Автор неизвестен - Аспазия
Перикл был изумлен.
— Конечно, я не откажу тебе в моем согласии, — сказал он, — но что может руководить тобой в этом деле?
— Это шутка, — отвечала Аспазия. — Эта забавная аркадская пастушка будет забавлять меня. Мне смешно, когда я гляжу в ее большие, круглые, испуганные глаза.
Аспазия говорила правду, она хотела позабавиться девушкой, хотела доставить себе удовольствие, видя, как будет вести себя неопытная, суеверная пастушка, неожиданно перенесенная в утонченную жизнь Афин.
Болезнь одного из рабов заставила Перикла остаться еще на один день гостем пастуха.
Этот день афиняне также большей частью провели в обществе смуглой пастушки.
Кора снова рассказывала пастушеские истории, спела им несколько детских песенок, сочиненных ей самой. Она рассказывала о Дафне, которую оплакивали все животные, но этот печальный рассказ не встретил одобрения Аспазии.
Она выслушала его с насмешливой улыбкой своих насмешливых губок.
Когда, гуляя они подошли к маленькому ручью и Аспазия хотела поглядеться в него, Кора вдруг испуганно оттолкнула ее назад, предупреждая, что тот, кто глядится в этот источник, часто видит не свой образ, а образ нимфы, которая глядится через его плечо — и тогда он погиб.
Когда солнце стояло в зените и послышались звуки сиринги, Кора сказала: — Пан снова рассердится — он не любит, чтобы в полдень, когда он отдыхает, его будили звуками сиринги или другим инструментом.
На сиринге играл мальчик пастух, который накануне танцевал для Аспазии и Перикла. Конечно мальчик знал, что Пан не любит полуденных звуков сиринги, но продолжал играть, видя, что Кора недалеко и думая доставить ей этим удовольствие, а между тем Кора побранила бедного мальчика, хотя у нее было мягкое сердце: на глазах у Перикла и Аспазии она спасла из сетей паука, попавшуюся в них муху.
Девушка серьезно слушала, когда Аспазия снова начала рассказывать ей об Афинах.
Молодая женщина нарочно описывала афинскую жизнь самыми привлекательными красками. Она нарушала спокойствие этой идиллической натуры, будила борьбу в гармоническом спокойствии этого детского сердца, наконец, она стала приглашать Кору следовать за ней в Афины. Кора молчала и была видимо погружена в глубокую задумчивость.
Аспазия обратилась к достойным родителям Коры и объявила им, что хочет взять Кору с собой в Афины, что там их дочь ожидает счастливая судьба.
— Да будет воля богов! — сказал пастух.
— Да будет воля богов! — отвечала его жена.
Но они не сказали «да» и сколько раз ни просила Аспазия их согласия, они оба постоянно повторяли:
— Да будет воля богов!
Видно было, что сердцу матери и отца нелегко расстаться с дочерью даже когда ее ожидает счастливая судьба. Вечером, в этот же самый день, Кора вдруг пропала после того, как привела домой стадо, и ее долго напрасно искали, наконец Перикл и Аспазия увидели девушку, спускавшуюся по склону холма. Но она шла в странной позе: обе ее руки были подняты и крепко прижаты к ушам.
В некотором отдалении от путешественников стояли рабы Перикла; когда девушка подошла к этой группе, она вдруг отняла руки от ушей и стала прислушиваться к словам разговаривавших между собой рабов. Почти в тоже мгновение она вздрогнула, как бы от испуга, приложила руку к груди и несколько мгновений стояла не шевелясь.
Перикл и Аспазия приблизились к ней и спросили о причине ее смущения.
— Я спрашивала Пана, желает ли бог или нет, чтобы я следовала за вами в Афины, — сказала она.
— Как так? — спросили оба.
— Там, внизу, в долине, — отвечала девушка, — есть грот Пана, где в нише стоит сделанное из дуба изображение бога. Туда ходят все пастухи, когда желают спросить о чем-нибудь таинственном. Вопрос надо тихонько шепнуть богу на ухо, затем зажать уши руками и идти таким образом до тех пор, пока не встретишь разговаривающих людей. Затем надо вдруг отнять руки и первое услышанное слово, есть ответ Пана на вопрос, заданный ему на ухо.
— И какое первое слово услышала ты от наших рабов? — спросила Аспазия.
— Слово «Афины», — отвечала Кора, дрожа от волнения. — Итак, Пан желает, чтобы я отправилась в Афины! — со вздохом прибавила она.
— Он дозволяет тебе также взять с собой твою любимую черепаху, улыбаясь сказала Аспазия.
В эту минуту подошли родители Коры.
— Пан желает, чтобы я отправилась в Афины, — сказала девушка печальным, но решительным тоном и повторила рассказ, как она спрашивала оракула в гроте Пана.
