Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.
Радовался Ахматка: он — обладатель очень важной тайны. Теперь ему остается одно: ждать. Ждать, когда подойдут крымцы к стольному городу вотчины ненавистного князя Воротынского, который пленил его, оторвав от родного улуса.
«Моя месть! Отплачу за свою неволю! И обогащусь!» Одного боялся теперь Ахматка-татарин, как бы его не оковали цепями да не бросили бы в тайничную башню за толстые дубовые стены, когда начнется осада. На большом совете Никифору даже подсказали, чтобы так поступить, всех татар, плененных в разное время и живших теперь во многих семьях на правах работников, упрятать, но он засомневался:
— Иные по-семейному уже живут. Чего ж их обижать. Да и руки лишние не помешают стены крепить, ров углублять.
Про Ахматку он и вовсе не подумал. Дело в том, что Золоторук предложил прелюбопытную вещь: не целые ядра для затинных пищалей72 ковать, а лить крупный свинцовый дроб73 . Как для рушниц. В льняной мешочек их и — забанивай74 в ствол.
— Сыпанет вокруг, поболее пользы станет. Скольких лошадей одним выстрелом покалечит! И всадников поушибает насмерть.
— Верно! Светлая твоя голова! Мешочки сегодня же велю шить. Подручных, сколько велишь, пришлю.
— Управимся с Ахматкой, — отмахнулся было кузнец от помощи, но тут же поправился: — Давай пяток людишек. Половчей да посмекалистей какие. Мы колупы75 сработаем с Ахматкой, а они лить станут дроб. Мы же ядра по кружалам76 продолжим ковать. Пусть и ядер побольше напасется. Сгодится.
Легко сказать: колупы сработаем. Вроде бы дело не совсем новое, слыхивал мастер, что в Серпухове давно они выкованы, чтоб снаряд для рушниц лить, но здесь еще и самих рушниц толком не видывали, не то чтобы снаряды к ним. Одни пищали затинные, для которых он ковал ядра по кружалам, присланным из того же Серпухова. Не посылать же гонца за колупами. Дня три уйдет.
— Ладно. Скумекаем.
И впрямь — додумался. В двух болванках проделали одинакового размера ямки, к каждой из них вели желобки, чтобы без окалин и заусенец, связали бечевкой и — испытывай. Ладно вроде бы вышло, дробины что надо — круглые, да гладкие — катать на сковородах не нужно. А вот лить, целясь в каждый желобок, не очень ловко. Испил кваску Золоторук, посидел молча над своим детищем, морща лоб, и вдруг просиял:
— Корытце нужно общее. По всей колупе. Лей себе, а свинец сам желобки отыщет, — подумал еще малость и добавил: — Ручки бы сюда, да зацепы. Ладно, время будет и с ручками сладим, и зацепы смозгуем, чтоб ловко раскрывать, а пока и так сгодится. Клинья выкуем, что бы, развязав бечеву, колупы разламывать и дроб выковыривать. Можно теперь и подручных кликать.
К вечеру кузнец с молотобойцем выковали целых четыре колупы и клинья к ним. Пошло дело у присланных людишек дворовых. Только успевай свинец плавить. Благо, добра этого изрядно припасено у них.
Сам же кузнец с Ахматкой принялись ковать колупы для других городских кузниц. Пусть и они пособят. Дроб лишний не будет. Чтоб на многонедельную осаду хватило. Без отдыха ковали. До самой темноты. Умотался Ах-матка, но не забыл перед сном спросить:
— За добычей завтра как? Вместе сбегаем?
— Пропустим завтра. Да и княгини нет, а остальные без рябчиков и куропаток обойдутся. Дел невпроворот.
На следующее утро ни сам кузнец не пошел за добычей, ни Ахматку не послал. Едва рассвело, впряглась в работу кувалда. И вновь на весь божий день. До самой темноты.
Только одно событие выбило их из колеи на какое-то время: из Одоева прискакал вестовой от воеводы тамошнего с отпиской, что, дескать, не меньше тумена крым-цев движется по Пахмутскому шляху, к Сенному уже близко. Пушки с ними турецкие, стенобитные. С татарами еще и казаки атамана Евстафия Дашковича. Самого атамана, правда, не видно, судя по всему, не вся его шайка здесь. С Мухаммед-Гиреем, выходит, главные силы запорожские. Сам атаман тоже у крымского хана под боком. Выслуживается, должно быть. Разъезды вражеские близ Одоева уже появляться начали, за нашими лазутчиками охотятся, нападают на сторожи. Полонили даже нескольких новиков, которые неловки пока что в сечах. Особенно скоротечных. Если б пленили крымцы бывалых порубежников, то из тех ничего и каленым железом не вытянешь, а какая на молодых надежда? Могут не выдержать пыток и все, что знают о сторожах и крепостях, выложат. Могут даже согласиться в проводники идти. Впрочем, знания у новиков невелики, да и проводники из них не ахти какие. Но все же…
Никифор Двужил срочно разослал гонцов с приказом всем сторожам спешить в город, оставляя лишь малые разъезды лазутчиков. Чего ради лить кровь без всякой пользы? Сакма бы шла — тогда иное дело, а тумен разве остановит сопротивление малочисленных сторож.
Поняли бессмысленность обороны своих куреней-крепостей и казаки, жившие в Степи. Сакмы их, как правило, не трогали, обходя стороной, когда же шла большая рать походом, казаки либо бежали на Волгу, либо укрывались в русских городах, усиливая их гарнизоны; но в последнее время, когда Москва стремилась приголубить казаков (как никак своя, родная кровь), снабжая их оружием, доспехами, свинцом для дроби и порохом, казаки почти перестали уходить на Волгу. Не все, правда, повернули лица к России, многие предпочли остаться гулящими: им, главное, поживиться на рати, а с кем идти, с Литвой ли, с Крымом ли, — все одно. Хотя большая часть тяготела к России. Вот и теперь несколько тысяч прибежало в Одоев, не меньше пришло и в Воротынск. Никифор Двужил с радостью принял пополнение, велев казакам избрать на своем сходе атамана, чтобы стал он его правой рукой.
На очередном совете княжеских дворян и сотников решили, что пора укрыть посадских за стенами города, но дома их пока не сжигать, лишь подготовить все для того, чтобы, как только крымцы станут подходить к городу, сразу запалить и Хвостовку, и Слободу. Перемычку между Выссой и рвом решили подготовить для взрыва, сохраняя ее для самого последнего момента.
Взбурлился город, выполняя волю дворянского совета, и Ахматка окончательно убедился, что идут сюда сородичи его, вызволят из плена горючего, и не с пустыми руками он вернется в свой улус, но и забота мучила: все ворота теперь запрут, без разрешения воеводы не выйдешь и не войдешь в город.
«Уговорю кузнеца в лес сбегать. Оттуда убегу».
Весь остаток дня Ахматка соображал, как половчее завести разговор с кузнецом, чтобы добиться своего. И так прикидывал, и этак, и получалось, что лучше всего сделать это после ужина, когда наступит благодушный миг отдохновения. Но получилось так, что сам мастер вспомнил о ловушках.
— Силки с петлями — бог с ними. Зайцев и птицу, какая попадет, лисы и волки пожрут, а вот капканы… Придется лыжи в лес навострить. Попрошусь у Никифора, чтобы выпустил. Затемно уйду.
— Возьми меня, — попросил Ахматка и для убедительности добавил: — Можем разбежаться. Я — к болотине, ты — к ближнему лесу. Быстрей управимся.
— Верно мыслишь, хотя и татарин. Так-то, слов нет, проворней.
Не возникло даже у кузнеца мысли, что Ахматка — крымский татарин — может лукавить, замышляя зло. Да откуда такому подозрению появиться: Ахматка не дерзит, услужлив, кувалдочкой наловчился махать довольно разумно, соизмеряя силу удара, стал привычен, вот и обрел доверие.
Никифор, узнав о просьбе кузнеца, тоже не особенно упорствовал. Спросил только для порядка:
— А татарина не зря берешь?
— Попроворней управимся.
— Дроб лить без тебя смогут?
— Еще как. Ловкие подсобники. Приспособились быстро.
— Что ж, с богом тогда. Поспеши только. Стрел для самопалов еще бы наковать.
— Да я их наковал тьму-тьмущую. Но если велишь, что ж еще не наработать в запас. Стрела — не ядро. Сколь велишь, столько и сработаю.
Ни воевода, ни кузнец не ведали, что в то самое время, когда они вели вот эти самые разговоры, Ахматка прилаживал в рукав нагольного полушубка кистень. Выбрал не очень большой, но с длинным ремешком.
Безоблачное небо еще подмигивало звездам, а восток только-только собирался светлеть, вышли за городские ворота кузнец с молотобойцем и по прихваченному ночным морозцем насту заскользили к лесу. Наст похрустывал, морозец утренний бодрил, Золоторук бежал весело, вовсе не оглядываясь. Меж деревьев господствовала темнота, смягченная лишь снежной белизной.
— Повременим чуток и — как условились.
Ахматка встал совсем близко. Слева и немного позади. Напружинился весь, ожидая подходящего момента. Он еще вчера решился на злое дело, задумав свершить его сразу же, как укроют их ели и сосны, и теперь с нетерпением ждал, когда кузнец отвернется. И момент этот настал.
Просвистел кистень и хрястнул по затылку — Золоторук, даже не ойкнув, ткнулся лицом в наст, отчего тот жалостно хрустнул. Ахматка уже несся, не оглядываясь, между деревьями, в обход стольного града княжеского, ликуя душой и подгоняемый каким-то безотчетным страхом, невольно возникшим от лесной глухоманной тишины. Его не волновало, смертельным ли стал удар кистенем, или очухается кузнец, но если такое случится, то не вдруг и, значит, у него есть время убежать подальше, затем, выйдя на дорогу, сбить следы, а уж потом вновь углубиться в лесную чащу, чтобы не оказаться в руках погони, какую наверняка, как он предполагал, за ним пошлют.
