Бернард Корнуэлл - Саксонские Хроники
Беокка запаниковал, и я его не виню. Датчане с удовольствием убивали христианских священников, и Беокка, должно быть, увидел свою близкую мучительную смерть. Он не хотел принимать муки, поэтому развернул лошадь, пришпорил ее и помчался галопом вдоль реки мимо врагов. Им не было дела до судьбы одного человека, когда столько народу попало в капкан, и они позволили капеллану уйти.
В большинстве армий самые слабые и плохо вооруженные оказываются сзади. Смельчаки идут впереди, самые робкие – сзади, и если напасть на задние ряды вражеской армии, можно устроить настоящую резню.
Сейчас я уже старый человек и, волею судьбы, видел паническое бегство многих армий. Такая паника хуже ужаса овцы, которую на краю утеса осадили волки; в ней больше безумия, чем в судорогах лосося, пойманного в сеть и вытащенного из воды. От крика небо готово было разорваться, но для датчан этот крик был сладчайшим звуком победы, тогда как для нас – смертью.
Я попытался бежать. Видит Бог, я тоже впал в панику. Увидев, как Беокка скачет прочь под прибрежными ивами, я сумел развернуть кобылу, но тут ко мне бросился один из наших воинов. Надо полагать, он хотел отобрать мою лошадь, но я догадался вытащить свой короткий меч и инстинктивно ткнул в этого человека, пришпорив кобылу. Все, что мне в результате удалось, – это выбраться из охваченной паникой толпы и оказаться на пути наступающих датчан.
Вокруг меня все вопили, топоры и мечи викингов мелькали и разили. Мрачная работа, кровавый пир, песнь клинка, вот как это называется.
Наверное, я уцелел потому, что, единственный из наших воинов, был верхом, и те немногие датчане, которые тоже были на конях, должно быть, приняли меня за своего. Но потом один из них обратился ко мне на языке, которого я не понимал. Я взглянул на него, увидел длинные волосы (он был без шлема), длинные светлые волосы, серебристую кольчугу, широкую ухмылку на исступленном лице – и узнал его, человека, который убил моего брата!
Как дурак, я закричал на него. Следом за этим длинноволосым датчанином ехал знаменосец, на длинном древке хлопало орлиное крыло. Слезы застилали мне глаза, и, наверное, меня охватило безумие битвы, потому что, несмотря на страх, я подскакал к длинноволосому датчанину и замахнулся на него своим маленьким мечом.
Он парировал удар, и мой жалкий клинок согнулся, как селедочный хребет. Он просто взял и согнулся, а датчанин поднял меч, чтобы прикончить меня, но увидел жалкую погнутую железяку у меня в руке и захохотал. Я обмочился, а он хохотал. Тогда я снова замахнулся на него бесполезным клинком. Продолжая хохотать, он подался вперед, вырвал у меня оружие и отшвырнул в сторону. А потом схватил и поднял меня. Я визжал и колотил его кулаками, но ему все это казалось ужасно забавным; перебросив меня через седло, он пришпорил коня и ринулся в толпу, чтобы убивать дальше.
Так я встретился с Рагнаром. Рагнаром Бесстрашным, убийцей моего брата, человеком, чья голова должна была украсить шест на воротах Беббанбурга. Ярлом Рагнаром.
Часть первая
Языческое детство
Глава 1
В тот день датчане проявили смекалку: построили новые стены внутри города, заманили наших воинов на улицы, в ловушку между этими стенами, окружили и перебили. Они истребили не всю нортумбрийскую армию, потому что даже самые свирепые воины не любят такой резни, к тому же датчане выручали за рабов немало денег. Большинство захваченных в Англии рабов датчане продавали зажиточным хозяевам на диких северных островах или в Ирландии или же отправляли через море на свою родину, в датские земли. Но некоторых, как я выяснил, отвозили на большие рынки рабов к франкам и совсем немногих увозили туда, где не было зимы и где люди с лицами цвета жженого дерева платили хорошие деньги за мужчин, а еще больше – за молодых женщин.
Но перебили датчане тоже немало. Они убили Эллу, убили Осберта, убили моего отца. Элле и отцу повезло, они погибли в бою, с мечами в руках, а вот Осберта схватили и пытали той же ночью, во время пира в пропахшем кровью городе. Несколько победителей охраняли стену, некоторые праздновали в захваченных домах, но большинство собрались в замке побежденного короля Нортумбрии.
Туда меня и привел Рагнар.
Я не знал, зачем он меня сюда привел, и был почти уверен, что меня убьют или в лучшем случае продадут в рабство, но Рагнар заставил меня сесть с его людьми, дал мне жареную гусиную ножку, половину ковриги хлеба и кувшин с элем и дружески потрепал по голове.
