Петро Панч - Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Надо было немедля что-то делать, чтоб развеять самую возможность возникновения таких мыслей. Письмо путивльского воеводы он сегодня же отправит королю и уведомит о нем Николая Потоцкого. Подумал о Потоцком, и у него опять потемнело в глазах: коронный гетман еще в начале года предупреждал, местных магнатов об опасности восстания на Украине и склонял их собирать надворные команды и спешить на соединение с ним. Кисель и этого не выполнил... Но теперь он пошлет не команду, а целый полк.
Кисель прикинул в уме, откуда можно было бы ему набрать столько вооруженных людей, и схватился за голову: «Сто дьяволов!» В изнеможении он откинулся на спинку кресла. Как он может собрать полк или хотя бы хоругвь [Хоругвь – здесь: воинская часть], если до сих пор и в Гоще вынужден пользоваться командой коронного войска для обуздания черни?
Но посланцы ждали ответа, и надо было что-то отписать путивльскому воеводе. Писарь уже давно держит в руках гусиное перо и только ждет знака. Адам Кисель открыл глаза и расслабленным голосом сказал:
— Пиши! Сперва путивльскому воеводе!
«Наисветлейшего и великого государя Владислава Четвертого божией милостью короля Польского и великого князя Литовского и прочая его королевского величества пан радный короны Польской Адам Свентальдич Кисель, воевода Брацлавский [Брацлавщина – территория современной Винницкой области Украины, а также частично Черкасской, Кировоградской и Одесской], староста Носиевский божией милостью великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Руси самодержца и многих государств владетеля, его царского пресветлого величества стольнику и воеводе путивльскому, господину и князю Юрию Александровичу Долгорукому мир и дружелюбие!
Ныне только о том пишу, что все войско Черкасское Запорожское есть верно, лишь един изменник Хмельницкий, простых хлопов подбив с собой, на Запорожье бежал; и все казаки черкасские верны, крест целовали, пошли Днепром добывать изменника того. А светлейший великий государь мой есть в Вильне, оттоле еще к Пруссам отправится, в Кгданське и в Торуне будет, в Варшаве, даст бог, в июне месяце его величество своей особой явится. На меня же возложено дознаться, с чего б то черкасцы иные на Запорожье побежали, и с ясновельможным паном краковским, ежели крымцы будут умышлять, позаботься обо всем... При сем здравствуй во господе!»
III
После смерти Станислава Конецпольского булава великого коронного гетмана [Великий гетман коронный – министр, руководитель польского войска] перешла к Николаю Потоцкому. Они оба в равной мере ненавидели казаков, но Конецпольский понимал все значение их для спокойствия Речи Посполитой и вел себя с казаками дипломатично. Николай же Потоцкий считал, что казаков нужно держать в страхе. Для него не было большего удовольствия, чем видеть на колу украинского хлопа. После подавления восстания тридцатого года он поехал в свое Нежинское староство только для того, чтобы посмотреть, как вдоль всей дороги, словно вехи, сидят на колах его хлопы, наказанные за бунт.
И Иеремия Вишневецкий и Александр Конецпольский считали, что каждый из них — наиболее достойный во всей Речи Посполитой претендент на булаву польного гетмана. Но по милости великого канцлера Осолинского досталась она Николаю Калиновскому. Такой выбор не только удивил шляхту, но и насмешил: Калиновский был храбрый воин и высокого рода, но он ничем пока особенным не отличался на марсовом поле, к тому же был близорук, даже через улицу не узнавал знакомых. Где ж ему было командовать военными операциями! Это посложнее, чем рассказывать зимними вечерами у камина старинные саги о римских императорах, о Карломане, Роланде и принце Артуре, о Гормунде и Изембаре или о Тристане и Изольде. Его за это любили придворные дамы и даже их мужья, не любил только пан краковский, великий гетман Николай Потоцкий, которому колола глаза его образованность. Толстый, как бурдюк с вином, с выпученными глазами на красном лице, с взъерошенными усами, гетман всегда выглядел пьяным. Потоцкий еще больше возненавидел Калиновского с тех пор, как тот стал подчиненным ему польным гетманом. Калиновский отвечал Потоцкому тем же, и стоило одному из них сказать «да», как другой назло говорил «нет».
В марте кварцяное войско продвинулось к Днепру: польный гетман расположился в Корсуни, а великий коронный с главными силами — в Черкассах.
С появлением войска жизнь на Украине снова как будто вошла в колею. Николай Потоцкий даже начинал думать, что магнаты зря подняли тревогу по поводу бунтов крестьян. А чтоб окончательно успокоить шляхту, он издал жестокий универсал к посполитым.
