Мария Фагиаш - Танец убийц
— Да. Через кухню. Йованка Вам покажет.
Кухарка подслушала все в коридоре.
— Неважные дела у короля и мадам Машиной, да? — спросила она Михаила, провожая его по коридору.
Михаилу стало немного смешно от того, что она все еще называла Драгу мадам Машина; причиной этому было, вероятно, неожиданное появление бывшего любовника. Сама она этого не замечала и продолжала бойко трещать.
— Это очень порядочно со стороны господина капитана, что Вы хотите ее предупредить. Другой так бы не поступил. Я ей еще тогда говорила, что она не должна бросать господина капитана ради этого молодого парня. Ну и что же, что король. Лучше быть стариком в деревне, которого любят, чем королем, которого ненавидят. А народ его ненавидит как чуму. И ее тоже. Никто это и не скрывает. Я сказала мадам Петрович, что больше на базар не пойду, проходу мне не дают, столько наслушаешься, знают, что я у Луньевицей на службе. Всяко меня ругают, подсовывают гнилые овощи и фрукты в корзину. А однажды я нашла там даже дохлую крысу. У мясника выберу, бывало, такие хорошие куски, а дома начну разбирать — мясо жилистое да с костями. Да еще и с деньгами надуют. Мадам поначалу вообще не хотела мне верить, думала, я ее обманываю. Я бы давно ушла, да куда идти? Никому не нужна кухарка, которая у Луньевицей служила.
Она выпустила его через задние двери.
— Защити Вас Господь, господин капитан, — крикнула она ему вслед. — Вы хороший человек.
Через лабиринт маленьких переулков он вышел к бульвару Милоша. В белых, одинаковых по высоте домиках с деревянной кровлей не было никакого движения, в ухоженных садах, примыкавших к ним, тоже. Дома казались игрушечными, будто огромный ребенок рассыпал их по ковру, а потом отправился спать. Михаил поразился, как мало все изменилось с тех пор, когда он бродил по кривым немощеным переулкам, на первозданную прелесть которых никак не повлияла вся мерзость многих современных построек в столице. Он спрашивал себя, как в этих нарядных аккуратных домах могла зародиться такая ненависть к обитателям Конака. Его попытка в одиночку остановить этот широкий поток ненависти — тот же полный отчаяния поступок голландского мальчика, спасавшего свой город, закрыв пальчиком дыру в дамбе.[108]
Михаил был готов рисковать своей жизнью ради этой женщины, которая, как бездомная кошка, бродила по его жизни и тем не менее никогда не теряла своей власти над ним. Всеми фибрами своей души он хотел, чтобы она была спасена, потому что знал — ее смерть вызовет в его душе невыносимое чувство вины. И не из-за его участия в заговоре, а из-за того, что тогда, давным-давно, он не сумел оценить всю силу ее и своей любви.
Ее прелесть, ее очарование, возбуждение, которое она вызывала в нем всегда, были для него загадкой. Она не была выдающейся красавицей, не обладала особым умом, но от нее исходило необъяснимое волшебство. Презирали ли ее молодые офицеры, бездумно напивавшиеся в «Сербской короне», за то, что она недостойна короны, или за то, что она пробуждала в них незнакомые, а потому неприятные чувства? Или она вызывала у них ту же страсть, которая заставляла месье Жюре чуть ли не выламывать дверь тогда, в Париже, когда Драга не пожелала его принять?
11 часов вечера
Военный оркестр лейб-гвардии располагался в углу вестибюля. По обыкновению, гостей во время ужина развлекали народной музыкой. Если прием затягивался до утра, тогда, в зависимости от настроения королевы, исполнялись или классические произведения, или игрались танцевальные мелодии. Программу обычно представляли ей для утверждения, но на этот раз она не стала ее смотреть и вернула, сказав, что оставляет все на усмотрение музыкантов. Поговаривали, что королева неважно себя чувствует и что, скорее всего, не будет присутствовать на ужине. Король отправился в ее покои и заставил и гостей и повара на удивление долго ждать.
Никола Луньевица, выглядевший в парадной форме роскошно, как бонвиван из оперетты Миллёкера[109], пытался отвлечься от чувства голода тем, что нашептывал фривольные шуточки дежурной фрейлине ее величества, уже не молоденькой Иле Константинович. Драга с самого начала настояла на том, чтобы в ее свите были только дамы с безупречной репутацией. Ила была, без сомнения, еще девицей, она краснела до корней своих отнюдь не густых волос, но не делала никаких попыток отойти от молодого человека.
Его брат Никодим не имел настроения шутить. Он был голоден и сетовал на бессердечность зятя.
