Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 3.
Сначала у Вилькинса дела пошли неплохо, он устроился с жильем, заготовил материалы, набрал рабочих. Вскоре был заложен фундамент здания, начали возводить стены.
Все было бы хорошо, если бы не эти непонятные мистеру Вилькинсу беспорядки в крае и в целой стране, которые здесь почему-то называют гражданской войной.
Больше всего причинял беспокойства Вилькинсу эшелон с полутора тысячами арестованных «красных», что вот уже около двух месяцев стоит в тупике станции, под самым боком у стройки.
Этот эшелон был как бельмо в глазу у Вилькинса, вокруг него разгорались страсти. Население еще больше возненавидело семеновцев, охраняющих эшелон, а заодно иностранцев — японцев и американцев, помогающих белым. Ненависть эту они перенесли и на американцев-строителей. В последнее время стало невозможным достать лошадей для подвозки материалов на стройку, ухудшилось дело с продовольствием, а теперь большинство рабочих ушли к этим… партизанам. Строительство застопорилось. Вилькинс нигде не находил себе места, кипел от ярости, проклинал и эту дикую, варварскую страну, и ее аборигенов-троглодитов, не понимающих, какую великую и благородную миссию взяли на себя американцы в смысле цивилизации и прогресса в этой дикой отсталой стране.
Мистер Вилькинс может только приветствовать то положение, что власть в стране перешла к богатым и деловым кругам населения. Но то, за что борются так называемые «красные» или большевики, — уму непостижимо. Эти волосатые, грязные, одетые в отрепья оборванцы мечтают о какой-то особенной, мужицкой власти. И никому из этих дикарей в голову не придет, что они еще не доросли до самого понятия демократии.
Сверху на письмо упала маленькая обжегшаяся о лампу бабочка, мистер Вилькинс вздрогнул, очнулся, закурил новую папиросу и снова принялся писать.
«…По всей территории Забайкалья растет повстанческое движение, партизаны уже держат фронт в низовьях рек Аргуни и Шилки. И странное дело, правительственные войска при активной поддержке японцев, хорошо вооруженные, руководимые опытными офицерами, терпят поражение от этих оборванных красных.
Уже и здесь, недалеко от нас, в лесах вдоль рек Ингоды и Онона, тоже появились партизанские отряды. Безусловно, что там и мои вчерашние рабочие. Я не сомневаюсь, что красные хорошо осведомлены об упомянутом выше эшелоне и что они постараются освободить арестантов. У меня волосы встают дыбом, когда подумаю о том, что будет, если такая попытка красных увенчается успехом. Я уже пытался договориться по этому вопросу с начальником местного гарнизона подполковником Степановым, пробовал уговорить его отправить этот проклятый эшелон куда-нибудь подальше, но он лишь руками разводит: не могу, приказ самого атамана Семенова — разбираться с ними на месте и уличенных в причастии к большевизму казнить. Но это протянется долго, и опасность нападения красных не устраняется, а, наоборот, ускоряется от этих казней.
Остается одно, господин полковник, а именно: просить вас вмешаться в это дело, обратиться к атаману Семенову и в интересах нашей страны, а также лично в наших интересах сдвинуть его с мертвой точки, разрубить наконец этот проклятый гордиев узел».
ГЛАВА XXIX
Подполковник Степанов сидел в своем кабинете, в купе служебного вагона, просматривая бумаги, стопкой лежащие перед ним на столе, и папки с надписями: «Дело арестованного такого-то». Фамилии некоторых из них он заносил в список, где уже значилось двадцать три человека.
— Ч-черт… твою мать… — яростно ругнулся подполковник и, отложив в сторону одно из дел, нажал кнопку электрического звонка.
Дверь из соседней комнаты, где работали писаря и постоянно стрекотала пишущая машинка, открылась, и в кабинет вошел писарь с тремя белыми нашивками на погонах.
— Слушаю вас, господин полковник! — Наградив своего начальника лишним чином, писарь вытянулся в струнку, пристукнул каблуками.
— Вызови ко мне начальника разведки капитана Стручкова.
— Слушаюсь.
— Что это у тебя в руке?
— Пакет вам, господин полковник, солдат американский доставил только что.
— Давай сюда.
Передав пакет Степанову, писарь крутнулся «налево кругом», вышел. Подполковник распечатал письмо, пробежал его глазами. В письме, отпечатанном на машинке по-русски, говорилось о том, что полковник американской службы Морроу приглашает начальника гарнизона Степанова к себе, в штаб-квартиру майора Вилькинса, по весьма важному делу.