Остальные датчане сначала не обращали на меня внимания: они были слишком заняты выпивкой и потасовками, которые затевали по мере того, как напивались. Но больше всего они оживились, когда привели пленного Осберта и заставили биться с молодым воином, мастерски владевшим мечом. Датчанин потанцевал вокруг короля, затем отрубил ему кисть левой руки и вспорол живот скользящим ударом. Осберт был грузным человеком, и кишки его вылезли, как угри из садка; глядя на это, многие датчане чуть не померли со смеху. Король мучался долго, и пока он молил его добить, датчане распинали захваченного священника, который принимал участие в битве.
Наша религия изумляла датчан и вызывала у них отвращение. Они разозлились, когда руки священника сорвались с гвоздей. Кто-то сказал, что таким способом невозможно убить человека, и они затеяли об этом пьяный спор, а потом попытались прибить священника к деревянной стене зала второй раз, но скоро им наскучила такая забава, и один из воинов проткнул грудь пленного копьем, раздробил ему ребра и пронзил сердце.
Когда священник умер, несколько человек обратили внимание на меня и, поскольку я был в шлеме с позолоченным ободом, решили, что я королевский сын. Они нарядили меня в мантию, кто-то полез на стол, чтобы на меня помочиться, но тут раздался зычный крик – это Рагнар протиснулся сквозь толпу. Он сорвал с меня мантию, произнес горячую речь, смысла которой я не понял, и его слова всех остановили. Рагнар обнял меня за плечи, подвел к возвышению сбоку зала и жестом велел туда подняться. Там в одиночестве ужинал старик – слепой, с молочно-белыми глазами, с морщинистым лицом, обрамленным седыми волосами, такими же длинными, как у Рагнара. Он услышал, как я поднимаюсь, и задал какой-то вопрос; Рагнар ответил ему и ушел.
– Ты, наверное, голоден, мальчик, – произнес старик по-английски.
Я не ответил. Меня испугали его слепые глаза.
– Ты что, испарился? – спросил он. – Или гномы утащили тебя в свои подземелья?
– Голоден, – сознался я.
– А, значит, ты все-таки здесь, – сказал он. – Тогда вот свинина, хлеб, сыр и эль. Назови свое имя.
Я чуть не сказал "Осберт", но вовремя вспомнил, что я Утред.
– Утред, – сказал я.
– Некрасивое имя, – заметил старик. – Сын велел мне присматривать за тобой, и я буду присматривать, но ты, в свою очередь, будешь присматривать за мной. Не отрежешь ли мне свининки?
– Твой сын? – переспросил я.
– Ярл Рагнар, – пояснил он. – Иногда его называют Рагнар Бесстрашный. Кого здесь сейчас убили?
– Короля, – ответил я, – и священника.
– Которого короля?
– Осберта.
– Он славно умер?
– Нет.
– Значит, он был недостойным королем.
– А ты король? – спросил я.
Он засмеялся.
– Я – Равн. Когда-то я был ярлом и воином, но теперь ослеп, и от меня нет больше пользы. Лучше бы меня огрели по башке дубиной и отправили в загробное царство.
Я промолчал, потому что не знал, что ответить.
– Но я стараюсь приносить пользу, – продолжал Равн, ощупывая хлеб. – Я говорю на твоем языке, а еще на языке бриттов, на языке вендов, на фризском наречии и на франкском. Теперь языки – мое ремесло, мальчик, потому что я сделался скальдом.
– Скальдом?
– По-вашему, бардом. Поэтом – тем, кто умеет рассказать о мечте, кто облекает в блеск ничто и ослепляет тебя этим блеском. И я должен рассказать так о сегодняшнем дне, чтобы люди никогда не забыли наших подвигов.
– Но если ты не видишь, – спросил я, – как же ты можешь рассказать о том, что произошло?
Равн засмеялся.
– Ты слышал об Одине? Тогда ты должен знать, что Один пожертвовал одним глазом, чтобы обрести поэтический дар. Так, может, я вдвое лучший скальд, чем Один, а?
– Я – потомок Вотана, – сообщил я.
– Правда?
Похоже, это произвело на него впечатление или же он просто проявил учтивость.
– Так кто же ты, Утред, потомок великого Одина?
– Я олдермен Беббанбургский, – сказал я.
Вспомнил, что теперь остался без отца, не сумел себя защитить, и, к стыду своему, расплакался. Равн не обратил внимания на мой плач: он прислушивался к пьяным выкрикам и пению, к визгу девиц, захваченных в нашем лагере и ставших наградой победителям... Это зрелище отвлекло меня от скорбных мыслей, потому что ничего подобного раньше я не видел; хвала Господу, позже я и сам не раз получал подобные награды.
