Олег Михайлов - Александр III: Забытый император
Когда вся царская семья собралась и все убедились, что Господь сохранил ее (пострадала Ксения, оставшаяся горбатенькой, да императрица поранила себе левую руку вилкой), государь со свойственными ему спокойствием и незлобивостью перекрестился и начал заниматься ранеными и убитыми, которых оказалось очень много.
Погибли четыре официанта, находившиеся в столовой, за перегородкой. В вагоне электрического освещения было очень жарко, и поэтому рабочие открыли дверь. Это спасло трех из них, выброшенных из поезда; остальные погибли. В вагоне с прислугой мало кто остался жив, а если и остался, то ценою тяжелых ранений. В мастерской – там помещались колеса и запасные части – все было перемолото. В кухне повара оказались перераненными. Вагон Посьета разлетелся в прах. Остававшиеся в нем главный инспектор барон Шернваль, инспектор дороги Кроненберг и управляющий дорогой Кованько были выброшены на откос.
Кроненберг упал на кучу щебня, и у него оказалось исцарапанным все лицо, а вот Кованько отделался столь удачно, что не запачкал себе даже перчаток. Не то Шернваль. Когда к нему подошел государь и спросил, нужна ли ему помощь, барон ничего не отвечал, только махал руками, сидя на откосе. Императрица сняла с себя башлык и надела на барона, так как на Шернвале не было даже фуражки. У него оказались переломанными три ребра и сильно помятыми скулы.
В свите государя все получили ушибы, но легкие. Посьет жаловался на ногу, но кость осталась цела; Ванновский набил себе на голове три шишки; Черевину ушибло ухо. Однако больше других пострадал начальник конвоя граф Шереметьев – у него оторвало палец на правой руке и сильно придавило грудь. Фрейлине государыни Голенищевой-Кутузовой кусок щепы попал в неприличное место.
Художника Зичи во время катастрофы облили горячей гурьевской кашей. Когда он очутился на шпалах, то первое, о чем вспомнил, был его альбом. Он добрался до разрушенной столовой и – о чудо! – увидел свой альбом целехоньким.
В задних вагонах вообще никто не пострадал, только было много испуга. В свитском вагоне генерала Ширинкина находился барон Таубе, всегда сопровождавший царские поезда. Когда раздался страшный грохот, он бросился без памяти бежать в лес. Солдаты, охранявшие путь, едва не застрелили его, думая, что это злоумышленник. Посьет во время крушения потерял все свои вещи и остался в одном сюртуке.
Когда сцепили уцелевшие вагоны и состав тронулся к Харькову, государь с царицей навестили Посьета, который лежал в купе. Мария Федоровна присела рядом с ним на скамейке, а император остался стоять. Они его утешали и пробыли у него более двадцати минут, не разрешая подниматься.
Перед уходом Александр Александрович вынул небольшой сверток и развернул его. Это был кусок дерева, переданный царю жандармом.
– Что, Константин Николаевич? Неужели гнилая шпала?
Посьет подскочил со скамейки:
– Нет, ваше величество! На этой дороге все шпалы были переменены только два года назад! Это обломок от вагона…
И только оставшись со своей Минни, император вдруг вспомнил доводы молодого и довольно дерзкого путейца, который этим летом в Фастове повздорил с Посьетом и чуть было не надерзил ему самому. Как же его фамилия? Ба, конечно, Витте!
В июле месяце, едучи в Ялту, Александр Александрович был крайне удивлен тем, что время движения в пути было увеличено кем-то на целых три часа. Посьет объяснил ему, что новый управляющий Юго-Западной дорогой категорически отказывается принимать на себя ответственность, если тяжелый императорский поезд будет идти с такой скоростью, какая была назначена.
– Он считает, – сказал адмирал, – что при наших русских дорогах, с легкими рельсами и деревянными шпалами, перегруженный состав может вышибить рельсы – и произойдет крушение.
– Ерунда! – отрезал тогда царь.
Значит, не ерунда?
Когда летом, проездом в Ялту, остановились в Фастове, государь, зная, что там будет встречать его управляющий Юго-Западной дорогой, несколько раз выражал свое неудовольствие медленностью движения. Свита высыпала на перрон. Государь задержался, глядя в окно, – Посьет, граф Воронцов-Дашков, Черевин и барон Шернваль окружили молодого чернявого господина в форменной тужурке и фуражке.
