Валерий Кормилицын - Держава (том второй)
— Да ладно, Дмитрий Сергеевич, — несколько усомнился Рубанов.
— Вот, даже вы не верите, — расстроился Сипягин, — что же о других говорить. А московские фабриканты, во главе с Гужоном, обратились к министру финансов Витте с жалобой на московскую полицию, а значит и на меня, за то, что мы поощряем забастовки… — хохотнул он. — Всё оттого, что в Москве господин Зубатов, служащий по моему министерству, создал рабочую организацию для мирного развития рабочего движения с опорой не на Маркса, а на Христа. Интересы государства не всегда тождественны с интересами фабрикантов… И что тут началось… Интеллигенция с пеной у рта стала доказывать, что это «полицейская» организация рабочих. А мы старались дать рабочим образование. Просветить их. Им читали лекции профессора московского университета… Так другие профессора, не стану говорить о вашем брате, стали доказывать, что лекторов, выступающих в рабочей среде, подкупило правительство. Большинство профессоров испугалось за свою репутацию, и отказалось от лекций. Ну конечно… Ведь 19 февраля, в юбилей освобождения крестьян, 50 тысяч московских рабочих, с пением «Боже, Царя храни», вышли на монархическую манифестацию к памятнику Александра Второго Освободителя.
— Плохо то, Дмитрий Сергеевич, что правительство не афиширует свою положительную деятельность, а большинство газет, как вы сами давеча говорили, принадлежат оппозиции, и они выискивают соринку в глазу правительства, подавая это, как бревно, — отставил рюмку Рубанов.
— Вот то–то и оно! — поддержал друга Сипягин. — А Горький воспевает не рабочих, а всяких босяков, лентяев и изгоев… Вот они, современные герои, на кого следует равняться…
— Ха! Лев Толстой давно в холщёвых штанах и лаптях на босу ногу расхаживает, — хмыкнул Рубанов. — Я‑то хоть тулуп для пользы дела одел, — оправдал себя под добродушный смех Сипягина.
— Ну что ж, Максим Акимович, давайте выпьем за крейсер «Варяг», вошедший в прошлом месяце в состав Тихоокеанской эскадры, и по коням… То бишь, по домам. Пора и честь знать. Вздремну пару часиков, и в министерство, — оправил ворот егермейстерского мундира, который любил крепче генеральской формы или статского сюртука. — Звание царского егермейстера мне намного дороже и милее сердцу, чем должность министра внутренних дел… Но ежели государь изволил высочайше утвердить.., следует служить, — старчески закряхтел, поднимаясь со стула и вынося своё крупное, неловкое тело из кабинета, дабы попрощаться с Ириной Аркадьевной.
— Когда же, милостивый государь и друг мой, Дмитрий Сергеевич, ещё навестите меня, грешного?
— Когда? — задумался, остановившись в дверях, Сипягин. — Второго апреля должен присутствовать на заседании Комитета министров в Мариинском дворце.., а вот вечерком милости просим ко мне. Угощу, чем Бог послал. Посидим в моей любимой трапезной в древнерусском стиле и поснедаем… Да благоверную возьми. Ибо, кроме моей супруги, её сестра с мужем, Сергеем Дмитриевичем Шереметевым будут… Вишь как получилось, — говорком русского простачка зачастил Сипягин, — он Сергей Дмитриевич, а я Дмитрий Сергеевич… Сколько шуток по этому поводу от своих жён наслушались…
— За прялки их следовало при лучине посадить, — посоветовал Рубанов, на всякий случай выглянув из двери — не слышит ли Ирина Аркадьевна.
____________________________________________
В полдень 1‑го апреля, вальяжной походкой, хлыщевато звеня шпорами, в каретное заведение на Бассейной, вошёл красавец–поручик в светло–серой офицерской шинели.
Сняв фуражку и пригладив шелковистые белокурые волосы, он сумрачно глянул на подбежавшего бородатого, в заношенной жилетке поверх ситцевой рубахи, хозяина.
— Ну, милейший, — брезгливо оттопырив губу, произнёс офицер, — и запах у вас тут, — достал белый батистовый платок и помахал перед носом. — Наш полковник вот за эту неубранную кучу навоза, да–да, вон ту, что преет в конской моче, взгрел бы тебя, аспида, по первое число…
— Уберём, ваш высбродь, — закраснел жирной рожей хозяин. — Не извольте беспокоиться. Ах ты подлец, — заорал на подвернувшегося работника, — рази же таким макаром двор убирают. Всю территорию изгадил.
— Это не я, — огрызнулся работник. — Это лошадь изгадила…
— Я те, тудыт твою в копыто, покажу лошадь…
— Цыц! — в свою очередь рявкнул офицер: «Даже воробьи у просыпанного овса во фрунт стали», — отметил он. — Завтра в 12 дня… Точно по выстрелу пушки с Петропавловской крепости, отмытая карета, та, что стоит под навесом, — указал рукой какая именно, — должна находиться на углу Невского и Троицкой.
