Евгений Салиас - Сполох и майдан (Отрывок из романа времени Пугачевщины)
— Молодцы! Убирай его! крикнулъ Чика и потащилъ старика съ бочки.
Дѣдъ злобно отбивался, но вдругъ ослабѣлъ, повалился съ бочки и прохрипѣлъ тихо: Трекляты!!
Нѣсколько выростковъ подхватили его и повели подъ руки, почти понесли домой… Нѣсколько разъ останавливался дѣдъ въ слободѣ, старался повернуть голову къ майдану, и сжималъ кулаки безсильные.
Тамъ на крыльцѣ стоялъ Чика уже безъ шапки, предъ раскрытой настежь дверью и говорилъ громко:
— Выдь, государь — батюшка! Объявися вѣрнымъ слугамъ твоимъ!
— На колѣни! Ура!! крикнулъ Чумаковъ, бросая шапку и опускаясь на землю.
Безмолвствуетъ, словно мертва — вся толпа. Но вотъ переднiе ряды опустились съ Чумаковымъ на колѣни, а за ними, озираясь и дивясь, колыхнулась и вся громада казацкая!
XVII
Поздно вечеромъ тотъ же дымъ коромысломъ на Яксайской станицѣ. Станичники отъ мала до велика хлопотали по хатамъ и по слободѣ. Казаки чистили и точили opужiе, прилаживали сбрую сѣдельную. Казачата коней ловили по степи и гнали въ столицу, къ рѣкѣ и къ кузнямъ поить и ковать. Казачки мѣсили, пекли, жарили… Ребятишки малые присмирѣли и жались по угламъ, а старики и старухи охали и вздыхали. Всѣ переглядывались, перешептывались; что то особенное не то страшное и недоброе, не то дивное и чудесное облакомъ стояло надъ станицей, проникло въ воздухъ, въ людей, во всѣ хаты, во всѣ углы хатъ, даже въ задворки и въ чащу садовъ.
Въ хатѣ Матвѣя, бывшей старшинской, ярко свѣтились окна. Дѣдъ Макаръ былъ уже похороненъ, но на крылечкѣ вновь стояли теперь двѣ желтыя размалеванныя гробовыя крышки, а изъ плетня перевѣсился къ нимъ и тянулся кустъ рябины, ярко освѣщаемый изъ окна. Въ горницѣ шла служба заупокойная… а въ гробахъ лежали старшина Мaтвѣй съ сыномъ. Мало было тутъ молящихся, и то больше старичье. Въ углу сѣней, на мѣшкахъ съ овсомъ, забилась красавица Груня… и плакала утираясь концами желтой косынки. По саду бродила, укрываясь и прислушиваясь ко всему что дѣлалось и говорилось въ хатѣ, высокая фигура казака Чумакова.
У окошекъ маленькой и бѣдной хаты дѣда Архипа толпились человѣкъ съ десять и горячо толковали, поминая его имя. Старикъ лежалъ на полу горницы на подстилкѣ изъ свѣжаго сѣна, въ безпамятствѣ…
— Ишь! Со злобы то… чтò бываетъ! замѣтилъ кто-то. Помретъ вѣдъ.
Въ хатѣ казака Герасимова не было ни души и дверь была заколочена. Тѣла уже были убраны. Въ церкви стояла куча гробовъ и нѣсколько бабъ выли, полулежа на паперти.
У Зарубиныхъ было всего люднѣй. Toлпа казаковъ, бабъ и ребятишекъ издали глядѣли на освѣщенныя и занавѣшенныя окна. Нѣкоторые подвигались на хату, но ихъ гоняли.
— Государь!! таинственно и восторженно ходило по толпѣ.
— Названецъ!! робко, шепотомъ отдавалось кой-гдѣ, подавленное вздохомъ.
— Господи-Батюшка! Чтой-то будетъ!? раздавалось громче и смѣлѣе.
На крыльцѣ избы Чики стояли два казака на часахъ, съ саблями на голо. Въ отдѣльной горницѣ шла громкая, суетливая стряпня; сѣрыми клубами валилъ дымъ изъ трубы дома — и на безвѣтрiи разстилался пеленой черезъ улицу станицы.
Въ передней горницѣ тѣже казаки держали совѣтъ. Два писаря писали въ углу на большихъ листахъ.
Въ задней горницѣ лежалъ на подушкахъ Марусенокъ. Онъ едва слышно хрипѣлъ и метался въ бреду. Чика сидѣлъ надъ прiемышемъ не шевелясь и ухвативъ голову руками тяжело дышалъ. Чика любилъ своего крестника Марусенка, какъ любитъ мать родная. Два знахаря станичные что-то готовили въ углу для больнаго.
За версту отъ станицы, по дорогѣ въ яицкую крѣпость, прятались у рѣчки въ высокихъ камышахъ съ десятокъ казаковъ съ конями въ поводу и выжидали въ засадѣ. Уже пятерыхъ доносчиковъ переловили они и утопили въ рѣкѣ.
Въ полночь они снова вылетѣли стрѣлой на проѣзжавшаго рысью стараго казака. Но этого двое молодцевъ скрутили на сѣдлѣ и повезли, держа лошадь за уздцы, къ хатѣ Зарубиныхъ.
— Срамъ, дѣдушка Стратилатъ. Срамота. И тебя бы въ рѣчку слѣдъ! говорили они по пути старику. Своихъ выдавать! Вотъ погоди, будетъ тебѣ отъ государя!..
— Отъ названца-то?.. Пущай! Мнѣ и такъ немного житья. Вишь разыскали себѣ царя… изъ донцевъ, казака Пугачева…
— И чего ты, дѣдушка, путаешь? Пугачевъ при Батюшкѣ состоитъ, а ты его самого въ цари ставишь. Этакъ бы и впрямь названецъ вышелъ.
— Не путаю. Дѣло говорю. Бѣгунъ Пугачевъ назвался у васъ.
— Ну, ладно. Прiѣдемъ — увидишь самъ, и государя и Пугачева.
1873
