Наоми Френкель - Дом Леви
– Я сегодня приду поздно, – крикнул он матери и выскочил из дома.
– Эти молодежные движения, – сказала мать, извиняясь перед гостями, – портят молодых, приучая их пренебрежительно относиться к любому образу жизни.
Так как хозяйка дома коснулась этой темы, тут же вспыхнул спор. У большинства присутствующих сыновья и дочери были в молодежных движениях, и они начали наперебой выступать с обвинениями тех, кто ведет себя дерзко, не уважают родителей и учителей, забросили учебу, и виновата во всем фанатичная верность движению. Тут собирался подняться Филипп в защиту молодых, но доктор вскочил, опередив его. Все присутствующие были крайне удивлены, ибо доктора все уважали за привычное для него молчание.
– Говорю я вам, – начал доктор громким голосом, как будто выступал перед большой аудиторией, – главного вы не видите. Я не сомневаюсь в ваших сетованиях. Все это верно. И пренебрежение тут есть. И фанатизм. – Тут доктор мягко улыбнулся, словно именно фанатизм был ему по душе. – Речь идет об образе жизни, господа, образе жизни, который они создали для себя, и никакого нет в этом преступления, ну, немного преувеличение от увлечения. Но, главное в том, что в образе жизни в этих движениях есть настоящая глубокая мораль. Дорогие друзья, говорю вам с полной ответственностью, что эти молодежные движения настоящие творческие лаборатории жизни.
– Доктор, – возвращается Филипп к вопросу по выходу из Бранденбургских ворот в сторону дома доктора – Филипп идет большими шагами, а доктор плетется за ним, – как вы сумели так глубоко вникнуть в тему…
– Я устал, – прерывает его слова доктор Блум. Останавливается, опираясь о фонарный столб у своего дома. Филипп рядом все еще ожидает ответа, и оба не чувствуют, что сверху над ними, окно второго этажа неожиданно захлопнулось.
– Поднимемся к вам на короткое время, доктор, – предлагает Филипп.
– Что мы будем делать в моей квартире? Барбара моя пошла на какие-нибудь развлечения в канун воскресенья, и нет кого-либо, чтобы приготовить нам даже чай.
– Но виден свет в ваших окнах, – говорит Филипп, подняв голову к квартире доктора, – выходит, старуха дома.
– Может быть… – смущен доктор, и тоже смотрит на свои освещенные окна. – Но чего ее беспокоить в день ее праздника.
– Если так, доктор, – Филипп так и не замечает в голосе доктора сопротивляющиеся нотки, – пойдем с вами в какой-нибудь ближайший ресторанчик. Превосходное вино – ничего нет лучшего для отдыха двух таких холостяков, как мы.
– Пошли, – соглашается доктор Блум.
Оба направляются в ресторан. Окно в квартире доктора Блума закрыто. Белла в своей комнате, на кровати, одета в пальто, и чемодан стоит возле нее.
«Если они поднимутся, то, прежде всего, войдут в кабинет доктора. Как только дверь за ними закроется, проскользну по коридору и исчезну из дома. Филипп посидит немного у доктора в одной из его комнат».
Белла сидит на кровати. Нет, бегство не поможет. Невозможно сбежать от человека, стоящего внизу, у фонарного столба, спокойного, улыбающегося. Да и старые мечты больше не помогут. «Куда теперь?» Нервным движением она затягивает пояс и напряженно прислушивается, не слышны ли шаги. Тишина еще больше раздражает ее нервы. «Сбегу!» Спрячусь!» Но в уголке души теплится надежда, что побег ее не удастся, и только она пройдет коридор и откроет входную дверь, Филипп тут как тут, встанет перед ней, возьмет ее за руку, и всего прошлого как будто и не было.
Часы на стене бьют девять раз. «Уйду. Оставлю записку доктору на столе, и поеду прямо в Дом Движения, и никого там не найду. Ну и что? Возьму ключ у привратника, и зайду в Дом. Может, даже сумею вздремнуть? Завтра меня разбудят голоса товарищей, завтра воскресенье, и они встают рано, чтобы выйти с группами детей на экскурсию. Рохеле на кухне будет намазывать горы бутербродов – повидло на ломти хлеба. Бобби будет чистить свои ботинки в коридоре, и орать песню на иврите: «Сейте пашню, сейте! Пойте песню, пойте!» а Джульетта будет стоять около моей кровати и говорить: «Хорошо, что ты вернулась, Белла!»
Она вскакивает с кровати, хватает чемодан, но в квартире ни звука. Только часы стучат. В этот миг раздается стук двери, и Белла сидит, ни жива, ни мертва на кровати. Она и представить не может, что доктор один вернулся домой, а Филиппа оставил в маленьком ресторане около стакана с вином, таким превосходным и нужным для холостяков. После того, как они выпили несколько стаканов, вино стало действовать – Филиппа охватила грусть, а доктор, наоборот, повеселел.
