Эфраим Баух - Пустыня внемлет Богу
В первый и, вероятно, последний раз после тех мгновений, когда Моисей благодаря Яхмесу бежал, спасаясь от бывшего фараона, они встречаются лицом к лицу. И только Аарон может себе представить, что творится в душе у каждого из них. Пугают Яхмеса слова фараона о том, что народ этот найдет смерть в пустыне, но сказать об этом Месу-Моисею он не может, и летит колесница в ночь ко дворцу, несомненно всколыхнув в памяти Моисея забытое им чувство устойчивости на этой площадке, несущейся вслед нахрапистому бегу коней.
Многое повидал Яхмес на своем веку, но ничто так не потрясает его, даже после битв с гибелью масс людей при ярком солнечном свете, как исход во тьме ночи этого народа, с которым он связан рождением, этого поистине кажущегося бесконечным людского потока, покидающего землю, на которой прожил более четырех столетий, познал светлые часы, но более — время тяжкого рабства. Но чудо в том, что покидает он эту землю по собственной воле, а не по принуждению, как это было с эфиопами и другими народами, в одну ночь переселяемыми на верную гибель в сушь и каменоломни южной и западной пустынь.
Доброжелательством, порожденным страхом, которое явно ощутимо даже во тьме — истинное отношение подданных Кемет к этому племени Яхмесу куда как известно из потока доносов в течение многих лет, — провожают уходящих остающиеся, продолжая дарить им вещи, словно бы откупаясь и смутно чувствуя, что присутствуют при решении — может, впервые в истории великой империи на реке Нил — «еврейского вопроса».
И чувствует Яхмес, как щемит от страха и неясности будущего сердца тех, кто покидает эту землю, и тех, кто остается. И хотя и те и другие только и говорят, что это всего на три дня, и те и другие знают: это — навсегда.
Кому-кому, но Яхмесу легче всего исчезнуть из страны: именно он в свое время создал службу подделки документов для своих осведомителей по всем странам плодородного Полумесяца, да и сам побывал везде, посетив Ниневию и Вавилон, и золота у него достаточно, и одинок, ни семьи, ни детей, и свои, верные только ему люди во всех этих землях. Но знает: при всем при этом исчезнуть, сбежать от вседержителя не так-то просто. У того везде свои убийцы, изощренные в своем деле, а золота в этом случае главный убийца не пожалеет.
И смотрит Яхмес вослед уходящему людскому потоку с тоской и все же с каким-то облегчением от мысли, что решение о собственном исчезновении им твердо принято, следует лишь неторопливо и в спокойном состоянии все обдумать.
Уверенный, что Моисей поведет народ по дороге вдоль Великого моря, Яхмес узнает из донесений, что путь этой массы пролегает к Тростниковому морю. Вероятно, Моисей идет по знакомой дороге своего давнего бегства, начертанной ему тогда Яхмесом на клочке папируса.
Тем временем повелитель оправился, опять полон темных, еще самому ему неясных замыслов. Призывает Яхмеса в любое время дня и ночи. В стране воистину воцарилась кладбищенская тишина. Вместе со своей приободрившейся камарильей выезжает порядком потрепанный вседержитель смотреть с высот на низину, опустевшую, кажущуюся бескрайней, по которой гуляет лишь ветер, врываясь в хибары, гоняя мусор, тряпки, бездомных собак по закоулкам, которые раньше назывались улицами, раздувая полог паланкина, флажки и ленты на копьях стражи, непонятно по какому поводу навешанные, ведь до праздничного настроения еще весьма далеко.
Колесница Яхмеса рядом с паланкином, в котором восседает властитель страны Кемет. Говорит Яхмесу:
— Твой рыжебородый меня обманул.
— Почему «мой»?
— Твоя обязанность была предупредить его приход, а ты его проглядел. Потом по причине, что якобы я отдалил тебя, устранился от всех мерзостей, обрушившихся на мой народ. И вот результат, гляди: опустевшее море жилищ, никто не выделывает кирпичи, все мои планы по возведению великих дворцов рухнули.
— Кто же, мой господин, обманул тебя — он или я?
— Есть у меня подозрение, что вы оба.
— Заговор?
— Ты сказал это слово.
— Кажется, я выполнил каждое твое слово, вседержитель.
— Ты был чересчур расторопен. Снарядить, собрать, вывести такую массу народу за считанные часы ночи может лишь тот, кто слишком хотел этого.
— А в чем обманул тебя рыжебородый?
