Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой
— А может быть, и о Качановском придумали, чтобы замести след? — попробовал было защищать капитана епископ. — Выехав из Гродно вместе с конвойными офицерами в одной компании, опоил всех в Мерече, а во время нападения куда-то исчез.
— Свое получит, если его изловят, — холодно заметил Заремба, глядя епископу в глаза.
— И поделом. Сколько ни получит, все будет мало. По его вине опять будет отложен уход русских войск, — проговорил епископ притворно опечаленным тоном. — Сиверс будет прикрываться необходимостью упрочения в стране безопасности и спокойствия. Вбил ты мне, однако, клин в голову этими прусскими вербовщиками! Что ты еще знаешь по этому поводу?
— Что и Бухгольц не чужд этой интриги, — продолжал Заремба беззастенчиво выдумывать. — Говорят, что за последнее время громче зазвенели в Гродно прусские талеры.
— Вот это уж чистые сплетни. Прусский король не найдет себе у нас пособников, даже если распустит скупой свой кошель, — возмущался епископ, стараясь развязать его язык в этом направлении.
— Уже называют даже их имена... Кто-то пустил по городу список...
— Низкая клевета, как и многое другое. Хотел бы я знать фамилии этих Катонов, поносящих достойнейшие имена в своих подлых пасквилях, — посмотрел он выжидающе на Зарембу. — Много бы я дал за это. Не представляю себе, кто бы это мог быть?
— Право, я в глаза не видал еще никого из пишущих, — отпирался Заремба самым искренним тоном.
— Наверное, какой-нибудь брехун из коллонтаевской кузницы, — быстро успокоился епископ и, протягивая Зарембе руку для поцелуя, спросил дружеским тоном: — Когда же я увижу тебя в моей канцелярии? Не очень что-то торопишься приняться за работу. Больше тебе нравится кутить с молодежью, заводить любовные интриги, в картишки играть. Что? Рассказывал мне Воина, как ты тут повесничаешь! — засмеялся он, грозя пальцем.
Заремба пообещал через несколько дней быть в его распоряжении и удалился, дав себе торжественную клятву никогда в жизни больше не переступать порога его дворца. Сам же отправился дальше бродить по местам всяких сборищ, забав, кутежей, по компаниям картежников и вообще повсюду, где только рассчитывал услышать о Мерече, — так терзало его беспокойство о судьбе Качановского, Кацпера и отряда отбитых солдат. Повсюду можно было видеть и слышать его, к удивлению всех, знавших его возвышенный, строгий образ мыслей и горячий патриотизм. Оппозиционеры, с которыми он встречался иногда у Зелинского или у вдовы-подкоморши, не скупились на осуждения, находя неподобающим его разгульный образ жизни.
— Кто водится с отбросами, того свиньи слопают, — рубнул с плеча Краснодембский.
— С кем поведешься, таким и станешь! — досказал его мысль Скаржинский, с отеческой серьезностью предостерегая его от компании модных, франтовски одетых бездельников.
Не имея возможности раскрыть причину, он поблагодарил их за совет, не обещая, впрочем, исправиться, и продолжал толкаться по всем клубам гродненского света, с возрастающим нетерпением ожидая возвращения Кацпера или какого-нибудь известия о нем.
Однажды, после тяжелой внутренней борьбы, он навестил кастеляна. В гостиной застал только Тереню и Марцина. Поручик сидел посреди гостиной верхом на стуле, вытянув вперед руки, на которых висели желтые шелковые нитки, сматываемые Тереней в клубок.
— Смотрите, вспомнили о нас! — упрекнула она его с первых же слов. — Не оправдывайся, мы знаем, как ты занят по балам и ассамблеям, знаем!
— Мало тебе, Тереня, одного поручика в гарнизоне? Каждый ищет, где ему лучше. Ты здесь не плакала обо мне?
— Зато кто-то другой льет горькие слезы, если не видит тебя каждый день, — тараторила она, наматывая нитки с большой ловкостью. — Все дамы рассказывают друг дружке по секрету о твоих любовных делах, приключениях и победах! Марцин, по рукам получишь, — пригрозила она Закржевскому за какой-то совершенно невинный жест.
Явился камергер в сопровождении неразлучного Кубуся с лекарствами, кучей пледов и печальных жалоб, но поздоровался с Зарембой с демонстративным радушием. Вскоре явилась и кастелянша, более печальная, чем всегда, еще более тихая и задумчивая, созерцательно устремленная в нездешние миры, а за нею — белой тенью испанец, пугающий своим бледным, как бумага, лицом, бездонно черными глазами и всем своим иконописным обликом. Совсем уже под вечер, когда прислуга зажигала канделябры, явилась наконец и Иза. Заремба едва не вскрикнул от удивления, такой странно изменившейся она ему показалась. Она ступала, окутанная полной меланхолии печальной улыбкой, в длинном темном платье, со взглядом монашенки в минуты блаженных видений, такая красивая, величественно благородная и влекущая, что взгляды всех склонились перед ней в безмолвном восторге.