— Бу-у сделано, ваше превосходительство, отчеканил хозяин, стоя, как и воробьи, во фрунт. — Всё понял?! — рыкнул на работника бородач.
— И кони чтоб лоснились и блестели от чистоты… У-у! — на прощание сунул под бороду хозяина кулак.
На следующий день, карета конечно, запоздала.
«Ну что за бородатая оглобля этот хозяин?» — разозлился офицер и вошёл в кофейную, окнами на угол улицы.
Заказав стакан чаю, чем удивил стоящего за мраморным прилавком приказчика и дремавшего на мягком стуле жирного чёрного кота, офицер пристально вглядывался в окно на сутолоку пролёток и экипажей.
Отвлекла его от этого занимательного времяпровождения, вышедшая из боковой двери пышная черноволосая дама. Встав сбоку от офицера, она тихо, чуть склонившись, прошептала: — Ваше высокоблагородие, не желаете ли незабываемую ночь с француженкой?
— Это ты, что ли, француженка? — грубо поинтересовался офицер. — Пошла вон, пока жандарма не позвал, — кивнул на промаячившего под окном стража порядка и поднялся, надев белые перчатки и подхватив с соседнего стула плоский саквояж.
— О–о–й, оригинал какой, — уже в полный голос завопила вслед уходящему офицеру черноволосая женщина. — Можно подумать, не в кадетском корпусе воспитывался, а в Смольном институте благородных девиц, — чтоб успокоиться, погладила за ухом дремавшего кота. — Есть же подозрительные офицеры, — поделилась наболевшим с ухмыляющимся приказчиком. — Совершенно честью мундира не дорожит. А ещё аксельбант носит…
— Чего опоздал, — буркнул офицер и неловко полез в узкую дверцу подъехавшей кареты. — Ладно. К адмиралтейству, — не стал слушать оправдания вчерашнего работника, переодетого на этот раз кучером.
«Эх, и бардак в России, — закурил офицер, поправив на коленях саквояж, и благосклонно кивнул в открытое окошко отдавшему честь городовому. — Теперь уже всё ровно, — подумал он. — Главное, чтоб дело сделать… Чего–то ладаном пахнет, — закурил ещё одну папиросу поручик. — Видно вчера катафалком служила, — вынул из саквояжа запечатанный сургучом пакет и прочёл: «Его Высокопревосходительству г-ну Министру Внутренних дел Сипягину Д. С.»
Движение прекратилось. Выглянув в окошко, увидел, что карета остановилась на Дворцовой площади у Адмиралтейства. Раскрыв дверку, огляделся по сторонам. Слежки не было, а золотая адмиралтейская игла указывала ему на небо, направляя в бездонную синь, украшенную белесыми, как его волосы, облаками.
«Всё решено!» — со вздохом не то сожаления, не то какой–то надежды, захлопнул дверцу, велев кучеру ехать по набережной, к Николаевскому мосту.
Вздрогнув от ворвавшегося в раскрытое оконце холодного ветра с Невы, чуть дрожа руками, закурил третью папиросу.
У моста карета остановилась.
Раскрыв дверцу, поручик вновь огляделся по сторонам, отметив улыбку юной курсистки, блеск солнца, свежесть Невы и белые, плывущие над головой облака.
«Жалко расставаться со всем этим… Но ведь и Он расстанется…»
— К Государственному Совету, — крикнул на «куда теперь прикажете?» — и, захлопнув дверцу, откинулся на жёсткую спинку, на минуту прикрыв глаза.
К Мариинскому дворцу, где заседал Госсовет, подъехал в ряду других карет и, выставив ногу в сапоге, чуть подрагивая шпорой, наблюдал за увешанным медалями помощником швейцара в парадной ливрее, суетившемся у карет, и помогавшем выходить из них министрам.
Наконец дошла очередь и до него.
— Господин министр внутренних дел подъехал?
— Никак нет, вашскобродь, пока не приезжали. Но вскоре должны быть, — отрапортовал бывший унтер, и даже приложил руку к своей швейцарской фуражке.
«Адъютант, судя по аксельбанту. Должно курьер», — размыслил он, придерживая дверцу кареты и не решаясь взять под локоток офицера — не развалина–министр.
Поблагодарив кивком головы, уверенно звеня шпорами, поручик прошёл в подъезд, где на площадке лестницы его встретил ещё один швейцар.
— Мне велено великим князем Сергеем Александровичем лично подать пакет министру внутренних дел, — высокомерно произнёс высокий белокурый офицер, недовольно звякнув шпорой.
Седоусый швейцар почтительно поклонился и тут же, забыв о военном, со словами: «Вот они, их высокопревосходительства», тряся животом, бросился к двери, встречать вошедшего в сопровождении выездного лакея, министра.
