Дорога в 1000 ли - Федотов Станислав Петрович
Иван хотел взбрыкнуть, но вдруг вспомнил про Цзинь и сник: как же он её оставит в такое время тревожное?
Дед словно учуял беспокойство внука, похлопал его по колену:
– За деваху свою не печалуйся. Ванам завсегда подмогнём. Мы ж с Сюймином не разлей вода.
5
– Цзинь, колокольчик мой золотой, не хмурься… Ну вот, уже и насупилась, как тучка дождёвая, того и гляди прольёшься… Улыбнись, солнышко! Я ж не насовсем уезжаю.
Они сидели на склоне холма среди кустов дикой смородины, невидимые с любой стороны. Зато для них открывался прекрасный вид на город, похожий расчерченностью улиц на военный лагерь, на широкий Амур и кучку серых мазанок на другом берегу – там был городок Сахалян. За Сахаляном тёмно-зелёной, переходящей в тёмно-синюю, тучей лежала тайга.
С недавних пор это было их любимое место. Его нашёл братишка Цзинь пятнадцатилетний Сяосун. Смышлёный и очень наблюдательный, он давно приметил, что Иван и Цзинь маются без места, где могли бы уединиться без риска попасться на чьи-нибудь недоброжелательные глаза. И в конце жаркого апреля, когда быстро высохшая земля покрылась буйной травой, а деревья и кустарники – густой листвой, Сяосун с таинственным видом подошёл к сидящей на скамейке в крохотном садике Ванов парочке и заявил:
– У меня есть подарок.
– Замечательно! – хмуро сказал Иван, который не смел даже дотронуться до руки Цзинь. На виду у всех она держалась очень строго. – Кто подарил?
– Я вам хочу сделать подарок.
– Нам? – удивилась Цзинь и подняла на брата большие лучистые глаза. Они были чёрные, но, отражая свет, походили на маленькие солнца. – Ну, делай.
– Да уж, давай дари, – подхватил Иван.
– Идите за мной и ни о чём не спрашивайте.
Они переглянулись, но встали и пошли.
Шли долго. Сначала до конца улицы, потом обогнули тюремный двор, спустились в долину и стали подниматься по склону холма, почти продираясь сквозь заросли дикой малины и смородины.
– Долго ещё? – не выдержал Иван.
– Потерпи, ещё немного, – отозвался Сяосун и через пару секунд торжествующе сказал: – Вот!
Их глазам открылась маленькая, но такая уютная полянка, что Цзинь даже захлопала в ладоши и поцеловала брата в щёку. Она сразу поняла и оценила подарок.
Иван сел на землю и обвёл глазами открывшуюся картину:
– Здорово! – Увидел под кустом свёрнутый трубкой войлок. – А это зачем?
– Чтобы пигу не застудили, – для точности Сяосун хлопнул себя по заду, засмеялся и скрылся в кустах, не дожидаясь слов благодарности.
Без подстилки земля и верно оказалась холодноватой. Иван расстелил войлок, и они легли рядом. Лежали долго. Молчали и глядели в чистое небо – оно показалось совсем близким и тёплым. Потом как-то сразу повернулись лицом к лицу, и небо обрушилось на их неистовые объятия. Торопясь, путаясь в складках, они раздевали друг друга, потом со стоном и вскриками спешили отдать себя, ошибаясь от неумелости, чуть не плача из-за этих ошибок, и наконец затихли, прижавшись друг к другу.
Сколько так пролежали, неизвестно. По солнцу получалось – часа два. Разомкнули объятия и сели. Иван одной рукой обхватил плечи Цзинь, другой ладонью ласково провёл по её груди.
– Не надо, – сказала она, глядя перед собою. Уловила его недоверчивое удивление и пояснила: – Не то опять всё начнётся с начала, а я очень устала.
Иван убрал руку с её плеч, обхватил свои согнутые колени.
– Так вот она какая, настоящая любовь, – сказал, не поворачивая головы. – Я люблю тебя, Цзинь, и буду вечно любить.
– А я – тебя.
С того дня прошёл месяц. Ивана зачислили в рядовые Первого конного полка, начались учебные занятия, и встречи с Цзинь стали очень редкими. А тут ещё эта драка с последующей отсидкой в «холодной». Хорошо хоть одно: после зачисления в группу добровольцев Иван смог встретиться с любимой.
– А куда ты уезжаешь? – спросила она.
– Вообще-то секрет, но тебе скажу. Хунхузы объявились. Банда больно велика. Но кончится эта заварушка, мы возвернёмся, а в осень и поженимся.
– Нет, Ванья, не поженимся. – Цзинь произносила его имя почти по-китайски, Ивану почему-то это ужасно нравилось. – Твой фуцинь… твой отец… он будет против.
– Тятя? Да не-е… Ты ему нравишься. А ежели супротив будет, бо́гом обвенчаемся! Ну, вкрадче значит.