«Базарная красавица! Лживое божество! Солдатская Афродита!» — говорил презрительный взгляд Зарембы, но тем не менее, хотя он и очень торопился, остался у них на весь вечер. И с необычным любопытством смотрел на Изу, интересовавшуюся теперь вещами высшего порядка, разговорами с монахом и кастеляншей, пытавшимися разобраться в запутанных цитатах святой Терезы.
— Напялила на себя теологию, как модный наряд, — шепнул Заремба Марцину. Но тот не замечал никого, кроме Терени, и не видел происходящего вокруг.
Интересовал Зарембу и камергер, его ехидные взгляды, которые он бросал то на жену, то на монаха, и частый, с трудом скрываемый смех. По-видимому, его забавляла эта комедия, разыгрываемая с большим искусством и глубоким проникновением своей ролью. Но меру его изумления в этот день переполнил кастелян: явившись к ужину, он подал ему руку, словно между ними ничего не произошло, не затрагивал даже этой темы и, только уходя, заявил ему:
— Мать настаивала в письме, чтобы я поторопил тебя уехать из Гродно. По тебе соскучились дома.
Слова были сказаны таким тоном, что он должен был понять их как предостережение перед какой-то опасностью. Он глубоко задумался над ними; окунувшись опять в уличную толпу, почувствовал безошибочным инстинктом заговорщика и солдата, что за ним бродят какие-то подозрительные личности. Это не была градская полиция пана маршала, так как приключение в Мерече не подлежало его юрисдикции и к тому же сошло уже со сцены общественного внимания, поглощенного в данный момент во сто крат более важным вопросом трактата с Пруссией. Следить за ним могли только польские ищейки, а это грозило похищением и отправкой бог знает куда. В том, что он не ошибался, убедило еще его столкновение с фон Блюмом на вечере у графа Анквича, где он очутился в ту же ночь.
Явился он довольно поздно, когда игра шла уже во всех залах. Первым попавшимся ему навстречу лицом был фон Блюм, который сначала будто не заметил его, но немного погодя подошел с дружеским приветствием и, отведя в сторону, рассказал ему о своей погоне за беглецами. Он дал понять, что не слишком старался нагнать их и предоставил им возможность улизнуть, расхваливая при этом храбрость и находчивость Качановского.
Заремба не дал поймать себя на удочку коварных расспросов и зевнул, уверяя фон Блюма, что лучше гоняться за счастьем у зеленого стола, где царил уже вовсю «фараон». Понимал уже, что его подозревают. Мороз пробегал у него по коже, однако он сел за карты и играл с большим увлечением и удачей, не обращая внимания на частые испытующие взгляды фон Блюма.
Вечер у графа Анквича отличался избранной компанией первейших игроков и пьяниц, игрой на высокие ставки и великолепным угощением. Собрания были исключительно мужские, и хозяйские обязанности нес сам граф, пока все не усаживались за столики. Играли обычно до утра, иногда и позже.
Было уже совсем светло, и гостям разносили закуски. Многие игроки уже разъезжались. Улизнул потихоньку и Заремба, но, по странному совпадению, наткнулся перед самым дворцом на фон Блюма. Указывая на то, что, несмотря на ранний час, в воздухе пахнет грозой и молнии рассекают грозно склубившиеся тучи, фон Блюм во что бы то ни стало предлагал ему отвезти его домой в своем экипаже. По дороге они дружески беседовали и расстались в самых приятельских отношениях.
«Не без причины оказывает он мне столько внимания. А может быть, ему хотелось выследить, как я живу?» — размышлял он подозрительно, входя в свою квартиру. И как он обрадовался! На его постели спал монах в рясе и сапогах, как приехал. От скрипа дверей он проснулся и сразу вскочил. Тут же выяснились причины его запоздания. В пути у него чуть не умер в тряской бричке Кацпер, и ему пришлось уложить его у знакомого крестьянина, а потом, когда казаки фон Блюма стали перетряхивать всю округу Мереча, спасаться и как лиса колесить зигзагами по лесам и прятаться в шалашах угольщиков. Рассказывал он веселым тоном, в глазах его блестела отважная предприимчивость и энергия, не останавливающаяся ни перед какими препятствиями.
