Эмилиян Станев - Иван Кондарев
Она с досадой взглянула на вошедшего Костадина.
— Ты что-то хотел мне сказать. Опять о ваших делах?
— Ты чего нахохлилась?
— Что значит нахохлилась? Не можешь обойтись без грубостей, — сказала она, начиная сердиться.
— Прошу прощения, Райна. Надо было сказать: почему ты в плохом настроении, а я отвык так выражаться.
— Устала я, мне не до ваших распрей… Ты знаешь, профессора освистали! Начали задавать ему вопросы, а он не захотел отвечать. Тогда с балкона стали свистеть и топать. Бедняга! Кондарев с нашим двоюродным братом осрамили его.
— Освистали, нет ли — мне все равно. Давеча подсел ко мне сын адвоката Христакиева. Подбивал меня записаться в их партию. Собирает, чудак, жар в погасшей печке. Говорит, будто брат дал деньги на газету «Слово». Дал, а нам ни гу-гу! Вертит всеми делами, как хозяин. А мне там делать нечего, я пустозвонством не занимаюсь.
— Ты антисоциальный тип. У таких, как ты, эгоистов нет общественных интересов. Ты куда больший эгоист, чем Манол.
— Брось ты все это… Я пришел не философствовать, а совсем по другому делу…
— Тогда говори, да поскорей, потому что мне спать охота. А если разговор о ваших делах, то давай отложим до завтра. — Райна показала ему на стул у столика.
Костадин любил сестру, но ему претили ее равнодушие и полная незаинтересованность в торговых и денежных делах. Ему хотелось настроить ее против самочинства Манола, привлечь на свою сторону, но она упрямо избегала таких разговоров. Он был уверен, что, когда дело подойдет к замужеству, сестра потребует свое, а до тех пор будет изображать наивность. На этот раз он решил не злить ее; сел на стул и уперся локтями в колени.
— Буду говорить не о Маноле, а совсем о другом. Хочу, чтоб ты мне ответила на один вопрос.
— На какой именно?
Костадину хотелось говорить деловым тоном, но он терялся, хмурился.
— Можешь ты мне сказать, есть ли что-нибудь такое между твоей подружкой Христиной Влаевой и этим учителем, ну, Кондаревым?
— Что это тебя заинтересовали их отношения?
Не глядя на сестру, Костадин тихо сказал:
— Неужели не догадываешься? Может быть, у меня есть свои интересы.
— Что? Уж не приглянулась ли тебе Христина? Ну и ну!
Костадин кивнул с глупым видом.
Улыбка сожаления скользнула по губам Райны.
— Но она почти невеста Кондарева. Перед рождеством собирались обручиться.
У Костадина сразу обмякли широкие плечи. Он подозревал такой исход, но не думал, что ответ будет столь категоричным и убийственно простым.
— А ты уверена? Мне не верится, что она любит его, — проговорил он, собравшись с духом. — Разве такая женщина полюбит голодранца, да к тому же и коммуниста?
— А кого же ей любить? Чем Кондарев не жених? Это для тебя умственно развитые и интеллигентные люди не мужчины. По-твоему, мужчина лишь тот, кто ездит верхом и носит домотканые штаны? Так, что ли?
— Оставь мои штаны в покое. Скажи, ты уверена, что она его невеста?
— Был такой уговор, а как теперь — не знаю. Тебе видней должно быть, коль интересуешься. А я теперь в городе редко бываю и с Христиной уже не дружу, как прежде.
— Поссорились?
— С чего нам ссориться? Когда я уехала, она завела себе других подруг, — с досадой ответила Райна, глядя в открытое окно, за которым синела июньская ночь.
Костадин мрачно разглядывал свои запыленные башмаки.
— Все равно не верю, что она выйдет замуж за Кондарева и станет «товарищем», — сказал он, поднимаясь со стула. — «Товарищами» становятся дурнушки-учительницы, синие чулки! Если у них что и было, так не всерьез. Не верю я этим россказням. Ты бы разузнала, что у них на самом деле… Действительно ли увлеклась она… Вот что меня интересует. А за него я ломаного гроша не дам.
— Откуда у тебя такая самонадеянность?
— Есть кое-какие соображения. Хоть с женщинами я много дела не имел, но знаю, что им нравится. Говорят они одно, а делают другое. Если мужчина любит женщину и по натуре не баба, он заставит ее полюбить себя. Лишь бы она уверилась, что он человек серьезный и, самое главное, что у него есть что-то за душой.
— Ты в самом деле вознамерился жениться на Христине? А как мама с братом отнесутся к такому браку? — воскликнула Райна.
— Как хотят. Огороднику нужен дождь, а гончару — солнце. Так и у нас.
— Христина мелочная. Если ты сделаешь ей предложение, она бросит Кондарева, тем более если между ними что-то произошло. Она из тех, что любят удовольствия и продаются.
Костадин с возмущением поглядел на сестру.