– Как же обвенчаемся, я же некрещёная?
– А ты покрестись, покуда я в отлучке. Церква-то вона – рукой подать. Батюшка святый токо радый будет. Ещё одну душу к Богу приведёт.
– Тоже бо́ гом? Мой папа… сильно огорчится.
– Как огорчится, так и порадуется… ну, само собой, опосля венчания. Так завсегда бывает.
– Как у тебя всё просто! Креститься – бо́гом, венчаться – бо́гом…
– Да уж, такой бежкий я!.. Ну вот, улыбнулась! Зазвенел мой колокольчик: Цзинь-Цзинь-Цзинь… Иди ко мне, золотинка моя, обойму покрепче да нацелуюсь досыта. Давай цюнь [6] раскроем, покажись во всей красе – дай на её наглядеться…
Цзинь вдруг застеснялась:
– Стыдно, Ванья!.. Вдруг заметят…
– Да кто ж тут заметит? А я уж так соскучился – силов нету!
Иван развязал пояс на платье Цзинь, распахнул его, под ним обычно было шёлковое бельё чжундань – на этот раз сразу открылось прекрасное девичье тело. Иван задохнулся от восторга и приник губами к её груди.
– Ох, Ванья, и я скучаю… – Она обняла его рыжую голову. – Сильный ты… М-м-м… О-о-о… Хорошо-о-о… – И вдруг вздрогнула. – Ой, ветка хрустнула! – Цзинь попыталась отстранить его. – Пусти, увидят…
Снова хрустнула ветка: кто-то шёл напролом и прямо к ним. До Ивана наконец дошло, что надо привести себя в порядок.
– Запахнись, я тож приберусь…
– Не бойтесь, это я, – послышался знакомый голос.
Иван засмеялся:
– Э-э, да это свой гаврик.
Из зелени вынырнуло лицо Сяосуна. На нём явно читался испуг. Мальчишка быстро заговорил по-китайски, Цзинь ответила, старательно завязывая пояс платья.
Иван тоже раздражился:
– Чё-то стряслось, братальник? Да не лопочи, говори по-русски.
– Мама из города вернулась, послушала, что люди говорят, – заторопился Сяосун. По-русски он говорил лучше Цзинь. – Сказывают: цюани Мукден взяли и христиан вырезали. Всех до единого! Даже китайцев не пожалели. Головы рубили, животы вспарывали…
– Цюани – кто это? Чё за звери?
– Цюани – это кулаки, их ещё боксёрами называют. Ихэцюани. Они весь Китай хотят от «заморских чертей» очистить. И от русских тоже.
– Неужто из-за этого зверствуют?
– Они себя называют Кулак во имя справедливости.
– Зверство не бывает справедливым.
– Не знаю. Люди говорят – я повторяю.
Цзинь слушала, и глаза её наполнялись испугом:
– А ты, Ванья, говоришь: креститься!
– Что?! – перепугался Сяосун. – Цзинь креститься?! Да ты что?! Нельзя, нельзя!! Цюани точно убьют!
Иван рассердился из-за испуга Цзинь:
– Ты ж сам сказал: они в Мукдене. А мы в Благовещенске, за тыщу вёрст, поди…
Сяосун не обратил внимания на его слова:
– Пойдём домой, Цзинь. Мама боится, что цюани здесь объявятся.
– Да с чего им тут объявляться?! За тыщу вёрст! – не унимался Иван.
– Цзинь, пойдём, дома ждут…
Цзинь встала. За одну руку её тянул брат, за другую держал Иван. Она выдернула обе, обняла голову любимого:
– Прощай, Ванья! Возвращайся скорее.
– Ну ладно… – неохотно согласился Иван. Но наказал: – Сяосун, береги сестру. Я люблю тебя, Цзинь!
– Я тоже люблю. Прощай!
В последних словах Цзинь было столько отчаяния, что невольно проявлялась ужасающая Ивана мысль: Цзинь он больше не увидит никогда! Иван гнал её от себя, она уходила, но снова и снова возвращалась, принося с собой всё большую горечь и тревогу. Перемогая себя, казак тем не менее собирался в поход: перековал лошадей, свою и отцовскую, проверил и починил сбрую, наточил шашки, перебрал и смазал карабины-кавалерки, пополнил запас патронов – всё делал сам, отцу было некогда, он ездил по станицам и посёлкам, собирал добровольцев. Хотя какие уж там добровольцы! Двенадцатого июня объявили мобилизацию по Приамурскому округу, и всем служилым казакам следовало стать в строй. Иван было решил, что поход добровольцев отменяется, и даже обрадовался, что не надо будет надолго расставаться с Цзинь, однако отец сказал, что пришла телеграмма об увеличении Охранной стражи железной дороги, и теперь писать просьбу об отпуске не требуется. Но поручение атамана равносильно приказу, оно остаётся в силе.
