова в число заговорщиков: это было важно уже потому, что рота Мельникова считалась одной из лучших во всем полку. Но вместе с тем нельзя было не считаться и с опасностью открытого посвящения Мельникова в заговор. Василий Сергеевич открыто держался правительства регентши и мог разрушить все дело переворота. Поэтому приходилось заводить речь исподволь и понемножку.
Ханыков, знавший денежные затруднения товарища, не раз заводил с ним разговор о неблагодарности теперешнего правительства. Ведь вот он, Вася, выдающейся храбростью и сообразительностью значительно способствовал аресту опасного Бирона. Что толку от этого? Повысили не в очередь в чине — и только, но никакой материальной выгоды от этого для него не получилось.
— То ли дело было при великом Петре, — говорил Ханыков. — Сам-то он, батюшка, скромнее скромного был, а отличившихся за малейшую услугу щедро награждал. Да, сразу видно, что не его родная кровь нами теперь правит.
Затем, кинув несколько незначительных фраз, соблазнитель мельком рассказывал, что встретил недавно в Летнем саду царевну Елизавету и был снова поражен, насколько ее высочество фигурой, манерами и повадкой напоминает своего державного отца. А доброта-то, доброта! И Ханыков принимался перечислять всех тех, которые в затруднительных случаях обращались за помощью к царевне и неизменно уходили от нее обласканные, утешенные и одаренные. Он намекал, что этот путь не закрыт и для него, Васи.
Мельников знал, что вокруг царевны что-то затевалось — ведь слухи о заговоре носились в воздухе и не тревожили пока i еще только одной правительницы Анны, а потому понимал, куда клонит Ханыков. При других обстоятельствах Василий Сергеевич дал бы решительный отпор товарищу и наотрез предложил бы ему не заводить таких опасных речей. Но в данное время он был слишком подавлен личным несчастьем и, по большей части вздыхая, отмалчивался от какого-либо ответа.
Ханыков же объяснял себе его молчание и вздохи тем, что семена падают на благодарную почву, и с каждым разом становился все откровеннее.
Отчасти он не ошибался: в душе Мельникова действительно происходил большой разлад. Натуре Василия Сергеевича была противна мысль о заговоре вообще, а о заговоре ради корыстных целей тем более. Но необходимость и безысходность — великие советчики.
"Неужели все-таки придется пойти этим путем?" — тоскливо думал Мельников, стоя на карауле.
Эта мысль так мучительно поглощала все его внимание, что капитан даже не заметил подошедшего принца Антона, как не расслышал обращенного к нему вопроса.
— Эй, капитан, капитан! — весело окликнул его принц Антон, дотрагиваясь до плеча молодого офицера, — да ты и впрямь загрустил! Что с тобой?
Мельников вздрогнул, испуганными глазами посмотрел на принца Антона и вытянулся в струнку.
А принц тем временем продолжал с добродушной веселостью:
— Когда молодой, цветущий здоровьем и стоящий на отличной дороге человек начинает задумываться и грустить, то этому может быть весьма немного причин: во-первых, плохой желудок, о чем не может быть и речи ввиду отличного цвета лица капитана, во-вторых — несчастная любовь.
— Капитан Мельников — счастливый жених, ваше высочество! — вставил Стрешнев.
— Значит, и эта причина отпадает. Остается третья: денежные затруднения. Но вылечить от подобной болезни всегда в наших силах. На, капитан, возьми и не грусти! — с этими словами принц Антон сунул капитану сверток в пятьсот червонцев[63] и поспешно удалился со Стрешневым, не дожидаясь выражений благодарности окаменевшего от радости Мельникова.
С трудом дождавшись смены, Василий Сергеевич полетел к Наденьке. По счастью он застал ее дома и одну. Самого графа не было дома, а графиня очень благосклонно смотрела на юную любовь молодой парочки, внутренне не одобряла злобной суровости мужа и в отсутствие последнего всегда давала жениху и невесте возможность побыть наедине.
Захлебываясь от восторга, Мельников выложил перед Наденькой объемистый сверток, врученный ему принцем. Ведь здесь была большая часть той суммы, которую требовал ее дядя для начала шитья приданого. Может быть, он положит гнев на милость и удовольствуется этим, прикажет начать заготовку? Господи, хоть бы видеть, что предпринимается что-нибудь, что они хоть идут навстречу своему счастью?
Наденька, обрадованная не меньше жениха, выражала твердую уверенность, что дядя удовольствуется пока этой суммой, так как на него непременно должно произвести сильное впечатление то обстоятельство, что деньги исходят от принца Антона: ведь, значит, можно рассчитывать и далее на милость его высочества?
— Ты понимаешь, Наденька, — сказал ей Мельников, когда улеглись первые взрывы радости, — меня в этом случае радует не только то, что есть деньги, а также то, что достались они вполне честным путем. Ведь в последнее время я стоял перед тяжким соблазном и не умудри Господь принца оказать мне эту милость сегодня, так не знаю, на какой дороге стоял бы я завтра!
