Марина Богданова - Десять ангелов Мартенбурга
Наступил Адвент. Перед дверью церкви в цветном фонаре с утра горела толстая свеча — и такие же маленькие фонарики плыли по улицам, это благочестивые горожане спешили на ранние мессы. На третье воскресенье выпал снег, отец Петр в древнем розовом орнате кропил прихожан водой, чтобы были чисты и белее снега, хор пел Laetare, и Ханс, готовя Дары к Пресуществлению, никак не мог унять дрожь в коленках — скоро, совсем скоро, и ведь не готово толком ничего. Еще бы месяц-другой — да где ж их взять!
На площади перед ратушей собирались парни, прикидывали, обсуждали, где поставить вертеп, как сколотить его, чтобы все влезли. Шутка ли — и Семейство, и волхвы, и слуги, да еще вола с ослом туда же пихать. Особенно кипятился Лотарь, подмастерье бондаря, — он непременно хотел тоже постоять в вертепе во время представления, хоть одной ногой, хоть на минуточку. Лотарю с братом досталась на двоих роль верблюда. Днями напролет господин городской живописец метался между сараем, где строились и расписывались декорации, закуточком в доме отца Питера, где хранились костюмы и утварь, домом Отто, куда собирались актеры повторять роли. Каждый вечер выяснялось, что кто-то забыл свои слова или время выхода, у кого-то от волнения приключилась желудочная хворь, каких-то чрезмерно любопытных подмастерьев, пытавшихся подглядеть в щелку между ставнями, отколотил буйный Лотарь со товарищи, и вообще все шло совсем не так, как представлялось в мечтаньях новоиспеченному мастеру мистерий. По ночам Ханс падал на постель и засыпал как убитый, чтобы проснуться с петухами и вновь кричать, горячиться, подмалевывать то дворец Ирода, то ангельские крылья, договариваться об очередности шествия, разбирать жалобы горожан, отвечать на тысячи вопросов, врать на ходу, от усталости насилу подбирая немецкие слова. Отец Петр уж и рукой на все махнул и сам прибирался в церкви, пока не пришли девицы и благочестивые вдовы, чтобы вымыть храм, отскрести от сала подсвечники и облачить Богоматерь в пышное Рождественское одеяние. Рождество прошло, прозвенело, просияло — и наконец настало Богоявление.
Утром великого дня господин городской живописец проснулся почти в лихорадке. Отец Питер лично обещал ему молитвенную помощь и силком заставил проглотить хоть что-нибудь, после чего отпустил с миром, и Ханс нырнул в бурлящий водоворот городской мистерии. Костюмы были заблаговременно осмотрены накануне, актеры при примерке веселились, как малые дети, шуткам и прибауткам конца не было. Теперь же всю веселую компанию охватил панический ужас — а волхв Бальтазар шепотом признался, что позабыл слова. Но деваться было некуда — город ждал. На Мессе благословили всех горожан, кто своим талантом и щедростью помогает прославить Спасителя, и отец Питер особо отметил музыкантов-ангелов и актеров, заверив, что ангелы святые, которых они будут изображать в мистерии, не оставят их без своей помощи ни во время представления, ни во весь будущий год. Лотарь с братцем приуныли, зато юная дочка Готлиба зарделась и расцвела, уверенная в особом покровительстве Приснодевы. Ханс все время до представления был как в тумане, что-то объяснял, кого-то успокаивал, орал в чье-то красное лицо, расставлял музыкантов и певчих, наряженных в белые ангельские балахоны, потом повалил снег. Площадь была битком-набита народом — горожане терпеливо ждали, когда грянет колокол, отмечая начало мистерии. И наконец грохнули барабаны, заиграли дудочки, и под легкий звон колокольчиков на помост выбрался белоснежный златокудрый архангел с огромными толстыми крыльями за спиной. Он повернулся лицом к публике, развел руками и начал:
Благая весть! Благая весть!
Рождается Спаситель днесь,
Ликуйте, горы и леса,
Пылайте славой, небеса…
«Громче, дерьма мешок! Громче! — шипел Ханс в бессильной ярости. — Ты же есть ангел, не драная дохлая селедка!» Ангел вздрогнул от неожиданности и заорал во все горло:
Мы издалека к вам пришли
И весть благую принесли.
И не судите строго нас,
Коль будет беден наш рассказ.
Публика разразилась одобрительными криками, хлопками, свистками, музыканты заиграли «К Деве Ангел снизошел», а в это время за занавесом толкались актеры, занимая свои места. Сыпал мелкий легкий снег, музыка вилась над площадью, горожане прихлопывали в такт и глазели на колыхания мешковины, размалеванной облаками и золотыми райскими кущами. На занавес Ханс много времени не тратил — и так сойдет. Раздались изумленные и радостные крики, возня, оживление — это с трех сторон через площадь шли три царя — белобородый старец, молодой мавр и муж из страны восточной. Юный ангелочек высоко вознес разукрашенную бусами и переливающуюся звезду, вслед за ним цари взошли на помост и встали в ряд, как объяснял им Ханс, чтобы люди вдосталь могли налюбоваться роскошеством и пышностью их одежд. У помоста, приплясывая от нетерпения, стоял сказочный зверь Верблюд и слуги с двумя огромными мешками и пальмовыми листьями — несметные богатства Востока.
Музыка смолкла, и белобородый Каспар громко возгласил:
Мы, три царя, пришли сюда.
Нас привела сия звезда.
Она сияла и блестела,
Как будто нам сказать хотела,
Чтоб мы, не тратя время зря,
Пришли на рождество Царя.
Архангел, глядя на толпу и честно стоя к царям вполоборота, вопросил их громким голосом:
Теперь скажите поскорей,
Что за дары Царю Царей
Вы привезли издалека?
Бальтазар сопел, молчал и топтался на помосте. Ханс готов был рвать на себе волосы от отчаяния, но тут смышленый Мельхиор шагнул вперед и, поклонившись, выпалил вместо собрата-мага:
От нашей сказочной земли
Мы три подарка принесли!
— Да! Точно! — перебил Мельхиора счастливый Бальтазар. — Так и есть!
От нашей сказочной земли
Мы три подарка принесли!
Я Бальтазар, я черен ликом.
Я золото принес Владыке!
- и для убедительности высоко поднял над головой мешочек с монетами.
Далее все шло как по маслу. Ангелочек-певчий, стоя на самом верху шаткой конструкции, затянутой тряпкой со звездами и означавшей небеса, затянул Gloria in exelsis, все подхватили, занавес раскрылся, и Мартенбург ахнул: перед ним на троне, прямая, чуть разрумянившаяся, с печальным и торжественным видом сидела Пресвятая Дева. Два ангелочка поддерживали ее широкое одеяние синего бархата. В центре композиции в высоких яслях на свежей золотой соломе, тепло укутанный, спал Младенец, и Иосиф Обручник с белой лилией в руках защищал Его сон. Весь город толпился на площади, молча и благоговейно созерцая эту сцену, и Ханс, ученик живописца, бывший ландскнехт, а теперь служка при церкви и сирота в чужой стране, вдруг понял, сколь щедр был Господь к нему, когда провел его сюда сквозь губительную метель из ледяных перьев.
Потом пришли пастухи — ангелы спросили их: кого вы ищете в яслях? Они ответили: Господа Христа. После занавес закрыли, и Архангел поведал, как царь Ирод, чтоб Христа убить, велел всех деток погубить, но Йозефу приснился сон, чтобы бежал в Египет он. Из-за помоста вышла Мария с младенцем, святой Иосиф посадил ее на ослика, и Святое Семейство покинуло Вифлеем. Вокруг помоста с песнею «Вот звезда сияет» прошли дети Рахили, на них внезапно бросились злые воины Ирода с громадными ножами, мертвые дети упали на снег. Архангел поднял их одного за другим — и увел за собой. Тем временем за занавесом приготовили последнюю перемену декораций — убрали ясли, вокруг трона встали ангелы с колокольцами, треугольниками и тамбуринами, за троном — три царя-волхва и Иосиф, сбоку уместился диковинный Верблюд и музыканты. На трон воссела Приснодева, держа на руках Сына, и началось шествие. Проходили цеха, мастерские, все кланялись, юная Дева в высокой звездной короне, замерзшая, но сияющая, с улыбкой кивала им со своего резного трона.
Ханс сидел за темно-синим звездным небом, а мимо него тянулся целый город, и музыканты играли без остановки — как только хватало сил и дыхания? Скрипели шаги, гомонили люди, вскрикивали в изумлении дети, ухал барабан, рассыпались руладами флейты. Вот прошел доктор Теофраст, в черном с ног до головы, даже ландскнехтский его берет черный. Ханс вздохнул опечаленно: уж как одеться — это дело доктора, но неужто нельзя было сдержать свое вольнодумство ради святого Рождества? Ведь праздник же — а он ворона черней. Теофраст заметил Ханса, кивнул ему как другу, сцепил руки и встряхнул ими перед грудью в знак полного и безоговорочного одобрения действа. Когда шествие кончилось, все актеры — и загубленные дети, и злые воины, и слуги, и пастухи — вышли и встали перед помостом на поклон. И тут почтенный Каспар недоуменно спросил: «А Ханс-то наш где?» Ханс в это время давал себе два обещания: первое — непременно напиться этим вечером, да так, чтобы свалиться под стол и ни о чем не помнить! И второе — никаких больше мистерий, уж дудки, уж ни за что! Святой Иосиф метнулся за занавеску — растерянного и растрепанного Ханса вытащили на помост, и город разразился криками и рукоплесканиями в честь господина городского живописца, устроителя мистерии.
