Феликс Дан - Схватка за Рим
– Нет, мой старый, неисправимый язычник. Твоя Валгалла[3] уже погибла. Слушай, что помогло мне. Вчера я отослал прочь епископа и глубоко погрузился сам в себя, я всею душой молился Богу, и мне стало спокойнее. И видишь, ночью я спал так хорошо и крепко, как много месяцев уже не спал. И когда я проснулся, во мне уже не было прежней тоски. На душе у меня было легко и ясно. Я думал: преступление совершено мною, и никакое милосердие, никакое чудо Господа не может уничтожить его. Хорошо, я должен понести наказание. И если Он – гневный Бог Моисея, то Он отомстит за Себя и накажет не только меня, но и дом мой до седьмого колена. И я подчиняюсь, я и мой род, этому гневу Божию. Если Он даже и погубит всех нас, Он будет справедлив. Но именно потому, что Он справедлив, Он не может наказывать за мою вину весь благородный народ готов. Он не может погубить их из-за преступления их короля. Нет, Он этого не сделает. И если когда-либо народ этот и погибнет, то я чувствую, что он погибнет не из-за моего поступка. За свое же преступление я предаю себя и весь свой дом мести Бога. И в душу мою снизошел мир, и теперь я могу умереть спокойно.
Он умолк. Гильдебранд поцеловал руку, поразившую Одоакра.
– Это было мое прощанье и благодарность тебе за твою пятидесятилетнюю верность. Теперь остаток моей жизни посвятим нашему народу готов. Помоги мне подняться – не могу же я умереть, лежа на подушках. Подай мне вооружение. И не перечь! Я так хочу и могу.
Гильдебранд должен был повиноваться. Король с его помощью встал с постели, набросил на плечи широкую пурпуровую мантию, опоясался мечом, надел на голову шлем с короной и, опираясь на длинное копье, стал, прислонясь спиною к одной из колонн посреди комнаты.
– Теперь позови мою дочь и Кассиодора. И всех, кто там есть.
Глава VII
Гильдебранд отдернул занавес, отделявший комнату короля от соседней, и все, бывшие там, – туда явилось еще много готов и римлян – с удивлением увидели спокойно стоявшего короля. С благоговейным молчанием приблизились они к больному.
– Дочь моя, – сказал он, – готовы ли уже письма в Византию, извещающие о моей кончине и о вступлении на престол моего внука?
– Да, отец, вот они, – ответила Амаласунта, протягивая ему три письма. Король начал читать.
– Императору Юстину. Второе – его племяннику Юстиниану. Конечно, ведь он скоро будет носить корону. Он и теперь уж управляет всем. Писал Кассиодор – я вижу уже по прекрасному слогу. Но что это? – и открытый лоб короля наморщился – «… прося принять мою молодость под вашу императорскую защиту». Защиту? Это слишком. Горе вам, если вас будет защищать Византия! Вычеркни эту фразу и поставь вместо нее: «полагаясь на вашу дружбу». Этого достаточно для внука Теодориха. – И он отдал письмо Кассиодору. – А кому же это третье? «Феодоре, благородной супруге Юстиниана». Как! Танцовщице из цирка? Бесстыдной дочери усмирителя львов?
И глаза его засверкали.
– Но она будет скоро императрицей и имеет огромное влияние на своего супруга, – заметил Кассиодор.
– Нет, дочь Теодориха не может писать женщине, которая попрала женский стыд. – И он разорвал письмо и бросил клочки на пол.
– Что же, мой храбрый Витихис, будешь ты делать после моей смерти? – обратился он к одному из бывших тут готов.
– Я буду обучать пехоту в Триденте.
– Никто лучше тебя не сделает этого. А ведь ты до сих пор не высказал мне своего желания, ведь помнишь, после борьбы с гепидами я обещал тебе исполнить всякую твою просьбу. Что ж, у тебя и до сих пор нет желания, которое я мог бы исполнить?
– Да, король, теперь есть.
– Наконец-то! Я очень рад. Говори же, в чем дело.
– Сегодня должен подвергнуться пытке один несчастный тюремный сторож за то, что не захотел пытать одного обвиненного. Король, освободи этого человека: пытка постыдна.
– Тюремный сторож свободен, и с этого часа пытка уничтожается в государстве готов. Кассиодор, позаботься об этом. Храбрый Витихис, дай мне твою руку. И чтобы все знали, как глубоко уважаю я тебя, я дарю тебе своего Валладу, этого благородного золотистого коня. Возьми его в память этого часа вечной разлуки. И если когда-либо ты будешь в опасности, сидя на нем, или он откажется повиноваться тебе, – тут король нагнулся к графу и очень тихо сказал, – прошепчи ему на ухо мое имя… А кто будет охранять Неаполь? Этому дружелюбному, жизнерадостному народу надо дать такого же веселого и мягкого начальника.
– Начальником гавани Неаполя будет молодой Тотила, – ответил Кассиодор.
– Тотила! Этот лучезарный мальчик, любимец богов! Ни одно сердце не устоит против него. Впрочем, сердца этих вельхов! – Король вздохнул и продолжал. – А кто будет оберегать Рим и сенат?
– Вот этот благородный римлянин, Цетег Цезарий, – ответил Кассиодор, делая Цетегу знак приблизиться.
– Цетег? – повторил король. – Я его знаю. Взгляни на меня, Цетег.
Неохотно поднял римлянин свои глаза и быстро снова опустил их под проницательным взором короля. Но, собравшись с силами, он снова поднял их и хотя с трудом, но внешне спокойно выдержал проникающий в глубину души взгляд Теодориха.
– Мне было жаль, Цетег, что такой способный человек, как ты, так долго держался в стороне от дел, от меня. И это было опасно. Но, быть может, еще опаснее, что ты именно теперь принимаешься за дело.
– Не по своей воле, о король! – ответил Цетег.
– Я ручаюсь за него! – вскричал Кассиодор.
– Молчи, друг. Здесь, на земле, никто не может ручаться за другого. Едва ли даже и за себя. Но, – продолжал он, обращая снова пристальный взгляд на Цетега, – но эта гордая голова, эта голова Цезаря – не предаст Италию в руки Византии. – Затем, быстро схватив руку римлянина, король продолжал. – Слушай, что я предсказываю тебе. Ни одному римлянину не удастся овладеть короной Италии. Молчи, не противоречь. Я предостерег тебя… Что это за шум? – спросил он, быстро обращаясь к дочери, которая в эту минуту отдавала какое-то приказание римлянину, принесшему ей некое известие.
– Ничего, король, ничего важного, мой отец, – ответила Амаласунта.
– Как? Тайны предо мною? Ты хочешь властвовать уже при жизни моей? Я слышу там чужую речь. Откроите дверь!
Занавес, отделявший соседнюю комнату, был отдернут, и все увидели там несколько человек, маленького роста, в высоких остроконечных шапках, в странной одежде и с длинными овечьими шубами, наброшенными на плечи. Очутившись так внезапно перед лицом короля, они в страхе, мгновенно, точно сраженные молнией, бросились на колени.
– А, послы аваров. Разбойничьи шайки, живущие на восточной границе нашей. Принесли ли вы свою годовую дань?
– Государь, мы принесли ее на этот раз – меха, шерстяные ткани, мечи, щиты. Вот они. Но мы надеемся, что на следующий год… Мы хотели взглянуть…
– Не ослабел ли король от старости? – прервал их Теодорих. – Вы надеялись, что он уже умер? И что мой наследник не сможет справиться с вами? Ошибаетесь, шпионы!
И он взял один из мечей, которые послы разложили перед ним, разломил его в руках и бросил куски к ногам послов.
– Дрянные мечи делают авары, – спокойно сказал он. – А теперь, Аталарих, наследник мой, подойди сюда. Они не верят, что ты можешь носить мою корону. Покажи им, как ты владеешь моим копьем.
Юноша быстро подошел. Яркая краска покрыла бледное лицо его. Он взял тяжелое копье своего деда и с такой силой ударил им о щит, который послы повесили на одном из деревянных столбов в зале, что оно насквозь прокололо щит.
С гордостью положил король левую руку на голову внука и сказал послам:
– Ступайте же и сообщите своим, что вы видели здесь. Занавес был снова задернут, и пораженные авары вышли.
– Теперь дайте мне чашу с вином. Нет, не смешивайте с водою. – И он оттолкнул греческого врача. – Дайте цельного вина, по обычаю германцев! Благодарю, старый Гильдебранд, за этот кубок и за всю твою верность. Пью за благо готов!
И он медленно осушил чашу. Но тут вдруг неожиданно быстро, как молния, наступило то, что предсказывали врачи: он покачнулся, схватился рукой за грудь и упал на руки старого Гильдебранда, который медленно опустил его на пол, положив голову его себе на грудь. С минуту все молчали, притаив дыхание. Но король не шевелился, и Аталарих с громким плачем бросился на труп деда.
Книга вторая
АТАЛАРИХ
Глава I
Как только Теодорих умер, Цетег, не теряя ни минуты, бросился в Рим. Весть о кончине короля еще не достигла Великого города. Прежде всего он созвал всех знатнейших патрициев в сенат, объявил о вступлении на престол Аталариха и, не дав им времени опомниться, потребовал немедленной клятвы в верности новому королю и его матери-регентше. Здание сената он распорядился окружить большим отрядом вооруженных готов, длинные копья их были прекрасно видны из окон, и сенаторы принесли клятву.
Тогда, приказав страже никого не выпускать из здания, он отправился в амфитеатр, куда уже были собраны простые граждане Рима. В горячей, воодушевленной речи начал он убеждать их признать власть Аталариха. Он перечислил им все благодеяния Теодориха, обещал такое же кроткое правление и со стороны Аталариха и его правительницы-матери, указал на то, что вся Италия и даже знатные римляне уже присягнули ему, и наконец, что первой правительственной мерой Амаласунты является указ о даровой раздаче хлеба и вина всему бедному населению Рима. В заключение он объявил о семидневных состязаниях в цирке за его счет: играми он желает отпразновать вступление Аталариха на престол и свое назначение префектом Рима. Тысячи голосов в восторге прокричали имена Аталариха и Амаласунты, но еще громче – имя нового префекта. После этого народ разошелся вполне довольный, патриции были выпущены из сената, и Рим подчинился готам. Цетег возвратился домой и сел писать сообщение Амаласунте. Но едва он начал, как услышал торопливые шаги. Быстро спрятав в ящик стола начатое письмо, префект встал и пошел навстречу гостям.