— Я давно пригласил одного всемирно известного мудреца из Двуречья. Он исследовал все, что происходило в стране в последние месяцы, и пришел в своем письменном отчете к однозначному выводу: все, что совершал рыжебородый, сплошная ложь и трюки. Даже смерть первенцев была всегда, только каждый переживал отдельно. Он же сумел создать впечатление, что это случилось у всех. Вижу по глазам твоим, о чем ты думаешь: да, и меня постигла личная трагедия, но по неотразимой логике этого мудреца именно поэтому она не имеет никакого отношения к общему правилу. Касательно остальных мерзостей знатоки погоды плодородного Полумесяца давно по своим наблюдениям предсказывали череду смерчей, резких похолоданий, да и ты сам докладывал мне о каких-то тучах мух и морях саранчи за пределами Кемет. Ныне же ты, чьи уши должны денно и нощно служить мне, продолжаешь их затыкать и не слышишь ропота в народе: зачем отпустили мы этих евреев, задарили их золотом и серебром? Только затем, чтобы мы сами, не привыкшие к тяжким работам, начали лепить кирпичи? Есть у тебя сведения, до какого места они дошли?
— На картах отмечен каждый их шаг.
— После полудня жду тебя с картами к себе.
Во дворце необычная суматоха, зажжены все факелы, непривычное число военных шныряет по всем закоулкам. Фараон, тоже облаченный в воинские одежды, при всех регалиях, нетерпеливо берет из рук Яхмеса карту, разворачивает, сердится, требует разъяснений.
— Вот здесь они прошли, из Суккота в Этам.
— Такой большой отрезок пути?
— Они шли днем и ночью.
— Как же это во тьме совсем не петляли?
— По сведениям моих наблюдателей, какой-то странный столб огня, подобно некой фата-моргане, как бы указывал им путь.
— Опять эти лживые байки, — вмешивается стоящий в стороне и до сих пор не замечаемый Яхмесом невысокий шарообразный человечек, блестя полированной лысиной.
— Познакомься: ученый из Двуречья. Вперед сто очков даст всем нашим знатокам.
Шарообразный прокаркал свое имя, одно из тех, которое забывается в момент его произнесения. Протянутая рука повисает в воздухе. В данной ситуации Яхмес может себе позволить такую вольность, зная затаенную садистскую ненасытность своего хозяина.
— Где же они сейчас?
— Вернулись к месту, которое называется Пиха-Хирот, что-то в смысле «Уста свободы», вот здесь, между Мигдолом и Тростниковым морем, перед Баал-Цафоном, в смысле «Повелителем севера».
— Такое ощущение, что, несмотря на тот столб огня, они блуждают. По-моему, хваленый их бог запер их самих в пустыне, а может, и сам заблудился.
— Что прикажешь делать, мой повелитель?
— Иди выспись, на тебе лица нет. Надеюсь, не от правдивости моих слов, сказанных тебе до полудня. Будь у меня до восхода солнца во всеоружии. Нас ждут великие дела.
Задолго до рассвета вскакивает Яхмес от ржания своих коней, нетерпеливо и нервно отзывающихся на дальнее, несущееся по всему горизонту ржание собратьев. Звон скачущих копыт металлически отскакивает от земли несущейся навстречу колеснице в редкий по свежести, знобящий ожиданием и тревогой воздух.
Сотни коней, запряженных в шестьсот колесниц, нетерпеливо роют копытами землю, ржанием разряжая нестерпимое ожидание скачки. Такой сжавшейся, как пружина, мощи армии Яхмес давно не видел.
— Теперь я абсолютно уверен, — говорит ему фараон, — они предали меня. Ты идешь во главе прорыва. Этот будет неподалеку от тебя.
Опять тот не замеченный им человечек, большой знаток и малый червяк, смешно и коротконого подпрыгивает на коне.
— Не понимаю, мой повелитель, ты что, собираешься их уничтожить?
— Там видно будет.
— Это племя всегда было бессильным. Теперь судьба их раз и навсегда будет решена. — Надменен голос человечка.
Яхмес берет с места в карьер, колесница его чуть не опрокидывает человечка вместе с его неповоротливо огромным конем.
И вот уже со страшным гулом, знакомым лишь слуху поверженных народов, наматывая в испуге бросающееся под колеса и копыта пространство, пугая птиц, в страхе взмывающих ввысь, а порой затягиваемых насмерть этой бешеной гонкой, несется армада по дорогам, полям, подминая холмы, разбрызгивая ручьи и озерца, все более и более набирая силу бега.
И Яхмес, искусный колесничий, которого в свое время научил этому делу не кто иной, как Месу-Моисей, несется впереди, ощущая на своем затылке волчье око хозяина, несущегося позади армады, и время от времени ощупывает пояс, в который ночью зашил золото.
