Сергей Нечаев - Польская супруга Наполеона
Между тем танцы продолжались. Наполеон проходил по салонам, рассыпая вокруг себя любезные фразы, но мысли его были заняты совсем другим, и эти его любезности попадали не по адресу. В частности, у одной молоденькой девушки он спросил, сколько у нее детей; одну старую деву – не ревнует ли ее муж за красоту; одну чудовищно тучную даму – любит ли она танцевать. Он говорил, как бы не думая, не слушая имен, которые ему называли; и взгляд, и внимание его целиком были направлены к той, которая одна только и существовала для него в этот момент.
Но долго так продолжаться не могло. И вот раздосадованный император пересек зал, расталкивая на своем пути гостей, и очутился перед Марией. Она опустила глаза. Сердце ее так колотилось от страха, что готово было выскочить из груди: еще бы, она дерзнула отказать самому Наполеону. Он уставился на нее и вдруг выпалил:
– Почему вы не захотели танцевать со мной? Не на такой прием я рассчитывал…
Мария молчала и не поднимала глаз. Какие-то мгновения он все так же внимательно смотрел на нее, потом протянул к ней руку. Вся дрожа, словно загипнотизированная, она начала танцевать с ним.
Посмотрим теперь, как Мария сама рассказывает об этой сцене:
«В полном замешательстве, я даже не поклонилась ему. Я была так бледна, что он, показав пальцем на мое лицо и на мое белое платье, резко сказал: «Белое не идет к белому». После этого он оставил строгий тон и спросил меня, чего я стесняюсь.
– Вы так воодушевлено говорили первого января, в чем же дело теперь? Я уверен, что вы что-то хотите мне сказать.
Его слова меня успокоили, и я высказала то, что хотела: что я и мои соотечественники стремимся к восстановлению Польши в прежних границах и надеемся, что, сокрушив своих врагов, он наденет польскую корону.
– Легко сказать, – проворчал он, – но если вы будете вести себя, как подобает, я подумаю над этим проектом всерьез.
И прибавил, понизив голос:
– Это не такой счет, который оплачивают по выполнении сделки – платить надо вперед».
Естественно, все это свидетельство самой Марии Валевской. Никто другой этих слов не слышал и не мог слышать. Однако все вокруг увидели, что молодая графиня вдруг вся вспыхнула, а ее щеки стали пунцовыми. Положение ее становилось просто отчаянным. Теперь она в еще большей степени стала объектом пристального внимания всех собравшихся. Дамы, естественно, о чем-то зашептались, прикрывшись веерами.
Когда танец кончился, Наполеон проводил Марию Валевскую на место, поклонился и, многозначительно взглянув, произнес:
– Надеюсь, это не последний наш танец.
Молодая женщина ничего не ответила, а Наполеон развернулся на каблуках и вышел. Через несколько минут он покинул бал.
Каждый из писавших когда-либо о Марии Валевской описывает эту сцену по-своему. Фредерик Массон, в частности, пишет:
«Он приближается к ней; соседки толкают ее локтями, чтобы она встала; и, поднявшись, страшно бледная, с опущенными глазами, она слышит: „Белое не идет к белому, сударыня“. Говорит он очень громко и прибавляет почти шепотом: „Я имел право ждать иного приема после…“ Она ничего не отвечает. Он смотрит на нее с минуту и идет дальше. Через несколько минут он уходит с бала».
Гертруда Кирхейзен обходится без прямой речи:
«На этом балу Наполеон мало говорил с Марией Валевской, хотя и танцевал с ней одну кадриль. По своему обыкновению он спросил ее имя, фамилию, кто ее муж и так далее и, наконец, сделал замечание по поводу платья. Он нашел, что белый тюль недостаточно выгодно выделяется на белом атласе. Мария отвечала на все вопросы с неподражаемой грацией и природной застенчивостью, что бесконечно восхищало императора… Пока он говорил с министрами и сановниками о политике и делах, его мысли неотступно витали около нее. Он видел только ее, он слышал только ее кроткий нежный голос, произносивший с милым чужестранным акцентом французские слова, и ее робкий, мелодичный смех».
