Еремей Айпин - Божья Матерь в кровавых снегах
Надо жить. Ради детей. Стало быть, нужно ехать. Пока не поздно.
Вернувшись в дом, она сказала старшим, что пора собираться в дорогу. Поедем на Аган, к сородичам, к людям.
Все в доме ожило, задвигалось, зашумело, наполнилось предотъездными заботами и сборами. Почувствовав оживление в чуме и предстоящий отъезд, на улице залаяли собаки.
И, как прежде, завертелось колесо времени.
Лета и зимы ее жизни.
Месяцы.
Дни.
Мгновения.
Они сели на нарту, запряженную двумя быками-братьями Угольным и Молочным, привязали к задним копыльям нарты собак, старого Пойтэка и молодого лохматого Хвост Крючком, и пустились в путь.
ГЛАВА IV
Глава красного войска Чухновский, плосколицый здоровяк из уральских пролетариев, гордился тем, что даже внешним обликом смахивает на маршала Тухачевского, с которым когда-то брал Омск, а позже подавлял тамбовское крестьянское восстание. Там его отряд отличился особым рвением и жестокостью. Возможно, поэтому выбор пал на него — срочно кинули на подавление остяков, восставших против советской власти, чтобы раз и навсегда те усвоили, что шутки с красными плохи и всякое неповиновение карается бескомпромиссно и сурово.
Когда санный поезд въезжал в Березово, мальчишки бежали вдоль улицы и кричали: «Войско идет! Войско идет!» Это приятно потешило самолюбие Чухновского. Раз войско, значит, он — командующий. Как маршал Тухачевский.
Еще на въезде в город, еще не расквартировавшись, он уже почувствовал себя полным хозяином. Теперь вся жизнь завертелась вокруг него, красного командира. По законам военного времени все здесь для Красной Армии, все для красного бойца. Местной, районной, власти как бы уже не существовало. Ни партийной, ни советской. Ни милицейской. Ни прокурора, ни судьи. Нет старших. По военному положению хозяин один — тот, кто командует войском, у кого в руках реальная сила.
Возможно, по этой причине в глубине души, никому не признаваясь, он любил войну и военные походы. Еще в гражданскую, будучи младшим командиром, впервые ощутил это сладостное чувство вседозволенности и превосходства. Что хочу — то и творю. Вот и взял Березово. Без боя. Завтра пригонят оленьи упряжки — и возьмет все остальное: реки и озера, селения и урочища, где засели восставшие остяки. Где с боем, где без боя. Тут он быстро наведет порядок. Может, месяц понадобится, а возможно, и того меньше. О начале операции завтра же отстучит телеграфом в Екатеринбург.
Все предусмотрено для удачного начала, все для этого есть: и аэропланы, и хорошо вооруженные и обмундированные красноармейцы, и аргиш с опытными каюрами дожидается на ближних ягельниках. От конного поезда придется отказаться — дороги не позволяют, по болотам не проедешь, на переправах можно застрять.
Так он размышлял, прогуливаясь по сумеречному городу. Ему давно хотелось взглянуть на него: все-таки здесь почил светлейший князь Меньшиков, некогда всесильный правитель Российской империи. Впрочем, подумал: таким ли уж всесильным был князь, коль не сумел удержаться у власти?! О чем он размышлял, прогуливаясь в мощной лиственничной роще на высоком взгорье над рекой и бескрайней заснеженной луговиной?! Возможно, сожалел о своих ошибках и просчетах, а возможно, смирившись со своей участью, философски смотрел на жизнь и, возводя белую церковь на опушке лиственничной рощи, вспоминал лучшие свои дни, проведенные рядом с Петром Великим.
Эти лиственницы, высокие, прочные, здоровые, как и сам светлейший князь, будто случайно, по ошибке природы оторвались от родимой плодородной почвы и крепкими корнями вцепились и вросли в этот высокий мыс над крутояром, обрывающимся к реке, к Северной Сосьве. Ведь во всей округе нет ничего более сильного и мощного, чем этот лиственничный лес-великан. Впереди на восток тянется пустынная луговина с редкими кустиками чахлого тальника, а позади, за десятком добротных купеческих домов и двухэтажной гимназией, приютились приземистые избы с огородами да низкорослый, битый всеми ветрами и мороза-ми, ельник, неведомо как выживший на этой суровой земле.
Трудно понять, о чем думал здесь государственный деятель тех далеких лет. Да еще светлейший князь.
