Исай Калашников - Гонимые
В дверь громко постучали. Хо положил плиту на место, присыпал стыки пылью, положил циновку на место. Легкая дверь сотрясалась под ударами вот-вот развалится. Холодеющими руками Хо отодвинул засов. В комнату вошел смуглый скуластый воин.
— Ты пойдешь к моему господину.
Как ни испуган был Хо, а все-таки заметил, что воин не из дворцовых стражников, одет просто и, если судить по выговору, не из коренных жителей и не чжурчжэнь, а скорее всего кидань. За домом стояли два оседланных коня. На одного сел воин, повод другого подал Хо. Это его озадачило еще больше. Случалось и раньше, что его спешно вызывали Хушаху или князь Юнь-цзы, но коня никогда не подавали.
Время было уже позднее. Они долго рысили по глухим, пустынным переулкам. Наконец на окраине, у самой городской стены (ее зубцы мрачно чернели на темном поле неба), воин остановился, постучал в крепкие ворота.
Они сразу же открылись. Хо провели через темный двор. У дверей дома кто-то поднес к его лицу бумажный фонарь, словно удостоверяясь, он ли это, и знакомый голос пригласил:
— Заходи.
В доме от раскаленных жаровен пахло угаром, тускло светились бумажные фонарики, свисающие с потолочных балок. Человек, пригласивший Хо войти, повесил и свой фонарь, обернулся. Это был Елюй Люгэ.
— Ты знаешь, кто я? — спросил он.
— Да, господин, вас знаю.
Веселый взгляд узких глаз Елюй Люгэ уперся в лицо Хо.
— Сомневаюсь! Впрочем, знать все, о чем только можно узнать, — твое занятие. Я тысячник в войсках императора. Это тебе известно?
— Да. Вы Елюй Люгэ, потомок Елюй Янь-си, девятого и последнего государя династии Ляо.
— О, ты знаешь много больше, чем я думал! Что ж, может быть, это и хорошо. Я в тебе, кажется, не ошибся… А знаешь ли ты, что мои предки правили здесь, — Елюй Люгэ постучал ногой по деревянному полу, — более двухсот лет? И знаешь ли, что власть у нашего дома была похищена? Это сделали предки нынешнего императора.
Хо потряс головой. Уж не ослышался ли он, не снится ли ему дурной сон? Обвел взглядом комнату. Горят фонарики, бросая на пол тусклые пятна света, краснеют бока раскаленных жаровен. Елюй Люгэ, широкоплечий, уверенный в себе, стоит перед ним, сунув большие пальцы рук за пояс.
Шутит? Но за такие шутки снимают голову!
— Нынешний государь незаконный. Хранить ему верность — преступление.
Ты понял меня?
— Нет, нет, я ничего не понял, я ничего не знаю, — Хо встал перед ним на колени. — Отпустите меня. Я маленький человек и ничего худого вам не сделал.
— Я отпущу тебя, не пугайся. Но теперь ты должен приходить сюда и рассказывать мне все, что услышишь от северных варваров, от Хушаху, Юнь-цзы и других высоких сановников.
— О, великий господин, меня за это убьют!
— Если дознаются — убьют. А нет — проживешь до ста лет. Но если не согласишься этого делать, умрешь уже сегодня. Если вздумаешь передать наш разговор Хушаху или кому другому, умрешь в день доноса.
Все эти страшные слова Елюй Люгэ произносил легко, даже весело, но Хо всем своим нутром чувствовал, что все будет так, как он говорит. Вдруг ему пришла спасительная мысль.
— Великий господин, вы же сами видели — Хушаху прогнал меня. Я уеду из города. Буду делать посуду из глины. Я вам совсем не нужен.
— Он тебя не прогнал. При мне он справлялся у слуг, не зашибли ли они тебя до смерти. Перестань крутить хвостом! Не открутишься. Как можешь ты, рабская твоя душа, хранить верность тем, кто бьет тебя по лицу, грабит твой народ? Как можешь отказываться от того, что приказываю тебе я, имеющий законное право повелевать тобой? Иди и помни все, что я тебе сказал. Подожди. Сколько платит тебе Хушаху? У меня ты будешь получать вдвое больше того.
Стражники провели его за ворота, отпустили. В темных переулках гудел сырой, тяжелый ветер, пронизывая до костей. Хо брел, спотыкаясь в темноте, придерживаясь за глухие, шершавые стены. Мир был черен, как лист бумаги, залитый тушью.
Глава 10
С берестяным коробом в руках Чиледу подошел к куче сухого аргала, устало присел на нее. Весенний ветер слизал с косогоров снега, на широких проталинах паслись овцы. В курене снег уже растаял, и у коновязей блестела жирная, истоптанная копытами грязь. За юртами, подставив бока солнцу, дремали волы, худые, с клочьями линяющей шерсти на ребрах. Во сне волы шумно вздыхали и лениво перекатывали во рту жвачку. Ребятишки с луками из согнутых тальниковых веток гонялись друг за другом. По степи из дальнего куреня ползла повозка… Тут все было так же, как в кочевьях меркитов.