— Каков нахал! — багровея от злости, пробормотал Степанов. — Как в своей вотчине распоряжается, негодяй.
Скомкав письмо американца, Степанов кинул его в мусорную корзину, нервно забарабанил пальцами по столу.
«Зачем приехал сюда Морроу, что у него за дело ко мне?.. Уж не с шумовским ли золотом связано…» При этой мысли его, как всегда, кинуло в жар, противно вспотела спина.
Неприятное это дело… ох неприятное!.. Подполковник рад бы забыть его, как дурной сон, — так тогда опростоволоситься, свалять такого дурака, показать себя такой бабой перед каким-то заморским прощелыгой!
Болезненно морщась, крутя головой и шепотом матюгаясь, Степанов вспомнил во всех подробностях и мысли, пришедшие ему в голову во время попойки, и броневик, и убийство Шумова, и глупейший конец всей этой истории.
Черт же его принес тогда, этого американского бульдога. Весь вечер, пока шла гулянка, он, мерзавец, сидел, как каменный истукан, и, чем больше пил, тем сильнее каменел. Потом свалился на диван, храпел всю ночь, как недорезанный поросенок. Надо было его тогда вместе с Шумовым спустить под откос, и все было бы хорошо, ч-черт проклятый! Тьфу!
Подполковник ожесточенно плюнул, вспомнив противный голос американца.
— Я вам сочувствую, дорогой коллега, и жалею о происшедшей неприятности, — передавал слова полковника его офицер-переводчик, хорошо говоривший по-русски. — Мой отец имел деловые отношения с господином Шумовым-старшим, мне жаль этого почтенного человека. Я уверен, что вы не желали ничего дурного поручику Шумову, но что поделаешь… Напряжение военного времени, нервы, бессонные ночи, выпили немного лишнего, и вот… вся эта глупая история. Весьма сочувствую вам.
Поговорив еще в таком же духе, Морроу ни одним словом не обмолвился о шумовских ящиках с золотом, это и усыпило бдительность командира бронепоезда.
Позднее Степанов понял, как его тогда одурачили: разговаривая с американским полковником и чувствуя сильную головную боль, он опохмелился полным стаканом водки, не подозревая, что в нее подсыпали ему что-то такое, от чего он сразу же уснул как убитый. Командование бронепоездом перешло к его помощнику — капитану Дублицкому.
Проснулся тогда Степанов уже в половине следующего дня. В голове у него шумело; словно от побоев, ныло все тело. Поворочавшись с боку на бок, сел он на постели, постучал в стенку купе.
Вошел чернявый, немолодой уже солдат, вытянулся в струнку у двери:
— Слушаю, господин полковник. — Он также величал своего начальника чином выше.
Опираясь руками в колени, Степанов глянул на денщика исподлобья, хриплым с перепою голосом спросил:
— Где мы?
— На станции Маньчжурия, господин полковник.
— В Маньчжу-у-урии? Когда же мы сюда прибыли?
— Да уже часа три, почитай, будет.
— Болван! Что ж ты не разбудил сразу же, как приехали?
— Будил, да не добудился, а тут еще капитан Дублицкий приказал не беспокоить вас. Потом, как уехали они, я опять будил, а вы, значить, ни в какую…
— А этот полковник американский?
— Вместе с капитаном на автомобиле уехали.
И тут Степанова осенило: быстро нагнувшись, глянул он под сиденье, куда еще в Чите поставил ящики с шумовским золотом, и мороз пошел по коже — ящиков там не было. Как подкошенный плюхнулся он на сиденье и, уронив голову на руки, вцепился в волосы.
— Ограбили, подлецы, сволочи! — прохрипел он сквозь стиснутые зубы и вдруг, вскинув голову, рявкнул денщику: — Шинель мне, живо!
Весь тот день мотался Степанов на извозчиках по городу: то в банк, то в полицию, то в гостиницы — и все без толку. Уже перед вечером в одной из гостиниц нашел полковника Морроу.
Американец сидел вдвоем с офицером-переводчиком, на круглом столе перед ними тарелки с закуской, бутылки с вином и пивом. При входе Степанова Морроу, широко, дружески улыбаясь, протянул ему большую пухлую руку, жестом приглашая в свою компанию.
Бурый от злости, Степанов присел к столу и, глянув на американца в упор, спросил:
— Я насчет ящиков шумовских, куда вы их девали?
Морроу глянул на сидящего рядом с ним офицера и, когда тот перевел ему слова Степанова, что-то буркнул в ответ, удивленно пожав плечами. Офицер перевел его ответ Степанову:
