Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он
«Однако же!» — отметил про себя Потемкин, в его грубо вылепленная физиономия осветилась дружескою улыбкою.
— Надеюсь, что милая княжна не будет обойдена вниманием моих любезных гостей, если мы с вами, любезный князь, подымемся в мой кабинет? А вот в кавалеры… — Григорий Александрович сделал широкий жест рукою, показывая, как сразу несколько кавалергардов и молодой гусарский полковник бросились к Анне Александровне.
В кабинете Потемкин тотчас сбросил мундир и накинул на плечи свой халатный затрапез.
— Глядите сюда, князь. Одному из первых намерен вам показать.
Снятые откуда-то с высоких полок, на длинном столе у стены выстроились наклеенные на картон цветные рисунки.
— Что это? — Голос светлейшего был резок.
— Солдаты иноземных войск? — неуверенно произнес Багратион.
— Дудки! Сие — воины будущей в скором времени российской армии. Видите: светло-зеленая форма — инфантерия, синяя — кавалерия. Красный цвет — у артиллеристов, белый — флот. Но и цвета — не весь фокус!
Рядом, на столе, лежал чистый лист, и Потемкин, схватив уголек, резкими и четкими штрихами начертал абрис мужской головы.
— Каковы нынче украшения сей капители? — произнес светлейший, чуть отпрянув от стола и пристально, как бы с вызовом, всмотрелся в Багратиона.
Юноша быстро перенял у Потемкина уголек и короткими движениями руки пририсовал на листе под висками завитые букли и сзади длинную косу.
— Ого! — восхитился Григорий Александрович. — Учились рисованию, у кого?
— Я сам, — неохотно признался Петр.
— Однако отменно способны. И главное, видна манера. Похвально, похвально, князь! Но — к делу. Итак, сия коса, или — по-ихнему, по-прусски, откуда мы переняли сей причиндал, — гарбейтель. А по-нашему, по-русски рассадник вшей. Далее — пукли. Нашто в полках развели парикмахерские? Нашто пукли в бумажки, яки конфеты, завертывать, будто солдат — курва старая? Завиваться да пудриться — воинов ли дело? А ведь у солдат да офицеров ни времени; ни кауферов нету, чтобы голову по парикмахерским правилам содержать.
Он снова схватил пальцами уголек и ловко отсек на рисунке косу, букли и парик.
— Голову полезно только мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою и шпильками. Туалет солдатский должен быть таков: встал — и готов! А еще — другой резон…
Рука Григория Александровича потянулась к противоположному краю стола, где громоздились стопками какие-то книги. Перебрав верхние, выудил из-под них листки и ткнул в них пальцем.
— Тут, князь, я на досуге вывел интересную и многозначительную для государственной казны цифирь. Фунт муки мелкого помола — вместо пудры — стоит четыре копейки. Дальше: сало для напомаживания голов да еще ленточки в косы — один рубль и пять копеек. А чулки возьми, от коих никакого проку?.. Коротко, копеечки обращаются в рублики, те — в сотни и тысячи… Кто платит за все сии игрушки и украшательства? Мужик, что солдата и так должен кормить, поить и одевать. Так что одевать — с умом. И не токмо чтоб дешево. То — особ статья. Главное — чтоб удобно и целесообразно.
Пошарив на верхней полке, светлейший достал еще три-четыре рисунка.
— Не закончил еще — сам ведь малюю. Другому на словах не передашь, что держишь в голове, что зародилось в рассуждении. Я тут как раз удобство хочу отразить.
На пашпортах — короткие куртки, шаровары, удобные башмаки.
— Ну да, зачем же солдату камзолы до колен? — Князь Петр показал на собственное, то есть взятое напрокат, одеяние, отчего возглас его приобрел непритворную убедительность. — Короткая куртка — и бежать и прыгать сподручнее. То шаровары. А чулки? И впрямь только дамам…
— Спасибо, князь. То и хотел от тебя услышать, — вдруг перешел на «ты» светлейший. — Рад, что, еще не став в строй, обнаружил трезвые и умные резоны. Хочешь у меня служить? В Херсон с собою возьму. Рисовать — способен. А как с другими науками?
Краска смущения залила лицо Багратиона.
— Да я только дома и учился — где сам по книгам, где у соседей.
Губы светлейшего скорчились в нескрываемую гримасу.
— Н-да, не густо. А языки? Иноземные или, к примеру, звучные эллинский и латинский?
— В Кизляре у нас и вокруг — армяне, чеченцы, другие горцы. По-ихнему могу. Французскому начал учиться нынче у тети, в Москве. Где ж было сыскать хороших наставников в наших глухих краях?