– Доктор, – сказал Филипп глухим голосом, – обратите внимание на окружающую нас публику. Кто они, нашедшие убежище на этой боковой улице, в темном ресторанчике. Только те, которых точит червь одиночества.
– Да, – ответил доктор и встал с места. – Мне надо идти. Я вспомнил, что меня ждет дело особой важности. Извини меня. До скорой встречи.
И прежде, чем Филипп успел прийти в себя от удивления, доктор исчез из ресторана.
Доктор открывает дверь дома, и движется по узкому лучу, тянущемуся через темный коридор из замочной скважины комнаты Беллы.
– Да, – откликается Белла дрожащим голосом в ответ на осторожное постукиванье в дверь, – да, пожалуйста.
– Белла, что случилось? – удивляется доктор испуганному лицу девушки.
– Доктор, вы пришли один домой, без…
– Без кого?
– Без Барбары?
– Конечно, без Барбары. Что произошло, Белла? Тебя что, одолели страхи в моем доме?
– Доктор, извините меня, я возвращаюсь в Дом халуцев.
Доктор Блум изучает девушку долгим взглядом.
– Да, – говорит доктор, – да, детка, ты должна вернуться туда.
– Да, я должна вернуться.
– Завтра вернешься. Не выйдешь же одна в ночь, как будто ты спасаешься бегством.
– Верно, доктор, – улыбается Белла, – если я уйду, не попрощавшись с Барбарой, ваш дом будет для меня закрыт, а я этого не хочу.
– Если так, снимай свое пальто, и завтра расстанешься с Барбарой.
– Доброй ночи, доктор Блум.
Глава четырнадцать
Милосердия, жучки мои симпатичные. Милосердия! – Дед лежит в постели, и с двух сторон к нему прилепились Бумба и Иоанна, закручивают ему усы, целуют в щеки и соревнуются между собой, кто к себе повернет его голову.
– Вот, паразиты, – улыбается дед, тая от удовольствия.
Вчера дед приехал в дом Леви. Он, как всегда, нагрянул неожиданно, так, что никого не было, чтобы его встретить. Все разбежались развлекаться в воскресный вечер. Даже Фрида в сопровождении Франца пошла в кино. Дом оставили на попечение старого садовника, и он выполнил в полной мере возложенное на него – рассказал историю детям и уложил их в постель, справился у господина Леви о его здоровье и о том, необходимо ли ему что-либо. Убедившись, что тот уже в постели и ни в чем не нуждается, садовник ушел в свою комнату в конце дома, лечь, как обычно, в воскресный вечер и почитать сочинения Бебеля, вспоминая давние чудесные дни, когда учил теорию из уст самого Бебеля в вечерней рабочей школе.
Вообще-то, дед приехал в Берлин после полудня, и не с пустыми руками, а нагруженный пакетами и корзинами, курами, уже готовыми к варке, гусями с опущенными висячими зобами, живым индюком, банками с медом и маслом, корзиной яиц. Ко всему этому еще был большой букет хризантем в подарок от Агаты Фриде, с которой она всегда враждовала. Так, с кучей подарков прибыл он в Берлин, и немедленно, сойдя с поезда, мобилизовал батальон грузчиков, контролеров и просто пассажиров. И все хлопотали, чтобы помочь деду вытащить из вагона все его добро, и дед проворно командовал всеми, раздавая сигареты направо и налево. Когда на перроне образовалась гора груза, дед поставил двух грузчиков эту гору сторожить, и пошел искать карету, запряженную лошадьми, потому что не любит такси, не для его чести сидеть и вдыхать застоявшийся воздух в закрытой машине. Битый час крутился дед в толкотне и суматохе вокзала, всех расспрашивая, где тут можно нанять карету, и все изумлялись деду, указывая на уйму машин, снующих по шоссе. Но дед не собирался уступать и, в конце концов, нашел карету, черную, сверкающую, запряженную в пару белых коней, и извозчика, поразительно похожего на самого деда: с серебристой шевелюрой и пышными закрученными лихо усами. Надо сказать, что, когда господин попросил его отвезти из центра города в отдаленный пригород, кучер не скрыл от него свои сомнения. Но тут же получил толстую сигару в пальцы, и пару дружеских похлопываний по плечу, и вот уже господин сидит в карете и сам готов управлять вожжами. У ног его индюк, гуси и куры, и двинулись лошади, больше привыкшие стоять. Карета неспешно двигалась по улицам, между снующими и гудящими машинами и трамваями. Дед и кучер приятно проводили время, никуда не торопясь, в беседе о давних днях, и тех удовольствиях, которых больше нет. Движение по шоссе усиливалось, а они были погружены в беседу, пока не обнаружили, что ошиблись дорогой. Остановились, вошли в трактир, пропустить стаканчик, и двинулись дальше. С этого момента они время от времени шли промочить горло, причем, лошади, кажется, по собственному почину, останавливались именно у трактиров. Когда уже, в конце концов, приехали дед и кучер к площади навеселе и в дружбе не разлей вода, дом Леви был погружен в темноту.