Временами Чиледу казалось, что в его жизни ничего не изменилось. Да, там он был воином, здесь — черный раб, но разобраться — разницы никакой нет.
Когда делили пленных, Чиледу вместе с мальчиком Олбором достался Джэлмэ. Молодой друг Тэмуджина этому не обрадовался.
— Ушкана ободрать — такой же. Ну куда ты годишься?
Чиледу хотел напомнить, что сын Оэлун дал ему волю и молодой хозяин напрасно причисляет его к боголам, но не сказал — что ему воля? Если бы вернули молодость, а воля… Вон дремлющие волы не привязаны и пут на ногах нету, но не бегут от упряжек, от кнута. Эх-хэ!
Поднялся, нагреб в короб аргала, сгибаясь под его тяжестью, пошел к юртам. У одной из них поставил короб на землю, приоткрыв дверной полог, сказал:
— Аргал принес. Что еще?
Старуха, готовящая у очага пищу, молча бросила пустой бурдюк. Он шлепнулся к его ногам, из горловины вылетели мутные брызги. Чиледу поднял его, подождал, что скажет старуха. Но она повернулась к нему спиной. И эта ненавидит его. Что сделали ей меркиты — лишили мужа, сына, брата?
— Тебе нужна вода?
Молчит. Ладно, он принесет воды. Но перед этим надо посмотреть, не наделал ли чего Олбор. Пастухи, которые живут вместе с ними в юрте, утром уходят со стадами и возвращаются поздно вечером. Днем мальчик совсем один.
Чиледу присмотреть за ним удается редко… Чтобы мальчик не вылез из юрты и не ушел куда-нибудь, уходя, крепко привязывал дверной полог.
Мальчик сидел у погасшего очага, выгребал золу и угли. Круглое лицо было в саже. Гутулы, слишком великие для него, он потерял, и голые ноги посинели от холода.
— Ну, что ты делаешь? — Чиледу присел перед ним.
Олбор взобрался на колени, обхватил шею заледеневшими руками. Чиледу распахнул полы халата, обогрел его у своей груди, вытер рукавом мордашку.
Мальчик притих, начал дремать. Он осторожно обул его, положил на козью шкуру, прикрыл шубой.
— Спи, малыш. Я скоро вернусь. Разведу огонь, тебе будет тепло. Э-эх, пропадешь, парень…
Вот она, доля человеческая. Ни поесть досыта, ни одеться, ни согреться. С младенчества начинаются муки. Почему так? Кто виноват по всем этом?
Бесшумно ступая, вышел из юрты. Едва принес воды, Джэлмэ направил его помочь стрелочнику нарезать палок. Стрелочник, молодой, добродушный, был на редкость словоохотливым, болтал без умолку, но, заметив, что Чиледу его не слушает, осуждающе покачал головой.
— Какие вы гордые, меркиты! Не хочешь разговаривать? И не разговаривай. Может, ты большой нойон? Может, думаешь, я тебе неровня? И думай. А я тоже гордый. Буду молчать.
Однако молчать он совсем не мог. Почти тут же заговорил снова:
— А чем вы гордитесь? Разбойники. Кто убил мою мать? Меркиты. Кто убил моего учителя-стрелочника? Меркиты. Убивать стариков и женщин легко.
Ты вот попробуй меня убей.
Ах, глупый парень! Для Чиледу убить его было совсем не трудно. Сразу видно — не воин, — а с кем захотел состязаться в умении наносить смертельные удары. Но сознание своего превосходства над этим парнем не принесло ни утешения, ни облегчения, оно было горестным, как все его раздумья. Слишком многие умеют убивать и слишком часто пользуются этим умением. А ради чего?
— Меркит, не срезай палок с сучьями! Или ты не знаешь, какой должна быть хорошая стрела? Из тебя никудышный помощник. Ничего не умеешь делать… Моя жена лучше тебя, мужчины…
Чиледу вспомнил, что жених Каймиш тоже, кажется, делал стрелы… Но и Каймиш, и ее жених должны быть в курене Таргутай-Кирилтуха, далеко отсюда.
На всякий случай спросил:
— Как зовут твою жену?
— Каймиш.
— Теперь я знаю… Ты Тайчу-Кури?
— Что ты сказал? Погоди… Уж не тот ли ты меркит?..
— Тот самый, — вздохнул Чиледу, сел на вязанку палок, воткнул в сырую землю нож. — Хорошая у тебя жена. Ты, наверное, счастливый.
— Моя жизнь полна радостей! Мы ждем ребенка. Потому я взял в помощники тебя, а не свою Каймиш. Почему ты сразу не сказал, что знаешь мою Каймиш? Она много говорила о тебе. Ты хороший человек!
— Не знаю, какой я… Вряд ли хороший.
— Но мы-то знаем! Не будь тебя, не обнял бы я свою Каймиш. Ты должен был нас сразу найти.
— Я даже не думал, что вы можете быть тут.
— Как не думал?! Где Тэмуджин, там и я. Мы родились в один день, я вырос в его одежде, я выделывал с ним овчины — как могу быть в другом месте? Кидай палки на телегу, поедем.