Пастух и его жена выслушали рассказ, со смущением переглянулись и не менее печально, чем девушка, повторили слова:
— Пан желает, чтобы Кора отправилась с чужестранцами в Афины!
Затем они подошли к плачущей дочери и поцеловали ее.
— Кора будет награждена за послушание богам, — сказала Аспазия. — Она будет присылать вам посланных с известиями и подарками от себя, а когда вы состаритесь, она призовет вас к себе, чтобы вы прожили с ней остаток ваших дней.
— Уже вчера в доме произошло одно предзнаменование, — задумчиво сказал пастух, — змея, прокравшись в гнездо ласточки на крыше, упала на очаг, через дымовое отверстие.
Аспазия еще долго ободряла и утешала стариков. Они молча слушали ее, покорившись божественной воле; печально доносились издали звуки сиринги влюбленного пастуха, тогда как сумерки все более сгущались.
Наконец, все вместе вошли в дом, где Перикл и Аспазия должны были провести последнюю ночь в аркадских горах, так как с наступлением утра они думали двинуться в путь, к цели своего путешествия, где их ожидали более важные дела, чем в тихой пастушеской стране.
Не для того, чтобы принимать участие в олимпийских играх, не для того, чтобы видеть падающих на песок кулачных бойцов, не для того, чтобы слышать восклицания многих тысяч эллинов, приветствующих победителей на играх приехали Перикл и Аспазия в Элиду — их сердца стремились навстречу к Фидию. В одно прекрасное утро они вступили в знаменитую, орошаемую священными водами Алфея, долину Олимпии.
По всем дорогам, ведущим через Аркадские горы, или через Мессину из южной части Пелопонеса, или с севера через Ахайю к Иллийскому берегу, по всем так называемым священным праздничным дорогам, идущим к берегу Алфея, толпились путники. По морю с берегов Италии и Сицилии шли суда — все стремились в Олимпию. Временами попадались целые праздничные караваны, при проходе которых остальные путники, как пешеходы, так и конные в экипажах, останавливались, пропуская шествие, колесницы которого часто были украшены рисунками, позолочены и покрыты дорогими коврами.
Недалеко от входа в священную рощу находилась большая скульптурная мастерская. В этой мастерской уже несколько лет работал Фидий. Здесь с помощью Алкаменеса и других учеников, в уединении и тишине, прерывавшейся каждые пять лет шумом олимпийских игр, он заканчивал свое произведения. Бежав из веселых Афин, освободившись от всевозможных влияний, сковывающих цветочными цепями парение его мысли, здесь в одиночестве, окруженный горами, на берегу священного потока создавал он своего Зевса.
Из мастерской Фидия вышли двое мужчин и пошли вдоль по берегу Алфея. В одном из них мы узнаем Алкаменеса. Его спутник был знаменитый Поликлет из Аргоса, соперничавший своими произведениями из мрамора и бронзы с великим афинянином, но изображавший в своих произведениях только человеческое и предпочитавший всему статуи атлетов. Его школой была Олимпия, здесь его взгляд и ум черпали вдохновение у живых, гармонически сильных образов. Различие художественного направления Фидия и аргивского соперника закрепило между ними негласное соревнование.
В то время как афинянин думал, что искусство аргивянина начинают ценить слишком высоко, Поликлет чувствовал себя оскорбленным, что обойдя его, пелопонесского скульптора, пригласили афинянина с учениками для создания пелопонесского Зевса. Это была часть того афинского торжества, которое предсказывала Аспазия, стараясь доказать Периклу, что афиняне должны превзойти своих соперников в прекрасных искусствах…
Таким образом Поликлет избегал отношений с Фидием и его окружающими, за исключением Алкаменеса, который охотно пренебрегал мелкими соображениями. И теперь, случайно встретившись со своим аргивским товарищем по искусству, он завязал с ним непринужденный разговор.
Поликлет, человек спокойный и благоразумный, боровшийся с Фидием и его школой, спокойно спрашивал об Агоракрите, почему тот не последовал за своим учителем, чтобы работать вместе с ним, как на афинском Акрополе.
— Ты вполне справедливо удивляешься тому, — сказал Алкаменес, — что учителю не достает самого любимого ученика. После победы моей Афродиты над работой его любимого ученика, я не могу похвастаться личным расположением учителя, но я последовал за ним сюда и продолжаю трудиться. Я всегда переносил общество Агоракрита, несмотря на его враждебное отношение. Но он, чтобы не видеть моего ненавистного лица, оставил учителя после завершения Парфенона. Он взял заказ статуи Зевса для Коронии, но как и тогда, когда он хотел создать Афродиту, а создал Немезиду, его Зевса приняли за изображение бога подземного мира. Он становится все мрачнее и мрачнее, тогда как мое искусство имеет другое направление, поэтому мы теперь не в состоянии выполнять одну задачу.
