Сергей Львов - Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле
Наступила осень. Виноград был убран, бочки полны вином. Воздух пах винным брожением. Дети были перемазаны сладким и липким соком черных ягод шелковицы. Пьяняще сладостной сытной осенью труднее отказаться от привычной деревенской жизни. В миру тоже много соблазнов. Но где взять в деревне книги?
Конечно, Джованни любил читать, и мысль о монастырской библиотеке прельщала его. Но его влекли не только книги. Разве не диво то, как ласточки строят свои гнезда? Он мог тихо лежать у нагретых солнцем стен церкви и наблюдать, как птицы терпеливо прилепляют кусочки серой глины к желто-красным кирпичам стен. Их домики с земли казались крошечными, но на диво складными, и каждый неотличим от другого. Кто их учит так строить? Как они передают такие уроки? Джованни присматривался к жизни пчел в отцовских ульях. Если не отмахиваться, не подходить слишком близко к летку, не дотрагиваться до улья, пчелы не жалят. Удивительные эти создания жили такой разумной жизнью, так заботились об общем благе — людям впору позавидовать. Кто научил их этому? Конечно, всех и всему научил господь, но как он смог научить пчел строить соты, выбирать царицу, готовить запас меда на зиму, как предписывал, кому стать рабочей пчелой, кому трутнем, как приговорил трутней к короткой жизни и скорой гибели? Бог может все. В этом Джованни не сомневается, но вот как? А муравейники? Безжалостная война муравьев черных и красных задала ему тысячу загадок. Увидит ли он, когда запрется в келье, все это — ласточек, муравьев, пчел? Будет ли у него время там поразмыслить над чудесами природы? Найдет ли он там книги, толкующие об этом? После долгих разговоров с доминиканцем он представлял себе, что не везде высятся такие горы, шумят такие сосны, зреет такой виноград, дует такой теплый ветер. Вступив на стезю, о которой толкует его наставник, не уйдет ли он от всего этого? Разлука с привычным страшила. Тоска охватывала душу.
Между тем доминиканец требовал ответа. Четырнадцать лет — самый возраст, чтобы стать послушником, да и не может наставник век оставаться в Стило, ожидая, пока любимый ученик скажет «да».
В день, когда наставник на время покидал Стило, отправляясь в новое паломничество, он рассказал Джованни о великане Геракле, которого чтили древние. Перед ним в юности явились две богини. Одна манила его наслаждениями и негой, другая — трудами и подвигами. Геракл пошел по пути, который указывала вторая богиня. Непомерен был труд, совершенный им, тяжки дороги, им пройденные, неслыханны подвиги, свершенные им, но он обессмертил свое имя. И его — язычника! — до сих пор вспоминают в христианском мире.
— Поразмысли об этом, сын мой, — сказал доминиканец на прощание. Вскоре после того как они расстались, Джованни заболел. Может, от страха перемен, может, от сырого тумана, который осенью иногда наваливался с гор. Его трясла лихорадка, его бросало то в жар, то в холод. Когда хворали дети, отец ругался нечестивыми словами, ругал мадонну, беспомощно убегал в мастерскую, то и дело срывался со своего табурета, подбегал к ложу, на котором метался больной, спрашивал: «Что с тобой?» Попрекал мать, что она недоглядела. Позвать к мальчику лекаря из Стило никому и в голову не приходило — они не богачи.
Мать ласково положила свою твердую мозолистую ладонь на лоб сына, почувствовала, что он весь пылает, сказала отцу: «Надо звать тетку Тину!»
Тина, одинокая старуха, заговаривала бородавки, варила приворотное зелье, помогала девушкам, попавшим в беду. У тетки Тины можно было купить вино от прострела, от болей в желудке и печени, а если очень попросить и посулить хорошее угощение, она гадала по руке. Ей давно пришлось бы переведаться с инквизицией, но стиньянцы и стилезцы берегли знахарку, посторонним о ней не рассказывали и даже ревновали, если к ней приходили из других деревень. Священник не ссорился с нею, сам просил у нее помощи, когда его мучила подагра.
Впервые она появилась в доме сапожника, когда собиралась пороситься свинья.
— Известное дело, чтобы поросята удались, молиться надо мадонне, — сказала тетка Тина, потом произнесла молитву: «Сделай так, о Мадонна, чтобы моя свинья благополучно и счастливо опоросилась семью поросятами. Клянусь бородой сатаны: одного из поросят я пожертвую святому Антонию. — Потом тетка Тина добавила: — Поросенка для святого Антония мы отдадим ему через ту, которая научила нас этой молитве». Вся семья истово взывала к мадонне. Джованни эта молитва насмешила.
И вот теперь не о поросятах должна заботиться тетка Тина, а о том, чтобы Джованни, сын сапожника Джеронимо, на которого возложено столько надежд, освободился от злой лихорадки. Тетка Тина, вызванная по столь серьезному поводу, была совсем непохожа на ту, которая приходила ради свиньи. Пришла в новом платье, в черной вязаной шали.
Сквозь жар, боль и бред Джованни расслышал ее голос. Она принесла с собой высушенную тыкву, бутыль с питьем — ночной росой, настоенной на семидесяти семи травах. Тетка Тина влила глоток этого питья в рот Джованни, силой разомкнув его обметанные жаром губы, и начала заговаривать болезнь, поминая придорожный камень, ключевую воду, падучую звезду, зеленый папоротник, вьющийся хмель, черного коршуна, недобрый глаз и много чего еще. Она не отходила от больного, бесконечно повторяла заговор, отпаивая больного своим снадобьем. На рассвете, когда закричали петухи, мальчика прошиб пот, он перестал метаться и задремал. Сквозь дремоту он слышал все тот же немолчный шепот. Знахарка покинула дом сапожника, когда Джованни первый раз встал и вышел на воздух. На улице тетка Тина столкнулась с доминиканцем. Он только что вернулся в Стило, услышал, что ученик его опасно болен, и поспешил в деревню, не зная, застанет ли Джованни в живых. Тетка Тина, исхудавшая за время бдения над больным, увидев доминиканца, почтительно и смиренно подошла к нему под благословение. В иное время он отмахнулся бы от нее: знахарка была ему противна. В то, что она колдунья, просвещенный монах не верил. Но тут он сдержался и спросил:
— Как Джованни?
— Он был совсем плох, но поправился, — сказала тетка Тина. — Благодарение Христу, мадонне и всем святым.
Доминиканец, не дослушав ее, вбежал в дом. Джованни бледный, очень вытянувшийся, сидел на тощем тюфяке и с удовольствием ел похлебку.
Если бы его любимый ученик умер, доминиканец не стал бы оплакивать его. Так угодно богу. Но Джованни остался жить: значит, богу угодно так. Радоваться этому не грешно.
— Ты здоров, мальчик мой, — сказал доминиканец и вспыхнул. Такое обращение не подобало. — Ты здоров, сын мой, — поправился он. — Я молился за тебя, покуда шел из Стило, где узнал о твоей болезни.
На самом деле доминиканец не шел, а бежал, потрясенный вестью о смертельной болезни Джованни, творя молитвы и давая обеты. Джованни был еще очень слаб. Волнение наставника передалось ему.
— Я сделаю так, как вы хотите, отец мой. Я готов стать монахом.
— Нет, — возразил тот. — Сейчас не время для таких решений. Когда силы позволят тебе, мы отправимся с тобой по святым монастырям. Поклониться им и чудотворным реликвиям, кои в них хранятся. Вознести благодарность за твое чудесное выздоровление! Ты увидишь монастырскую жизнь. И тогда решишь окончательно…
Глава IV
Решение принято, согласие отца получено, мать, поплакав, примирилась с разлукой, пора собираться в путь. Отец спросил, не опасна ли дорога. В горах ведь пошаливают.
Доминиканец спокойно и даже высокомерно возразил:
— Какая опасность может угрожать тому, кому устав его ордена запрещает иметь при себе деньги?
Об этом запрете Джеронимо слышал, но, по правде говоря, не очень-то верил ему. Его давно подмывало спросить у святого отца, как обстоит дело с некоторыми другими запретами, обетами и зароками, черств ли хлеб, постна ли похлебка, одиноки ли ночи монахов, но не решался. Был благодарен монаху, что тот принял на себя заботу о будущем Джованни.
У отца, впервые снаряжающего сына в дальнюю дорогу, много забот. Путь не ближний, гористые тропки трудны. Не подарить ли монаху коня, чтобы тот, посадив мальчика перед собой, совершил бы путь не пешком? Он не знал, где достанет денег на это, но осведомился у доминиканца, будет ли такой дар тому угоден. Тот отрицательно покачал головой:
— Без особого разрешения монастырского капитула доминиканцам ездить верхом не разрешается.
О том, не будет ли монах согласен на более скромный дар, на осла, приученного к седлу, сапожник не спросил, постеснялся. Но, может, и езда на ослах у строгого ордена под запретом? Хотя почему бы, если сам Иисус Христос въезжал в Иерусалим верхом на осле?
Доминиканец пожелал узнать, что дают родители мальчику с собой. И хотя не слишком богатой была сума Джованни, половину приготовленного велел оставить дома.
— Пусть привыкает отказываться от всего лишнего, — сказал наставник. — Тогда ему будет легче в обители.