— Что значит продаются? Скотина она, что ли! Тошно слушать такое! Вот как выражаетесь вы, интеллигенты. Только уличные женщины продаются за деньги. И потом одними чувствами на свете не прожить. Деньги правят миром, а правда — небесами, говорит пословица, и это так. Или денег скоро не будет? Только те, кто ест готовый хлебушек или, вроде тебя, витает в облаках, болтают такие глупости.
— Чего ты раскричался, разве я спорю с тобой? — рассмеялась Райна, и в глазах ее появился блеск. — Если, по-твоему, она не из продажных, тогда на что тебе рассчитывать? Неужели ты интеллигентнее Кондарева?
— Знаю я, на что мне надеяться! Коли ставишь этого учителишку выше меня, выходи за него сама. Целыми днями будете читать книжки и мечтать — как это по-вашему — о новом строе!
— А почему бы нет? Лишь бы он захотел. А то, что ты сказал о деньгах, к мужчинам не относится?
— Ко мне не относится, а за других я не в ответе. Не будем ссориться, Райна; мы всегда спорим попусту. Возьмешься разузнать, и притом завтра же? Ждать мне некогда и брату прислуживать опротивело. Я тоже хочу иметь свою семью. Пора и мне устроить жизнь по сердцу, — сказал он с воскресшей надеждой.
На лицо Райны набежала тень.
— Ничем не могу тебе помочь. Не рассчитывай на меня.
— Что тебе мешает?
— Ты не знаешь, каковы наши отношения с Христиной. Не к лицу мне становиться свахой.
— Никто и не просит тебя быть свахой. Ты только разузнай про ее связь с ним. Можно порасспросить ее подружек.
— Неудобно мне идти к ней. Наши отношения не ахти какие хорошие. Мы не в ссоре, но мне неудобно. И у меня есть своя гордость! — Райна нахмурилась и отвела глаза.
— Неудобно, говоришь? А я так тебя ждал и так рассчитывал на тебя. Только ты можешь понять и поддержать меня… Одно время хотел было зайти к ним да и поговорить с Христиной, собирался и письмо ей написать, чтоб выложить напрямик все, но раздумал. К чему равняться с Лальо Ганкиным, который целыми днями пишет любовные письма! Мать ее ткет ковры. Вот я и нашел повод — пойти и заказать нам ковер. Будто ни за чем другим … Почему бы не сходить тебе? Ступай завтра к ним, закажи себе какой-нибудь ковер, а я заплачу. И для меня можешь заказать еще один. Тебе будет повод помириться, да и от матери кое-что выведаешь. Я совсем измаялся и ждать просто не могу. — Костадин умоляюще глядел на сестру, опасаясь, что она опять откажет.
— Как это все странно, — сказала она, подходя к окну. — Ты сам говорил с ней?
— Нет. Мы с ней только здороваемся, но она догадывается и все знает. Ты сама в этом убедишься. Не расспрашивай меня, как и откуда она знает. Только смотри не проговорись матери. И не торопись — рыбка пока еще в море. Если далеко зашла с тем, то я смотаю удочки. Самое главное — разузнать, — сказал он, глядя с робкой надеждой на округлые плечи сестры, обтянутые блестящим шелком платья.
— Ну ладно, я схожу. Посмотрим, что выйдет; меня это тоже интересует, хоть я и не верю в твой успех. А теперь оставь меня. Смерть как спать хочется, — сказала она, и лицо ее снова стало печальным, как в начале разговора.
Костадин вздохнул с облегчением, но в сердце закралась новая тревога. «Что, если я ошибаюсь?» — думал он, входя к себе в комнату.
Сквозь тюлевую занавеску луна плела над постелью прямоугольную паутину. Теплая и тихая холостяцкая комната, таившая старые и новые заботы, ждала его. Не зажигая лампы, Костадин разделся, растянулся на прохладной постели и долго мечтал, прислушиваясь к ночному шепоту города.
8Доктор Янакиев, статный, элегантно, но несколько старомодно одетый, с красной гвоздикой в петлице, сидел на изящном венском стуле, покачивая ногой в модном ботинке с замшевым верхом. Его панама лежала на столе рядом с тарелкой горчицы, недовязанным чулком, спицами и будильником. Кондарев глядел на подвижные лохматые брови доктора, на его седой бобрик и думал, до чего Янакиев удивительно похож на кота.
Старая женщина, зажав под мышкой градусник, старалась дышать бесшумно и не кашлять. Ее всклокоченные волосы рассыпались по подушке, сморщенная рука бессильно лежала на ветхом одеяле. Эта изможденная, худая рука, старенькое одеяло и бедная комната с низким некрашеным потолком угнетали Кондарева своей убогостью. Его сестра Сийка, глядя, как врач проверяет пульс больной, хранила благоговейное молчание. Как она не догадалась обуть какие-нибудь приличные туфли вместо стоптанных шлепанцев и убрать тарелку с горчицей, которая воняет на всю комнату? Но, пожалуй, не стоило стараться: не утаишь нищету родного дома! Ну и черт с ней! Доктор глядит на него свысока, снисходительно. Что он для него? Ничто, какой-то учитель. Потому Янакиев, войдя к ним, небрежно кивнул Кондареву и обращался только к сестре, будто больная не приходилась и учителю матерью.