Глушь. Окраина. Коли бы не случай — из смоленских, тоже, почитай, глухих мест отроком попасть в Москву, остался бы и он, Гришка Потемкин, неучем. В Белокаменной же дядя, взявший от отца на воспитание, отдал мальчонку в пансион. А тут и первый набор в только что открывшийся по велению императрицы Елизаветы Петровны Московский университет. Не все в нем пришлось по душе и нраву, потому вскоре и вышел из него. Но одно вынес из той учебы — мог по трое суток, не емши и не спамши, читать книгу за книгой… Геометрию полюбил, рисование — тоже. И по-французски стал болтать бойко, хотя более всего по душе пришлась речь эллинская… Жаль, что княжна Грузинская, вернее, ее отец и мать не выписали сего, видно, даровитого юнца ранее в Белокаменную. Нет слов, славно бы преуспел в науках сей молодой князь. А ныне…
— При своей персоне намерение имею держать людей, во многих науках зело сведущих, — произнес вслух Потемкин. — А посему…
— Осмелюсь заметить вашей светлости, — твердо заявил Багратион, — я не устремлен к искательству места. Все, что мне надобно, — солдатская лямка. Чтобы всю единственно любезную мне с детства военную науку — с самых азов. Так что, если на то будет ваше благословение, определите в любой полк.
Генерал-фельдмаршал обратил снова взор на хрупкую, тонкую фигурку, хотел, как и давеча в зале, что-то такое ответствовать, выражая явное неудовольствие, но вновь встретился с твердым взглядом черных глаз.
— Что ж, быть по-твоему, князь. Волею, данной мне государыней императрицей как вице-президенту Военной, коллегии, повелю зачислить тебя на штатное место сержанта в Кавказский мушкетерский полк.
Глава третья
— Слушай сюда, парень! Вот гляди, как делаю я, и все артикулы повторяй за мною.
Подтянутый, хотя уже в летах, капрал перенял у мушкетера ружье и взял его на изготовку.
— Таперича что следует произвести в первый черед?
Молодой солдат округло выкатил зенки и выпалил по заученному:
— Значится, скусить патрон так, чтобы в зубах остался чуток пороху, чтоб потом ентот порох — на полку, а сам патрон опорожнить в дуло.
— Так, — крякнул нетерпеливо капрал. — А следом какой прием ты упустил?
— Шомпол! Ентим шомполом и затолочь порох во внутрях.
Руки — за спину, и капрал лениво, явно блюдя собственное достоинство, прошелся вокруг новобранца. Иные солдаты, перетаптываясь в строю с ноги на ногу, весело следили за происходящим, зная наперед, чем окончится обучение неумехи.
— Говоришь, во внутрях. Енто что же — толкать, как крупу в ступе? Ты мне так казенное имущество враз спортишь, и тебе, неразумному, все пальцы оторвет. Прибивай шомполом одним махом! И енто не вся наука. Чего еще, самое главное, позабыл, допрежь курок нажать?
— Тою шомполу назад вытягнугь, — поспешно выпалил парень.
— Дура! А пулю, что должна поразить неприятеля, куда дел? Проглотил вместе со своим глупым языком? У-у, неумеха! Помни: забудешь пулю, либо, разиня, уронишь патрон, али два раза случится осечка — палок всыплю!
— Так бают здеся, Потемкин наказал: солдат не бить.
— Наказал! А каждый офицер — сам себе Потемкин. Вон наш ротный был — из шлепанцев и халата не вылезал. Выходит с трубкою на плац и — зырк, зырк — кого бы ему нонче в жертву взять. У того — пукля помялась, когда спал, у другого крысы ночью косу отгрызли — салом ведь смазана… Таперича — другое. Видел уже нашего чернявого? Ентот в науках — зверь: и себя до пота загоняет, и солдата до бессилия доведет. А чего для? Чтобы таперя, выбившись из сил, солдат в сражении, жизнь свою сохранив, супостата сподручен был намертво сразить. И пулею и штыком — всем, на что способен и чему обучен. Так-то. Да вот он и сам — легок на помине.
От палатки, что стояла недалече, шагах в полутораста, легко и споро шел стройный офицер. Был он молод, а фигурою — словно совсем уж отрок, так тонок и гибок.
— Здорово, молодцы!
— Здравия желаем, ваше благородь…
— Как ночевали? Кашу поели? Тогда — равняй строй… Смир-на! Чем занимались с новобранцами, капрал? Ага, спасибо. Теперь сам проверю.
Петр Багратион подошел к новичку:
— Вчера был занят, с тобою не успел познакомиться. Откуда и за что направлен к нам?
— Так меня, ваш бродь, полковник обменял на какого-то мушкетера. Бают, был он цирюльником. Так вот, другому полковнику оказался нужным брадобрей, а вашему, значится, я. Чтоб сапоги ладил.