В этот день Калиновский решил совершить прогулку верхом; весна была теплая, земля курилась, первые листочки источали тонкий аромат, и в поле дышалось полной грудыо. С ароматом сплетались такие же тонкие и нежные переливы жаворонков. Солнце уже склонялось к лесу, когда Калиновский, разнеженный лаской весны, в мечтательном настроении возвращался в замок. Не доезжая до площади, он услышал какой-то шум, подобный морскому прибою, а вслед за тем крики и плач. Так как он издали плохо видел, то спросил у адъютанта:
— Что там такое?
— Кого-то повесили! — равнодушно, как о привычном деле, отвечал тот.
Только подъехав к самой виселице. Калиновский разглядел в петле парубка, а вокруг толпу посполитых и дворовой челяди. Тут же стояла со своими приближенными княгиня Козечина, владелица дворца на острове. Калиновский спешился и подошел к старушке.
Если бы не такой прекрасный вечер, он бы и сам не имел ничего против того, что в петле болтается хлоп. Но сегодня виселица испортила ему настроение. К тому же это уже третья казнь за короткое время. Так нетрудно обозлить и смирных хлопов.
— Простите, княгиня, это по вашему велению?
Княгиня не услышала в его голосе особого восторга и сразу вспылила:
— Николай Потоцкий, пан краковский, разрешает... О, Николай знает, как с ними обращаться... А повесить его велела я... Это мой хлоп. Я теперь никому из них не доверяю: подожжет и сбежит к Хмельницкому. Мне не жаль денег, я его приказала кончить, я за него и заплачу... Учитесь, пане Калиновский, у коронного гетмана... — Повернулась и пошла, по-старушечьи шаркая ногами по пыльной дороге.
Задетый этим замечанием, раздраженный Калиновский, вернувшись к себе, сразу же вызвал войскового писаря.
— Что это за разрешения выдает великий гетман? Людей вешают.
— Вельможный пане гетман, о разрешении не слышал, а пан краковский издал универсал.
— Когда, какой? — Сообразив, что писарь может догадаться, что Потоцкий сделал это, не договорившись с ним, Калиновский густо покраснел и сделал вид, что припоминает. — А-а, это... о причинах перемещения кварцяного войска... Хорошо, оставьте, я перечитаю еще раз.
Когда войсковой писарь вышел. Калиновский поднес бумажку к самым глазам и прочитал:
«Оповещаем всех и приказываем, чтобы те, кто бежал с Хмельницким, равно как и те, кто ушел к нему после того, вернулись к месту своего жительства, надеясь на прощение за свои проступки, а ежели кто осмелится бежать на Запорожье, так за вину свою отвечает имуществом и жизнью жены и детей».
— Может, и на виселице из таких? — вслух произнес Калиновский. — А если все это только напуганное воображение княгини?
В нем закипело возмущение против глупой тактики великого гетмана — держать всех в страхе.
— Ведь мы сами разжигаем бунты! — снова громко воскликнул он, хотя в комнате никого не было.
Ночью Калиновский почти не спал и мысленно спорил с Потоцким. Он, так же как и король, как и канцлер Осолинский, был против того, чтобы дразнить казаков, и внушал Потоцкому, что не следует мешать сотнику Хмельницкому готовиться к походу на Черное море. Надо было попытаться образумить Потоцкого. Утром Калиновский выехал в Черкассы.
Великий гетман коронный, издав универсал, решил, что он уже в достаточной мере устрашил хлопов и теперь может повеселее проводить время на далекой окраине. Вельможная шляхта, прибывшая на берег Днепра со своими отрядами, тоже позаботилась о том, чтобы не скучать в походе. Кованые повозки в обозе Сенявского, Замойского, Одживольского были нагружены не столько пулями и порохом, сколько золотой и серебряной посудой, столовым бельем, бочками водки и вина, окороками и колбасами. В Черкассах пошли банкеты, каких здесь еще не видывали.
За день до приезда Калиновского поручик сторожевой команды привел к коронному гетману двух казаков, задержанных накануне у Смелы.
Николай Потоцкий только что встал из-за стола и был еще краснее обычного.
— Введи, вашмость, одного, — сонно сказал он.
В комнату, со связанными за спиной руками, вошел Остап. На нем был все тот же красный жупан, подпоясанный персидским поясом, и красные сапоги. Так же лихо сидела на голове новая уже кабардинка, только лицо у казака заметно похудело. Потоцкий поднял на него мутные глаза и закричал:
