Оливье Блейс - Торговец тюльпанами
— Потише, братец! Я всего-навсего спросил, что нового! В конце концов, вся семья хочет знать, как прошла встреча! Разве ты ходил к ректору не по совету отца?
Виллем не мог не признать его правоту.
— Да, Яспер, но отец сейчас очень далеко, править нашей лодкой некому, и я не могу отчитываться за каждый взмах весла! Разве вы сомневаетесь в том, что я стараюсь ради вашего блага?
Младшего брата эта вялая речь старшего в собственную защиту не удовлетворила, и он спросил опять — уже более мягким тоном:
— Откуда взялась луковица, которую ты принес в дом и с тех пор так странно разглядываешь?
Братья уставились на луковицу, которой Фрида нашла наконец место: положила ее в чашечку, а чашечку поставила среди других диковин, предметов неопределенного назначения и случайного применения — тут были несколько медальонов, пустая колба от песочных часов, устричная раковина, чернильница с засохшими чернилами, обрывки ниток и ключи, не подходившие ни к одному замку.
Правду сказать, ректорский подарок до того причинил служанке немало хлопот. Не зная, зародыш какого, съедобного или несъедобного, растения эта луковица в себе содержит, Фрида поначалу отнесла ее в кладовую с провизией, а там задумалась, в какую корзину поместить — с капустой? со свеклой? с луком? «Сварить ее — вот и не придется дальше беспокоиться, куда ее деть! Почем знать, может, в виде приправы к бульону она и сгодится?»
Вскоре Яспер увидел, что служанка взялась чистить луковицу и вертит ее в руках, толком не понимая, ни куда втыкать нож, ни сколько срезать. Вовремя вмешавшись, он остановил Фриду:
— Погоди минутку! Разве ты уверена, что эту луковицу едят?
— Нет, сударь, я вообще понятия об ней не имею!
Дабы окончательно спасти луковицу от кастрюли, младший брат обратился за разъяснением к старшему.
— Конечно, никто ее не ест, — ответил Виллем, — это же цветочная луковица.
— Цветочная? Слышишь, Фрида? Она цветочная и не годится для супа!
— Но ведь едят же засахаренные орхидеи! — некстати напомнила Харриет.
Разрешила этот запутанный вопрос старшая сестра:
— Луковица тюльпана на вкус напоминает горький каштан, и под языком от нее остается привкус плесени. Правда, если такие луковицы запечь и приправить постным маслом с уксусом, еда получается сносная, но больше они ни на что не годятся… Я это слышала недавно в валлонской церкви.[14] Пастор посвятил целую проповедь еде и питью, опасаясь, как бы с наступлением зимы оголодавшие крестьяне не начали кормиться цветами и у них не разболелись бы животы.
— Разве не удивительно, сколь велики познания этих ученых барышень? — насмешливо заметил Яспер. — Раньше их обучали шить да стирать, а теперь они даже о ботанике рассуждают!
Потратив целый час на раздумья о том, какое применение можно найти для не вылупившегося из своей скорлупки цветка, служанка не нашла никакого, тогда-то и поместила ее в чашечку, где благоразумно и позабыла.
Зато Харриет никак не могла успокоиться.
— У нас дома совсем нет цветов — всего каких-то несколько букетов — зато у нас тут пропадает луковица очень, может быть, редкого растения!
Яспер попытался обратить все в шутку — на слова младшей сестры он всегда откликался именно так.
— Харриет, куда подевался твой здравый смысл? Столько хлопот из-за простой луковицы, какую можно купить на городском рынке за несколько стёйверов![15]
— Да просто я люблю все красивое! — оправдывалась младшая сестра, теребя уложенные надо лбом косы. — И потом, разве ты не знаешь, что наши соседи сажают цветы у своих домов, а зимой, когда живых цветов нет, просят художников их нарисовать? Я недавно видела у моей подруги Сольвейг прелестную маленькую картину: несколько тюльпанов, ирисы, нарциссы и рябчики[16] — все это в хрупкой вазе китайского фарфора с узким горлышком… Глаз не оторвать!
Брат презрительно выдвинул нижнюю губу:
— Да ну, сейчас везде можно увидеть такие холсты… До самых границ Зеландии не найти ни одной хижины, где стену из просмоленного дерева не украшали бы какой-нибудь «Натюрморт с цветами» или какая-нибудь «Аллегория весны»! И крестьяне, у которых на обед нет ничего, кроме мидий и жареного лука, еще и хвалятся своими картинками! Ты этим людям намерена подражать?
Харриет упрямо скрестила руки на груди — в детстве она всегда так делала, когда ей чего-нибудь не разрешали, например, кататься на коньках по замерзшей реке или выщипывать мякиш из хлеба.
— Отец бы со мной согласился, он ставит искусство превыше всего, и он всегда говорил, что наполнить душу важнее, чем насытить тело.
— Вот потому он, должно быть, такой тощий! — хихикнул Яспер.
Старший брат оценил шутку младшего, и Петра немедленно встала на сторону Харриет.
— Очень глупо с вашей стороны над этим смеяться! Мне стыдно за наш дом с его выщербленными полами и плесенью на потолке! Что должен думать тот, кто заходит к нам? Разве не приятнее было бы гостям видеть вместо голых стен с облупившейся штукатуркой хорошие картины? Я знаю молодых художников, которые за шестьдесят гульденов пишут красками очень милые цветочные композиции…
Яспер снова предоставил решать старшему брату. Виллем придвинул кресло к окну, устроился в нем поудобнее и стал ногтем прочищать трубку, время от времени выколачивая чашечку о подлокотник и нисколько не смущаясь тем, что в результате его трудов весь пол оказался засыпан золой.
— Петра, об этом и речи быть не может. В нашем положении шестьдесят флоринов[17] — большая сумма. И потом, неужели ты считаешь, что сейчас, когда мы едва можем прокормиться, самое время покупать картины? К тому же буря прошлой зимой сломала большую трубу, — и как нам обогреваться, если ветер свалит и вторую? Сама видишь, главное сейчас — отнюдь не картинки с нарциссами…
Петра только вздохнула, но младшая сестра не унималась:
— Я хотела бы, по крайней мере, посадить цветы в нашем саду! В конце концов, это глупо — столько голой земли, на которой ничего не растет! Может быть, посадим луковицу Виллема?
— Делай с ней что хочешь, милая сестрица.
— Нет, ты правда разрешаешь?
— Мне совершенно безразлично, что вы с ней сделаете. Хотите — в землю закапывайте, хотите — продавайте, можете даже растоптать!
Сестры тут же выбежали в сад и, схватив какую-то валявшуюся там ржавую железку, стали копать ямку между корней орешника. Засунув в ямку луковицу и засыпав землей, Харриет, по совету Фриды, полила ее дождевой водой.
— Что за ребячество! — усмехнулся Яспер.
Виллем пососал чубук в надежде ощутить вкус пережеванных листьев, пристрастие к которому сохранилось с тех времен, когда он жевал табак.
— Яспер, лавку не открывали с тех пор, как уехал отец. Пора браться за дело. Я сейчас пойду туда, а тебя попрошу в мое отсутствие присматривать за сестрами.
— Но ведь мне тоже надо продолжать занятия!
— И когда?
— Прямо сегодня.
— Не можем же мы оставить Харриет на попечение Петры, а Петру предоставить самой себе!
— Почему не можем? Фрида-то будет с ними!
Виллем долго раздумывал, так мерно пуская из трубки душистые облачка дыма, что казалось, будто он этими облачками отмеряет время.
— Пожалуй, ты прав. Петру скоро можно будет замуж выдавать, да и Харриет уже не ребенок… Хорошо, я согласен, пусть девочки до вечера побудут без присмотра… Только бы отец не узнал — он наверняка сильно рассердится на нас за подобные вольности.
— Да ничего Корнелис не узнает!
Девочки пришли от новости в восторг, и им так не терпелось получить свободу, что они готовы были вытолкать братьев за дверь.
Едва братья ушли, Петра и Харриет устроились у окна в лучших креслах, прихватив по рюмочке арака, который братья обычно приберегали для себя. Тростниковая водка показалась им очень вкусной, кресла — удобными, и старшая сестра заявила, что мужчиной быть хорошо: борода на этом свете ценится больше юбки…
Когда начало смеркаться, сонную тишину дома нарушил звон колокольчика. Фрида гладила белье и ничего не слышала.
— Кто может звонить в такое время? — вздрогнула Харриет.
— Схожу посмотрю.
— Думаешь, не опасно?
— А что мне может угрожать? Забор высокий, калитка заперта на цепочку.
Закутавшись в шаль, Петра направилась к калитке. Слабый свет ее фонаря выхватил из тени фигуру скромно одетого юноши. Тот при виде хозяйки дома обнажил голову и поклонился.
— Добрый день, сударыня, — произнес незнакомец. — Дома ли ваш отец?
— Вот-вот будет, — соврала Петра. — И братья уже в пути.
— Очень хорошо… Меня зовут Эрнст Роттеваль, я кучер и лакей ректора латинской школы Паулюса ван Берестейна. Ваш брат Виллем недавно с ним встречался…