– Уж не еврей ли? – подумал вслух Александр Александрович. – Слишком черный. Да вот и председатель правления этой дороги Блиох – еврей…
Между тем генерал-адъютант Черевин выговаривал Витте:
– Государь очень недоволен ездой по Юго-Западным железным дорогам…
– Нельзя, ваше превосходительство, развивать скорость легкого курьерского поезда, когда два товарных локомотива тащат такой состав… – пытался возражать Витте. – Это не Европа, где шпалы металлические, а балласт из щебенки… Вопрос времени, когда такой поезд потерпит крушение…
Последние слова уже слышал император, спустившийся на перрон. Еще подходя к спорящим, он зычно сказал:
– Да что вы говорите! Я на других дорогах езжу, и никто мне не уменьшает скорость! А на вашей дороге нельзя ехать просто потому, что ваша дорога жидовская!..
Витте опустил глаза и смолчал. Зато горячо вмешался Посьет:
– Эта дорога, по всей видимости, находится не в порядке. Потому-то быстро ехать нельзя…
– Дорога в полном порядке, – возразил Витте.
– А на других дорогах ездим же мы с такой скоростью, – наступал на него министр путей сообщения. – И никто никогда не осмелился требовать, чтобы государя везли с меньшей скоростью.
Тогда Витте не выдержал:
– Знаете, ваше высокопревосходительство, пускай делают другие как хотят. А я – слышите? – я государю голову ломать не желаю. Потому что кончится все тем, что вы государю шею сломаете!..
Император слышал все это и был очень недоволен дерзостью молодого человека. Однако он смирил себя, промолчал и ушел в свой вагон.
«Сразу же из Харькова дать за подписью барона Шернваля телеграмму, чтобы этот Витте был приглашен экспертом. Пусть доложит о причинах крушения поезда», – решил Александр Александрович.
Он вышел в соседний вагон, где спали дети. Ники метался во сне, скрипел зубами, дергался. Его желтоватое лицо искажалось гримасками пережитого.
«Эх, подпортила мне породу моя Масенькая, – не без грустного юмора подумалось государю, с нежностью разглядывавшему сына при смутном фиолетовом свете ночника. – И росточком наследник не вышел, и нервы, нервы…
Он положил большую ладонь на лоб цесаревича, и тот затих и даже улыбнулся во сне.
Император медленно вернулся к себе в вагон.
«Да, – вспомнил он опять о Витте, – этот молодой человек очень резок. Он сказал в отношении меня большую дерзость. Но так как этот Витте оказался прав, то я имею на него большие виды…»
7«Ваше Высокопревосходительство!
В настоящее время вся русская колония в Париже, воссылая благодарственные мольбы промыслу, сохранившему драгоценные дни Государя Императора и Его августейшего семейства при несчастном случае в Борках, шлет на Родину радостные поздравления. Не уверенный в том, чтобы соседство моего имени не показалось неприятно для остальных членов колонии, политически не запятнанных, я не решаюсь внешним образом вмешаться в их ряды. Но если бы я мог рассчитывать, что Государь Император, невзирая на мои тяжкие вины перед Ним и Россией, соблаговолит мне позволить высказать мои чувства, я бы осмелился просить Ваше Высокопревосходительство присоединить мой голос к тому всенародному голосу России, где и грешный, наряду с чистым, воссылает благодарение Всевышнему за избавление от опасности, угрожавшей Отечеству, сердечно веселится спасению Его Императорского Величества вместе с августейшим семейством и твердо верит в покровительство Божие, для блага России хранящее Царские дни.
С полным почтением остаюсь готовый к услугам – Ваш
Лев Тихомиров».Это письмо Александр III нашел в огромной пачке всеподданнейших подношений царю со всех концов России и даже со всего света. Сжав его в огромном кулачище, государь в волнении прошествовал в покои императрицы.
– Минни, дорогая! Моя единственная, собственная женушка! – Он нежно приобнял и поцеловал ее. – Я не терплю сплетен. Но как быть, когда мне передают слова Михень.[159] Говорят, что, узнав о крушении нашего поезда, Мария Павловна воскликнула: «Jamais nous n’aurons une pareille chance!»[160] И она предпочитает публично называть это несчастье не accident, но incident!..[161]
– Саша! Чего еще можно ожидать от этой блудницы! – гладя волосы своего великана мужа, отвечала Мария Федоровна. – Для неё не существует ни собственной семьи, ни семьи царской, и она как была, так и осталась немецкой принцессой. Русские интересы для нее ничто. Мне как-то рассказывала фрейлина Тютчева о том, какое ужасное впечатление произвела Михень на покойного генерала Скобелева. Он был на обеде у дяди Миши, который в первый раз надел мундир нового образца, русские шаровары и меховую шапку, но с немецкой кокардой…