— Саша всегда жалуется, что у него не получается наладить контакт со своими министрами, — сказал он Наумовичу. — Он утверждает, что они глупы, туго соображают и не в состоянии его понять. Но как, черт побери, он может ожидать, что они будут понимать его с полуслова, если у него распорядок дня совершенно другой? Он встает тогда, когда они уже спать ложатся, и вызывает их для беседы, когда они после трудного дня собираются идти домой. Посмотрите только на бедного Маринковича. Сломя голову он примчался по вызову сюда из Софии, провел ночь в поезде и торчит здесь со среды в распоряжении Саши. А когда мы закончим ужинать, их совещание продолжится.
Наумович, чисто выбритый и в безупречной парадной форме, слушал молодого человека с неподвижной улыбкой, которая придавала ему выражение радостного, но абсолютно непроницаемого лица Будды. Он казался трезвым и был в состоянии держаться на ногах не качаясь, но если он открывал рот, что происходило, правда, нечасто, то говорил неясно и путано. Его застывшая улыбка была такой странной, что бросилась в глаза и Никодиму.
— Что с Вами, господин полковник? Что-нибудь не в порядке?
Наумович растерянно заморгал.
— Не в порядке? А что может быть не в порядке? Я как раз подумываю, не сходить ли посмотреть, где задержались их величества.
К ним подошел Лаза Петрович. Он болтал с девушками Луньевицами, обе выглядели прелестно — Войка в розовом, Георгина в голубом. В свои восемнадцать лет Георгина, которую в доме ласкою прозвали Голубка, была воплощением красоты: сияющие глаза юной Драги, розовые губки и полная грудь при очень узкой талии делали ее пленительной.
— Девушки безутешны, — сообщил Лаза. — Они так радовались, что на ужине будет Лучич-Далматов[110], а сейчас узнали, что он в дороге подхватил грипп и просит его извинить.
Далматов, серб из Далмации и один из знаменитейших актеров Русского Императорского театра, должен был гастролировать в Белграде неделю, начиная с 11 июня.
— Я нахожу, что это в какой-то степени наглость со стороны русского актеришки — проигнорировать приглашение к ужину королевы Сербии. Как же он собирается завтра выступать, если сегодня так болен, что не может прийти?
Никола, которому надоело смущать Илу, тоже присоединился к группе.
— Я узнал от одного полицейского агента, что Далматов сел на поезд в Санкт-Петербург.
— Нет, не может быть! — возразила Войка. — Повсюду в городе расклеены афиши на его представление.
— Этот человек совершенно уверен. Он сам видел Далматова сегодня после обеда на таможенном контроле.
— Странно, — сказала Георгина. — На все спектакли билеты распроданы. Мы тоже купили билеты на вечер субботы. Собирались пойти в театр с Марией Кристиной и семейством Цинцар-Марковичей.
— Похоже, из этого ничего не выйдет, — заключил Никодим, — разве что Вам доведется смотреть спектакль белградской труппы — наказание, которого бы я и врагу не пожелал. — Он достал часы. — Кстати, о наказании — уже четверть двенадцатого. Я голоден как волк. Если сейчас же не поем, через пять минут я труп. В этом случае, — он обратился к Лазе, — я претендую на похороны с воинскими почестями. Пусть мой гроб несут шесть самых хорошеньких хористок из варьете, а оркестр, пока гроб опускают в могилу, должен играть канкан Оффенбаха.
Все, кроме Наумовича, рассмеялись; он посмотрел на молодого человека с нескрываемым осуждением.
— Не нахожу в этом ничего смешного, — буркнул он и вышел.
Никодим удивленно посмотрел ему вслед.
— Что это с ним сегодня?
— Наверное, пропустил лишний стакан, — сказал Лаза.
— Или для разнообразия почти трезвый, — заметил Никола. — Скорее всего, так и есть. Для Мики Наумовича это непривычное состояние.
Два лакея растворили двери королевских покоев. С гофмаршалом Никольевичем во главе в зал вошли король с королевой — Александр в генеральской форме, Драга в платье из белой вуали с кружевной отделкой, шедевром венской фирмы «Дреколл».
— Драга, ты прекрасна, как ангел! — воскликнула Георгина, совершенно забыв о придворном этикете. Она собралась было уже бежать к сестре и обнять ее, но, увидев, что Войка и мадемуазель Константинович склонились в глубоком реверансе, быстро последовала их примеру.
Драга выглядела действительно необыкновенно прелестно, и не только для влюбленных глаз сестры. Она была очень бледна, на лице — ни следа румян, волосы собраны в хвост. Отсутствие румян, свободная прическа и скрытая печаль в глазах сделали ее на несколько лет моложе и придали удивительную красоту.
