Альфредо Конде - Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса
— Не говори глупостей! Как это возможно? — удивился Асеведо.
— Ты что же, думаешь, англичанам не известно уже, какие снаряды мы отливаем? — настаивает Ибаньес.
Он замолкает, а остальные смотрят на него. И сейчас, спустя уже довольно много дней после катастрофы, некоторые рабочие еще копошатся среди обломков, но ничто не говорит о том, что активно ведутся восстановительные работы. Все парализовано. После некоторого молчания Ибаньес вновь настойчиво возвращается к своей главной мысли, не желая смириться с тем, что именно люди его сословия более всего портят ему жизнь.
— Это были священники. Священник всегда авторитет для своей паствы, прихожанин полагает, что тот не может давать ложных советов. Идет к нему посоветоваться обо всех общих и частных делах и ничего не делает без его согласия.
— Да как это могли быть священники! — осмелился высказаться Франсиско Асеведо. — Уж скорее военные вступили в сговор со своими родственниками из дворцов.
— А! Разве можно представить себе, пусть даже и отдаленно, что приходские священники ничего вообще не ведали о заговоре своих прихожан и о согласованных действиях шести тысяч душ на прибрежном пространстве в шесть лиг длиной и пять шириной?.. Ведь наверняка нашелся хоть один богобоязненный человек, которого совесть заставила все рассказать своему духовному отцу…
Антонио Ибаньес умолкает, заметив Авелино Мотина, родственника Рафаэля Мотина, того самого, который открыл стрельбу, положив тем самым начало беспорядкам; тот бежит к ним.
— Сюда идут военные, дон Антонио, военные!
И правда, на дороге, ведущей от Серво, той самой, по которой он только что прошел вместе с сыном, появляется отряд военных, возглавляемый Франсиско Биедмой, командующим артиллерийскими войсками Галисии и интендантом королевства, в сопровождении других артиллерийских и интендантских офицеров, которые направляются произвести инспекцию последствий катастрофы, обрушившейся на единственный завод боеприпасов, коим располагает его величество король. Вместе с ними — граф Сан-Роман, Бернардино Техадо, и лейтенант Руис Кортасар. Антонио Ибаньес чувствует, что им овладевает ярость.
Когда военные, приблизившись к ним, спешиваются, Ибаньес, Шосе и Франсиско Асеведо приветствуют командующего и сопровождающих его офицеров. Антонио прежде всего обращается к интенданту его величества, не обращая никакого внимания на командующего Вивейро, и когда видит, что его сын Шосе пусть сухо, но все же намерен приветствовать лейтенанта Руиса Кортасара, тут же пресекает это.
— Мой сын не подаст руки трусу! — кричит он, прекрасно владея голосом.
Наступает ужасающая тишина. Выкрик разнесся эхом по окрестным долинам и над развалинами завода, так что его услышали все. Бригадир Бернардино Техадо граф Сан-Роман вступается за своего подчиненного:
— Как вы смеете? Это офицер его величества!
Антонио Ибаньес внезапно замирает и пронзительно смотрит на командующего расположенными в Вивейро войсками; он оглядывает его с головы до ног, и взгляд его так жесток, что фраза, которую собирался произнести военный, застывает у того на губах; потом Ибаньес пренебрежительно сплевывает в сторону и обращается к интенданту его величества, прибывшему произвести инспекцию того, что некогда составляло гордость его жизни:
— Лейтенант Руис Кортасар — трус, обесчестивший своим поведением военный мундир, который он носит, будучи пьяным и встав на колени перед мятежниками, чтобы вступить с ними в преступный сговор, отказавшись от исполнения своих воинских обязанностей.
— Ради бога, Ибаньес, успокойтесь! — считает нужным вмешаться командующий артиллерией Франсиско Биедма.
— Успокоиться? Я совершенно спокоен, генерал! И возмущен! Цеха, производившие снаряды для королевских войск, были полностью разрушены, потому что офицеры, которым было поручено их охранять, не выполнили свой долг. Цеха были разрушены с их молчаливого согласия. Не было оказано никакой помощи. Они побратались с чернью и подстрекали кричать «Да здравствует король!» и «Смерть Ибаньесу!» в разгар погрома, как бы давая согласие на это. Да здравствует король и смерть одному из самых верных его слуг, а они тем временем невозмутимо наблюдают, как рушится единственная для короля возможность получать снаряды для войск? Я обвиняю их в предательстве.