Фраза о белом на белом достаточно странна. Общество, следившее за каждым словом императора, разбилось на группы: все торопились рассказать, что говорил Наполеон той или иной даме, но особенно всех интересовало, что он сказал графине Валевской? Никто не мог понять, что означала эта его громко сказанная фраза. Вероятно, в ней крылся какой-то особый смысл. Или император просто хотел отметить, что белое на белом недостаточно эффектно смотрится. А что это была за фраза, сказанная потом так тихо, что даже наиболее близко стоявшие услышали лишь что-то о каком-то приеме? А может быть, об ожидании приема? Или иного приема? Но после чего? Все терялись в догадках…
Если рассуждать о фразе «Белое не идет к белому» отстраненно, то это было откровенное проявление невоспитанности. Но не в случае с Наполеоном. В его характере резко выделялась крайняя строгость по отношению к окружающим и к самому себе. Он всегда был образцом для других, но, к сожалению, недосягаемым. Его же отношение к окружающим очень часто отличалось грубостью и резкостью. Но для него это не было невоспитанностью; скорее, это было тем, о чем говорил Сенека, утверждавший, что не бывает великого гения без некоторой доли безумия.
* * *После ухода Наполеона измученная Мария тоже пожелала вернуться домой и только в карете смогла вздохнуть с облегчением, думая, что продолжения не последует.
Как же она ошибалась.
Ее муж, радостно возбужденный, сообщил ей, что они вновь приглашены на обед, где также будет присутствовать император.
– На этот раз, – сказал он, – ты наденешь более изысканный туалет. На балу твой наряд не понравился императору. А для меня угодить ему – огромная честь.
Мария охотно дала бы старику-мужу пощечину, но смогла только в сердцах стукнуть кулачком по подлокотнику сиденья в карете. Как только они приехали, она вбежала в дом и укрылась в своей комнате.
* * *Одна варшавская газета поместила потом краткое описание прошедшего бала:
«В субботу 17-го дня сего месяца император присутствовал на балу у князя Поятовского, во время которого танцевал контрданс с супругой ясновельможного пана Анастаза Валевского и весело развлекался во время пребывания там».
Принимавшая участие в празднестве Анна Потоцкая высказывается пространнее и менее официально:
«Это было одно из интереснейших зрелищ, на котором я когда-либо присутствовала. Император танцевал кадриль с графиней Валсвской, что послужило потом поводом к их связи.
– Как, по-вашему, я танцую? – спросил он меня, улыбаясь. – Вы, вероятно, смеялись надо мной.
– Говоря правду, государь, – отвечала я, – для великого человека вы танцуете превосходно.
Перед этим Наполеон сидел между своей будущей фавориткой и мной и после нескольких минут разговора спросил меня, кто такая его другая соседка, и когда я назвала ее, обратился к пей с таким видом, как будто давно ее знал.
Потом стало известно, что Талейран своей услужливостью устроил первое свидание Наполеона с графиней Валевской и устранил встретившиеся препятствия. Когда Наполеон выразил желание прибавить к числу своих побед и польку, ему была выбрана как раз такая, какая для этого и требовалась, а именно – прелестная и глупая. Некоторые утверждали, что они заметили, как после кадрили император пожал руку своей даме, что равнялось, по их словам, назначению свидания».
А вот еще один рассказ об этом бале, идущий из уст… самого Наполеона. Генерал Шарль де Монтолон, который сопровождал бывшего императора в ссылку на остров Святой Елены и записывал диктуемые им воспоминания, пишет:
«Как-то раз он вспомнил Варшаву и мадам Валевскую. Он смеялся от всей души, припомнив бал, на котором увидел ее впервые. Тогда под звуки музыки он отдал генералу Бертрану и Луи де Перигору, адъютанту князя Невшательского, приказы, смысла которых они не поняли».
О смысле этих приказов мы узнаем из слов самого Наполеона:
«Нисколько не подозревая, что я имею виды на мадам Валевскую, оба наперегонки ухаживали за нею. Несколько раз они переходили мне дорогу, особенно Луи де Перигор. Под конец это мне надоело, и я сказал Бертье, чтобы тот немедленно отправил своего адъютанта Перигора за сведениями о шестом корпусе. Я полагал, что Бертран окажется умнее, но того тоже свели с ума глаза мадам Валевской. Он не отходил от нее ни на шаг и прислонился к подлокотнику ее кресла так, что его эполеты терлись об ее бело-розовую спину, которой я восхищался. Раздраженный до крайности, я схватил его за руку, подвел к окну и дал приказ немедленно отправиться в штаб-квартиру принца Жерома и доставить мне донесение, как идут осадные работы под Бреславлем. Не успел еще бедняга уехать, как я пожалел, что поддался дурному настроению».
Огромный интерес представляет и мнение камердинера Констана (он же Луи-Констан Вери), неутомимого слуги императора и царедворца в полном смысле этого слова. В своих «Мемуарах» он пишет:
