Леон Юрис - Суд королевской скамьи
— Я хотел бы знать, были ли среди капо евреи? — спросил Баннистер.
— Только несколько человек из каждой сотни.
— Но большинство заключенных были евреями?
— Семьдесят пять процентов. Двадцать процентов поляков и других славян, а остальные— уголовные или политические преступники.
— Итак, сначала вас отвели в третий барак.
— Да. Мне было известно, что в этом бараке немцы содержат человеческий материал для своих медицинских экспериментов... а потом меня перевели в пятый барак.
— Где вас и заставили раздеться и принять душ?
— Да, а затем санитар побрил меня и оставил сидеть голым в приемной.— Янос закурил. Повествование замедлилось, и в его голосе появилась боль от воспоминаний.— Потом они вошли, врач и полковник СС. Восс, Адольф Восс.
— Откуда вам было известно, что это Восс? спросил Хайсмит.
— Он сам сказал мне и еще добавил, что как еврею мне ни к чему мои яички, потому что по закону будут стерилизовать всех евреев, так что я хоть послужу науке.
— На каком языке он говорил с вами?
— На немецком.
— Вы свободно владеете немецким?
— В концлагере начнешь его понимать.
— И вы утверждаете, — продолжил Хайсмит, — что человеком рядом с ним был доктор Кельно?
— Да.
— Откуда вам это было известно?
— В третьем бараке говорилось, что доктор Кельно был глава всех заключенных-медиков и часто делал в пятом бараке операции для Восса. Я вообще не слышал имен других врачей.
— Доктор Тесслар. Это имя вам доводилось слышать?
— Когда я приходил в себя, в третий барак пришел другой врач. Это мог быть Тесслар. Фамилия мне знакома, но я никогда не встречал его.
— И что случилось потом?
— Меня охватила паника. Три или четыре санитара держали меня, а еще один сделал мне укол в позвоночник. Скоро у меня омертвела нижняя часть тела. Меня привязали к каталке и отвезли в операционную.
— Кто там находился?
— Полковник СС доктор Восс, польский врач и один или два их помощника. Восс сказал, что подойдет ко времени операции, и высказал пожелание, чтобы она была проведена как можно быстрее. Я по-польски умолял Кельно оставить мне хоть одно яичко, Он только пожал плечами, а когда я закричал, он ударил меня. А потом... потом он вырезал их.
— Итак, — сказал Баннистер, — у вас было достаточно времени, чтобы разглядеть лицо этого человека, пока он не надел маску?
— На нем вообще не было маски. Он даже не мыл руки. Через месяц я чуть не умер от заражения.
— Можете ли вы утверждать, — сказал Баннистер, — что были совершенно здоровым человеком до того, как вас доставили в пятый барак?
— Я ослаб от жизни в концлагере, но в сексуальном смысле я был совершенно нормален.
— Вы не подвергались раньше лечению рентгеновскими лучами или какому-либо другому, которое могло повредить ваши яички?
— Нет. Они только хотели убедиться, как быстро можно сделать эту операцию.
— Как вы можете описать отношение к вам на операционном столе?
— Они были жестоки по отношению ко мне.
— Вы видели польского врача после операции?
— Нет.
— Но вы абсолютно уверены, что можете опознать доктора, который оперировал вас?
— Все это время я был полностью в сознании. И мне никогда не забыть это лицо.
— Вопросов больше не имею, — сказал Баннистер.
— Нет вопросов, — бросил Хайсмит.
— Все ли готово для опознания? — спросил судья Грин.
— Да, сэр.
— Итак, мистер Янос. Вы знакомы с тем, как проводится опознание в полиции?
— Да, мне объяснили.
— Перед вами за стеклом в комнате предстанет дюжина человек, одетых в одинаковую тюремную форму. В той комнате, откуда мы будем смотреть, они нас не увидят. Один из этих людей — доктор Кельно.
— Я понимаю. Выйдя из зала суда, они спустились по скрипучей лестнице. Все присутствующие не могли отделаться от ужаса, навеянного рассказом Яноса. Хайсмит и Смидди, которые так отчаянно боролись за Кельно, испытывали горькое чувство разочарования. Неужели Адам Кельно лгал им? Дверь пятого барака в первый раз приоткрылась, дав им возможность бросить взгляд на его жуткие тайны.
Натан Гольдмарк был готов взорваться. Вот он, момент мести за уничтоженную семью! Наконец-то он сможет оправдать доверие своего правительства. Он задыхался в оргазме победы. Отныне не будет никаких отсрочек. Фашистов должен ждать ад.
Томас Баннистер собрал все силы, чтобы сохранять ледяное спокойствие, которое обеспечило ему карьеру и завоевало репутацию человека-холодильника.
Для того же, кто перенес наибольшие страдания, все происходившее уже не имело значения. Эли Янос стал евнухом и останется им, и, что бы ни случилось, ему уже было все равно.
Они расселись, и помещение погрузилось в темноту. За стеклом была комната с возвышением у дальней стенки. На нем выстроились люди в тюремной форме. Когда их внезапно залило ярким светом, они невольно замигали. Полицейский офицер приказал им повернуться лицом к темной комнате, угадывавшейся за стеклом.
Адам Кельно стоял вторым справа в ряду высоких и маленьких, толстых и худых людей. Эли Янос нагнулся вперед и прищурился. С первого взгляда узнать ему никого не удалось, и он обвел взглядом шеренгу слева направо.
— Не торопитесь, — сказал судья. Молчание нарушало только хриплое дыхание Натана Гольдмарка, и он с огромным усилием удерживал себя от того, чтобы вскочить и ткнуть пальцем в Кельно.
Взгляд Яноса останавливался по очереди на каждом из стоящих за стеклом на возвышении, и в памяти его всплыл тот ужасный день в пятом бараке.
Еще раз обвести глазами строй. Одного, потом другого. Перед ним предстал Адам Кельно, и Янос наклонился вперед. Полицейский приказал участникам опознания повернуться левым боком, потом правым. Затем они прошли по возвышению, и свет потух.
— Ну? — спросил судья Гриффин. Эли Янос с трудом перевел дыхание и покачал головой.
— Я не опознал никого из них.
— Прикажите полицейскому представить нам доктора Адама Кельно, — с внезапно вспыхнувшей надеждой попросил Хайсмит.
— Так не полагается, — заметил судья.
— Эта проклятая история длится уже два года. Человек сидит в тюрьме без всяких оснований. И я хочу получить полную. уверенность в этом.
Вышедший Адам Кельно остановился перед Эли Яносом, и, они уставились друг на друга.
— Доктор Кельно, — сказал Хайсмит, — вы можете говорить с этим человеком по-немецки или по-польски.
— Я хочу обрести свободу, — по-немецки сказал Кельно. — И она в ваших руках, — добавил он по- польски.
— Вам знаком его голос? — спросил Хайсмит.
— Это не тот человек, который кастрировал меня, — ответил Эли Янос.
Адам Кельно перевел дыхание и опустил голову, когда полицейский выводил его.
— Готовы ли вы сделать об этом заявление под присягой? — спросил Хайсмит.
— Конечно, — ответил Янос.
В вежливом письме правительство Его Величества выражало искреннее сожаление за двухлетнее заключение Адама Кельно в Брикстонской тюрьме.
Когда за ним закрылись тюремные ворота, многострадальная и любящая Анджела оказалась в его объятиях. За ее спиной ждали его двоюродный брат Зенон Мысленский с графом Анатолем Черны, Хайсмит и Смидди. Здесь же был и маленький мальчик, который, держась за руку «дяди» Зенона, с интересом смотрел на все происходящее. Потом он протопал вперед своими ножками и несмело сказал:
— Папа...
Адам подхватил на руки ребенка.
— Сын мой, — не мог он удержаться от слез.— Мой сын.
И наконец они двинулись вдоль длинной кирпичной даны, освещенной столь редким для Лондона солнцем.
С заключением было покончено, но, оказавшись вне защиты надежных тюремных стен, Адам Кельно не мог избавиться от ощущения растущего в нем страха. Теперь он оказался предоставлен самому себе, а враги были неутомимы и опасны. Взяв жену и сына, он исчез из Англии. И обосновался в самом отдаленном уголке мира.
7
— Адам! Адам! — закричала Анджела.
Промчавшись по веранде, он распахнул легкую дверь почти одновременно с появлением Абуна, их слуги. Анджела прижимала Стефана к себе, а около кровати свернулась кобра, голова которой мерно покачивалась в смертельно опасном танце.
Движением руки остановив Кельно, Абун вытащил свай паранг. Его босые ноги бесшумно ступали по веревочным циновкам.
С шипящим свистом взметнулось лезвие. Голова змеи отлетела в сторону, а ее обезглавленное тело несколько раз судорожно дернулось.
— Не трогай ее! Не трогай! У нее еще полно яда!
Анджела наконец позволила себе разразиться рыданиями, которые перешли в истерические всхлипывания. Маленький Стефан тоже плакал, прижавшись к матери, а Адам, присев на край постели, старался прийти в себя. С чувством вины он посмотрел на своего сына. Ноги мальчика были усеяны следами от пиявок.