Бернардино Техадо стоит в отдалении, за спинами нескольких офицеров, отрезающих ему путь к Ибаньесу или защищающих его на случай, если тот вознамерится к нему подойти, но Руис Кортасар стоит прямо перед взбешенным хозяином Саргаделоса и считает своим долгом поднять руку, чтобы ответить на оскорбление. Лучше бы он этого не делал. Антонио Ибаньес догадывается о намерении и предупреждает его. Звонкая пощечина валит лейтенанта на землю, а Ибаньес встряхивает костяшками пальцев, пострадавшими от крепкого столкновения с челюстью поверженного лейтенанта.
Действия Ибаньеса были столь быстрыми и решительными, что офицеры оказались не в состоянии помешать ему, и теперь они пытаются исправить ошибку. Ибаньес пытается вырваться, и, ко всеобщему удивлению, ему без особых усилий это удается. Лейтенант все еще не может прийти в себя после удара в челюсть и колеблется: то ли ему держаться достойно и невозмутимо, то ли гневно ответить на вызов оскорбившего его предпринимателя. В этот момент Ибаньес вонзает в него свой взгляд и предупреждает:
— Даже не вздумайте, я вас убью на месте.
И Руис Кортасар не осмеливается. Только что подошли рабочие завода, окружив военных, и их поведение не оставляет сомнения в том, что они больше не намерены им доверять. Тогда интендант его величества, генерал Биедма, отдает благоразумное распоряжение, состоящее в том, что дело на данный момент считается законченным и что теперь судьям надлежит определить характер сатисфакции, которую получит оскорбленный офицер, наказание, которому подвергнется его оскорбитель, а также то, коего заслужат действия его работников в случае, если они слишком далеко зайдут и предпримут что-либо против военных; о плевке, полетевшем к ногам бригадира графа Сан-Романа, не было сказано ни слова, возможно, потому, что генерал действительно о нем забыл, а может быть, чтобы не усложнять все это еще больше, а возможно полагая, что плевок этот минимум того, что заслуживает его подчиненный. Постепенно воцаряется спокойствие, а к инспекции можно приступать завтра же, после того как войско отдохнет в казармах и все вновь вернется в естественное русло, в русло самой неукротимой деятельности, которую Ибаньес когда-либо осуществлял в своей жизни.
10В последующие дни то светило солнце, то лил дождь, и смену погоды не могли предсказать даже древние старики, привыкшие строить такого рода предположения, самым тесным образом связанные с их костями и болезнями, со светом и тенью, ложившимися на землю в эту пору поздней весны, когда покой и неуверенность, подобно изменениям погоды, чередовались в душе нападавших и подвергшихся нападению. И время, и погода были в полном соответствии с известным убеждением, что если март ведет себя подобно маю, то май в конце концов превращается в ветреный дождливый март, когда даже трава растет больше, чем хотелось бы. А что уж тогда говорить об июне? Травяной год — дрянной год, утверждали старики, а угольщики, приехавшие из Кантабрии, кузнецы из Страны Басков, надзиратели, следившие за работами на рудниках, смотрели на них, удивляясь столь категоричному высказыванию.
К вечеру обычно гремел гром, после того как в полдень солнце согревало души, которые спустя несколько часов умиротворял дождь. А с приходом дождя в воздухе повисал запах влажной земли, напоминавший Ибаньесу завод в Талавере и то, чему научил его Сестер; это источала аромат белая глина, заставляя его мечтать о рискованных делах, которые — теперь он в этом ничуть не сомневался — он предпримет в самом ближайшем будущем.
После того как была улажена ссора с Франсиско Руисом Кортасаром и в основном завершена инспекция нанесенного ущерба, Ибаньес приступил к восстановлению разрушенного. Он пообещал себе ввести завод в действие за несколько месяцев, и множество народу без устали трудилось на восстановлении цехов, в том числе и военные. Среди этого множества было немало и тех, кто участвовал в мятеже, но не был задержан или не сбежал в другие места страны, как в самые отдаленные, так и в близлежащие горы, в ожидании, пока все забудется, что вряд ли могло произойти. С самого дня второго мая стали поступать вести о том, что подстрекатели продолжают свою работу и что многие из мятежников теперь уже по собственной воле, не испытывая никакой необходимости в подстрекательстве со стороны клерикалов или идальго, замышляют враждебные действия. Став жертвами неумолимого хода истории, теперь они начали голодать, ибо у них уже не было заработков, а урожай выдался чрезвычайно скудным, вот они и кружили, подобно ястребам, над продовольственными складами, возведенными заводом в порту Сан-Сибрао.
