Константин Бадигин - Кольцо великого магистра (с иллюстрациями)
— Иди, брат, поторопись во славу бога, — добавил елейным голосом эконом.
Когда за Плауэном закрылась дверь, Генрих фон Ален не мог сдержаться. На его жирном лице заиграла торжествующая улыбка. На всякий случай, если бы брат Плауэн подслушивал под дверью, он громким голосом стал читать «Отче наш». Потом он вытащил из-под кровати корзинку с фигами, причмокнул красными, сочными губами и с наслаждением положил ягоду в рот. На этот раз корзинка была наполнена фигами доверху.
Генрих фон Ален, как хороший актер, в совершенстве владел своим лицом и мог придать ему в любую минуту восторженное или елейно-постное выражение. Без такого умения в ордене девы Марии делать нечего. Благообразие и внешняя благопристойность — главная черта духовной жизни. «Братья ордена, — поучал устав, — всегда должны помнить, что не только они смотрят на всех, но и все смотрят на них». И братья один перед другим старались выглядеть как можно благообразнее и пристойнее. С постным видом отрекшихся от мира они бродили по замку, перебирали четки, обедали и молились.
Простачки-рыцари, научившиеся размахивать мечом и не умевшие притворяться, не могли подняться и на первую ступень орденской служебной лестницы.
Вскоре после разговора в келье главного эконома ворота замка открылись; зазвенев цепями, опустился мост, поднялись решетки. Из ворот выехало четверо всадников: брат Плауэн с Людмилой и двое кнехтов.
Всадники направились прямо к рыночной площади, заполненной народом. Высокий рыжий кнехт выехал вперед и громко затрубил в боевой рог.
— Почтенные и уважаемые горожане, — зычным голосом закричал он, опустив рог, — благочестивый комтур Кенигсбергского замка Генрих фон Ален возвращает Людмилу, дочь Стефана Бутрима, в полном здравии и неприкосновенности. Она задержана в замке по недоразумению. Вас, почтенные горожане, благочестивый комтур Генрих фон Ален просит разойтись по домам. Да поможет нам Иисус Христос и дева Мария!
Бледная, с высоко поднятой головой, сидела Людмила на своей лошади.
Из толпы вышел староста хлебопеков Макс Гофман и приблизился к девушке. Он был в нарядном кафтане, разукрашенном золотом.
— Тебя не тронули монахи, доченька? — громко спросил он ее.
Толпа замерла.
— Они убили моего отца и мою мать. Меня они не тронули, — ответила Людмила и, закрыв лицо руками, зарыдала.
Притихшая было толпа зашевелилась, зашумела.
— Выгоним рыцарей из нашего города! — гневно прозвучал чей-то голос.
— Казнить смертью орденского палача Плауэна! Он замучил многих людей! — закричала женщина с растрепанными черными волосами. Она бросилась к священнику, сидевшему на лошади, и схватила его за ногу.
Брат Плауэн испугался. Дернув ногу из цепких рук женщины, он нечаянно ударил ее башмаком в лицо.
— Держите его! — дико закричала женщина. Лицо ее окровавилось. — Держите убийцу!
В воздухе просвистела веревка. Кожаная петля ловко перехватила шею брата Плауэна. В одно мгновение он очутился на земле. Стражники в испуге повернули своих коней и, накалывая их шпорами, поскакали к воротам замка. За ними с пустым седлом помчался пегий конь священника.
Толпа бросилась к поверженному орденскому брату, окружила его, и началась жестокая расправа. Люди кричали осипшими, звериными голосами и наносили удары.
Конец священника был близок.
— На нем святой крест! — раздался вдруг чей-то вопль.
Люди отхлынули от неподвижного тела орденского брата. Он лежал ничком, раскинув руки. Из разбитой головы текла кровь. Одежда разорвана, спина оголилась. На белой коже пламенел кровавым рубцом крест.
Староста хлебопеков Макс Гофман подозвал людей. Подмастерья расстелили на земле белый шерстяной плащ и положили на него безжизненное тело Плауэна. Ухватившись за края плаща, они вчетвером медленно понесли священника по Седельной и Мясной улицам к воротам замка.
