Бенито Муссолини - Клавдия Партичелла, любовница кардинала
При этих словах Клавдия встала. Глаза ее и щеки пылали. Повелительным жестом она указала на дверь:
— Иди, вероломный советник! Вернись в Трент и передай членам Священной Коллегии, что Клавдия Партичелла повинуется только одному человеку на земле: Эммануилу Мадруццо, князю и епископу Трентинскому.
Неудача дона Беницио не могла быть более страшной. Клавдия отказывалась подчиниться требованиям Священной Коллегии и отвергла сделку с ее послом. Прелат поднялся с кресла. Он был бледен и дрожал. Морщины на высоком лбу углубились, глаза наполнились слезами.
Дон Беницио разрыдался, как ребенок. И, как ребенок, упал на колени к ногам Клавдии! Прерывая слова рыданиями, давившими горло, клянясь и умоляя, он в страстном отчаянии просил о любви, прощении, милости. Слова неслись безумным, порывистым потоком. Дон Беницио потерял голову, чувствуя, что теряет женщину, которой никогда не имел, которая была для него выше вечного спасения.
— Не толкай меня в пропасть… Не заставляй меня испить чашу мести. Освети лаской мою темную душу… Я воздвигну тебе алтарь в недрах сердца. Ты будешь Мадонной во храме, построенном моей любовью. Я стану рабом твоим. Задуши меня, разорви на части, вели казнить, открой кинжалом мои вены, но будь со мною, отдайся мне, позволь любить тебя и погибнуть с тобой!
Но красноречие дона Беницио не тронуло Клавдию. Горе и отчаяние ослепили прелата, жажда мести внезапно наполнила сердце.
— Ага, ты не слушаешь меня, бесстыдная куртизанка, потаскуха! Ладно, я возьму тебя вот в этом самом замке. А потом отдам на потеху черни, пусть тешатся твоим грешным телом. Я отдам тебя на позор и на посмешище. Тело твое предадут земле без христианского отпевания. Тебя бросят полуживой на поле Бадия, отдадут псам и воронам. И когда наступит последний час, когда ты с мольбой поднимешь к небу глаза, исполненные теперь презрения ко мне, я сам потешусь над тобой, я отравлю тебе последние мгновения перед смертью.
— Уходи! Уходи! Если настоящее огорчает тебя, утешайся мыслью о будущем… Рахиль! Рахиль! — позвала Клавдия.
Преданная служанка появилась в двери. Дон Беницио быстро встал, привел в порядок смявшееся платье и принял прежний, полный достоинства вид. Последним взглядом окинул он Клавдию, опершуюся о спинку кресла. Не простившись, он повернулся и пошел в конюшни.
Нужно было что-то предпринять, чтобы успокоить расходившиеся нервы, дать выход ярости. Схватив хлыст, он в бешенстве принялся стегать коня. От первого удара конь отпрянул, с немым страданием и изумлением глядя на обезумевшего господина. При втором ударе животное прижало уши, оскалило желтые зубы и вытянуло морду, чтобы укусить палача, Хлыст продолжал свистеть в воздухе, кровавыми полосами покрывая конские бока. Остальные кони перестали жевать сено и испуганно захрипели.
Конюх, неподвижно застыв на пороге, озадаченно и молчаливо наблюдал за вышедшим из себя прелатом. Дон Беницио заметил его и устыдился. Выпустив хлыст из руки, он подошел к испуганно дрожавшему коню и, потрепав по шее, сам вывел его под уздцы из конюшни.
Быстрым, сердитым движением он вскочил в седло и оглянулся. В окне виднелся силуэт Клавдии, разговаривающей с Рахилью.
Дон Беницио с мрачной улыбкой послал ей прощальный жест. Красавица не удостоила его ответом.
Она слышала, как подковы коня простучали по каменным плитам двора. Выехав на дорогу, прелат пустился вскачь. Встречные крестьяне испуганно шарахались в сторону. Черный всадник, казалось, бежал из ада, безумной скачкой стараясь обогнать судьбу.
Глава V
Солнце стояло уже высоко. Дон Беницио остановился в деревне, чтобы съесть полуденный завтрак. Привязав коня к железной решетке окна, он вошел в харчевню. Большая комната была пуста. Обычные посетители ушли на работу — в поля и в леса.
У потухшего очага двое ребят пыхтели, возясь в золе. В глубине, за высоким столом, сидела пожилая женщина и шила одеяло из старых цветных лоскутьев.
Дон Беницио опустился на скамью в темном углу, чтобы обдумать в тишине план действий после испытанного только поражения. Вокруг было так тихо, что слышно было, как пролетали мухи. Время от времени по дороге проносился скрип колес и умирал вдали. В харчевню зашли два или три крестьянина и с удивлением уставились на незнакомого гостя.
«Не повидать ли местного священника?» — спросил себя дон Беницио.