Проще понять Троцкого, который чуть более двух десятков лет назад бежал отсюда в Европу. Именно он стал организатором и создателем Красной Армии, был первым председателем Реввоенсовета республики. И тем не менее попал в опалу, не удержался на своем посту. Значит, не был настолько крепок, значит, какая-то червоточинка его подточила, не до конца был предан рабоче-крестьянскому делу.
Еще проходя мимо лиственничной рощи и размышляя о тех, кто побывал здесь до него, глава красных почувствовал боль в пояснице. Давал знать о себе застарелый радикулит. Особенно он не беспокоил — бывало, поноет, а потом отпустит. Но в дороге надо бы поберечься, нужно смазать поясницу хорошей мазью да, может, промять. Вернувшись в отведенную ему квартиру в добротном купеческом доме в центре села, он приказал прислать доктора. Его на месте не оказалось, поэтому пришла фельдшер — белотелая рыжая девица с насмешливыми зелеными глазами. Нисколько не смутившись большого начальства, поздоровалась и с улыбкой спросила:
— На что жалуемся, товарищ командир?
Он внимательно оглядел ее с ног до головы, помолчал, потом сказал:
— Для начала познакомимся.
— Хорошо, — живо откликнулась девушка.
— А зовут меня Владимир, — сказал он. — Правда, не Ильич, а Васильич.
— А я Маша Оболкина.
— Откуда ты такая взялась в этих дебрях, Маша? — удивился командир.
— Да я из ваших.
— Из каких наших?
— Ну, из красных.
— Из каких красных?
— Ну, которые царя скинули.
— Ух ты! — удивился командир. — Выходит, здесь тоже царя скидывали! Ай да Березово! Ай да очаг революции!
— Батька мой революционером был, — пояснила девушка. — А я здесь родилась.
— А где сейчас батька?
— Не знаю.
— Куда же он подевался?
— Как только услышал про революцию, так и укатил. То ли в Питер, то ли в Москву. Говорил, революцию защищать поехал.
— И ничего о нем не слышно было после гражданской?
— Нет, ни слуху ни духу.
— Совсем пропал?
— Наверное, погиб на фронте. Иначе бы уж объявился.
Помолчали, приглядываясь друг к другу. Потом командир спросил:
— А мать тоже из ссыльных?
— Не, мама у меня местная.
— Остячка?
— Да, полуостячка. Из обрусевших.
— А откуда корень пошел?
— Дед мой по материнской линии был из казаков. Женился на бабушке, обской остячке. А отец мой из питерских разночинцев. Там уже и корни не найдешь.
— А на фельдшера где выучилась?
— В Остяко-Вогульске.[13] Там после революции открыли фельдшерско-акушерскую школу.
Между тем Маша вымыла руки под рукомойником и открыла свою фельдшерскую сумку. Глава красных снял гимнастерку, провел руками по бокам, потянулся слегка, лег на кушетку и сказал:
— Ну, красная Маша, лечи красного командира!
Звякнув банками-склянками, она поколдовала над его поясницей, потом, прикрыв его спину простыней, сказала:
— Прогреть бы надо. — Помолчала, после добавила: — И на холод не надо ходить.
Он покряхтел, потом откликнулся:
— И погреть некогда. И на холод надо ходить.
Маша после паузы сказала:
— Так можно долго лечиться — и все без толку.
Командир с беззаботностью бывалого вояки произнес:
— На войне пуля все может излечить…
— Конечно, может, — согласилась Маша.
Потом они надолго замолкли. Наконец Чухновский прервал молчание:
— Маша, ты замужем?
Маша секунду-другую помедлила, потом протянула неопределенно:
— Не-а… То есть…
Ответ развеселил красного. Хохотнув, он переспросил:
— Так есть муж или нет?
— Есть, — сказала девушка. — Но только сейчас его нет дома.
— Где же он?
— На промысле.
— Когда приходит?
— В конце сезона.
— Это в конце зимы?
— Да, конечно.
Красный снова помолчал. Потом сказал:
— Маша, у тебя необыкновенные руки… Ты могла бы с нами пойти на войну?
— Кем?
— Санинструктором, конечно. Или военфельдшером.
— Что, своего нет?
— Есть, но коновал. Ему бы только коней лечить.
— А там, в тундре-тайге, коней-то не будет, да?
— Точно. Да и хворь к нему какая-то пристала. Может, простыл в дороге. Какая от него польза?
— Кони останутся здесь.
— Да. Ну что, пойдешь?
— Что я там буду делать? — наивно спросила она.
— Раненых станешь лечить.
— Их же в стационар надо отправлять.
— Ну, так первую помощь будешь оказывать.
— Так это любой мужик сделает.
— Ну… мирным остякам станешь помогать. Если, правда, таковые найдутся.