Он старался припомнить, кто спасал души в этой деревни. Подобная мысль на время отвлекла его и успокоила.
«О! Безнадежный, старый дурак дон Тобия Привателли, — вспомнил он. — Сам стар, а служанка его похожа на высохшие мощи. Нет, уж лучше останусь здесь».
Он потребовал второй кувшин вина. Целительное зелье вскоре примирило его с самим собой, с Клавдией, со всем миром.
Кровь оживилась и быстрее потекла по жилам, Прелат велел подать третий кувшин. Хозяйка с удивлением подняла брови. Она, вероятно, всю жизнь провела в деревне и не знала духовных привычек. Священники того времени обильно пили и ели, а при случае и поплясывали. Сытые слуги Господа, они включали в свое нравственное учение физические и чувственные удовольствия, поощряли даже оргии, восприняв дурную сторону философии Эпикура. Трентинский совет не заботился о нравах подчиненного духовенства. Разврат, начиная от Ватикана, царил во всем католическом мире, захватывая даже приходы,
Мало кто находил в себе силы противостоять заразе: дни святости и воздержания, делавшие честь одиннадцатому, двенадцатому и тринадцатому векам, давно прошли. Академии вырастали, как грибы, а вместе с Академиями росло лицемерие в вере. Духовное ханжество и преданность мирским наслаждениям заняли место древнего идеала самоуглубления, одиночества и покаяния.
Дон Беницио приказал подать четвертый кувшин. Винные пары приятно туманили мозг. Вещи предстали перед ним в новом, смутном и привлекательном свете. Ему хотелось говорить, действовать. Мрачное настроение исчезло. Он вспомнил, что еще не прикасался к еде.
— Ничего, пусть вино займет место, отведенное для хлеба, — пробормотал он.
Выпив еще один кувшин вина, он встал, чтобы расплатиться, и подошел к дальнему столу, за которым сидела хозяйка, занятая шитьем.
На полпути он остановился. Его внимание привлекло дубовое резное распятие, висевшее над очагом. Дерево было старо: края креста выщербились и обломились; одна рука сломалась и висела, касаясь раны в боку; на ногах не хватало нескольких пальцев. Лик Спасителя был исцарапан и запачкан копотью и мухами.
Доном Беницио овладела ярость. Какое кощунство!.. выпитое вино ударило в голову.
— Зачем ты держишь Христа над очагом? — спросил он у испуганно взглянувшей на него женщины. — Разве глаза твоих гостей достойны смотреть на Него?
Хозяйка побледнела от страха и не ответила.
Дон Беницио нашел на ком выместить давившую его злобу.
— И ты воображаешь, что заслужила вечное спасение! Скоты в поле святее и чище тебя! Говорю тебе, будешь стонать и мучиться в самом нижнем круге ада!
При упоминании о сатане испуганная женщина сотворила крестное знамение.
Возбужденный винными парами дон Беницио кричал:
— Поверни этот грязный кусок дерева к стене. Избавь Иисуса от гнусного зрелища ваших лиц и вашей подлости.
Женщина колебалась. Дети перестали играть и испуганно смотрели на прелата.
— Поверни Христа к стене или совсем убери отсюда. Тут не место для священных изображений. Поставь осла туда, а на стены повесь козлов — поняла меня? — больших бородатых козлов… чтобы бороды их были так велики, как ваши грехи!
Хозяйка, у которой от страха отнялся язык, покорно влезла на скамью. Христос повернул изъеденную червями спину к посетителям харчевни.
На шум, поднятый священником, собралось несколько человек, столпившихся в дверях. Не смея войти, они жестами и гримасами передавали друг другу свои впечатления.
Дон Беницио расплатился, вышел из харчевни, сел на коня и поскакал. Хозяйка, продолжая дрожать всем телом, подошла к порогу, выглянула вслед и перекрестилась в страхе, словно видела дьявола. Крестьяне, широко раскрыв рты от удивления, смотрели, как черный всадник исчез в клубах пыли на дороге.
Глава VI
Когда дон Беницио въехал в долину Адиге, сумерки уже спускались над рекой. На вечернем небе, темнели зубчатые и кружевные башни Трента, медные части блестели в лучах заходившего солнца. Дон Беницио взглянул на замок, увенчанный высокой башней, и перевел коня на шаг. Вечерний ветер лениво шевелил верхушки тополей вдоль Адиго. Река вздулась и бурлила от таявших в Альпах снегов. В ясном воздухе позванивали церковные колокола. Над полями вставали первые звуки великого гимна мириадов насекомых, устремлявшихся от тучной земли к звездному небу.
Была полночь, когда дон Беницио переехал через мост Святого Лоренцо. Деревянный настил на семи быках глухо застонал под подковами коня. Винные пары выветрились. Дон Беницио вновь стал тем, кем был. Он чувствовал физическую и нравственную подавленность. «Узнали ли меня те крестьяне?» — тревожно думал он, укладываясь в постель.