Глава тридцать четвертая. И ДАНО ЕЙ ПРАВО БЫТЬ КОРОЛЕВОЙ ПОЛЬСКОЙ ДО ВРЕМЕНИ, ПОКА НЕ БУДЕТ ОТДАНА ЗАМУЖ
Встреча королевны была торжественная и радостная. Когда на уезженной краковской дороге показались верховые гонцы в белых атласных кунтушах, в городе ударили колокола и музыканты, собравшиеся на рыночной площади, стали играть веселые песни.
Далеко растянулся поезд королевны Ядвиги. Впереди мчались гонцы. Вслед за ними бирючи на вороных конях трубили в трубы. Пятеро рыцарей, закованных в золоченую бронь, везли королевскую хоругвь. За хоругвью ехала сама королевна, окруженная вельможами венгерского королевства. В свите находились и многие самовластные польские паны, встречавшие ее у венгерской границы.
Вслед за королевской свитой ехали телохранители: шестьдесят хорошо вооруженных рыцарей и рослые шляхтичи в алых кунтушах. А уж за ними тарахтели сотни повозок с королевским снаряжением и приданым.
Сам венгерский кардинал Дмитрий сопровождал королевну. Он ехал в раззолоченной карете, украшенной со всех сторон гербами. В дороге старик расхворался и лежал в подушках, постанывая на ухабах.
Князь Владислав Опольчик, незадолго до этого взявший на себя весьма деликатное дело — соединить супружескими узами Ядвигу и австрийского принца Вильгельма, — гарцевал рядом с королевной на караковом скакуне, разодетый в драгоценные доспехи. На его шлеме развевались две длинные ленты, огромный гребень был украшен гербами и девятью кудрявыми страусовыми перьями.
Увидев на высоком холме башни королевского замка, Ядвига остановила своего коня. За его каменными стенами она увидела сверкавшие на солнце многочисленные кресты городских костелов. Кроме дворца, замок вмещал в своих стенах еще несколько каменных зданий. Здесь находился кафедральный собор, церкви святого Михаила и святого Георгия.
«Буду ли я счастлива в этом замке, моем новом доме? — подумала королевна. — Как сложится моя жизнь?» И сердце ее сжало недоброе предчувствие. Королевне недавно исполнилось тринадцать лет, но она выглядела старше, была высока ростом и красива. Тонкие черты лица, синие глаза чистого и густого цвета и золотистые кудри нравились многим рыцарям.
— Да поможет мне бог и святая дева! — прошептала девушка и тронула коня.
Скоро ей снова пришлось остановиться. У подножия замкового холма королевну встречали высшее духовенство в праздничных ризах и советники польского королевства.
На самом верху сторожевой башни сигнальщики заиграли на трубах, и от звонкого гудения меди дрогнул воздух.
Первым приблизился архиепископ Бодзента в золотом облачении. Он благословил королевну и поцеловал ей руку. За ним целовали руку канцлер королевства Ян Радлица, подканцлер и королевский нотариус.
За духовными и светскими властителями двинулось панство. Подошел краковский каштелян Добеслав из Куроженк. Став, по немецкому обычаю, на одно колено, он почтительно поцеловал подол королевского платья. Приложились к королевской руке хранитель королевской казны, стольничий и чашник, меченосец и хорунжий.
Со всех сторон королевну окружили краковские вельможи и богатые паны гербов Топора, Лелива и Порай. Они переговаривались на чужом языке, королевна даже не пыталась прислушиваться. Обращаясь к ней, говорили по-немецки, иногда плохо, иногда хорошо.
Королевна делала вид, что внимательно слушает. На самом же деле она впускала почтительные и льстивые слова в одно ухо и выпускала в другое, заботясь только о том, чтобы вовремя подать руку для поцелуя и к месту улыбнуться.
«Что делает сейчас мой милый Вильгельм? — думала она. — Охотится вместе с отцом, скачет по лесам на коне и трубит в охотничий рог? Противный князь Опольчик — обещал, что Вильгельм приедет в Краков вместе со всеми, а вышло не так, и теперь я должна скучать одна в чужом городе… Какой смешной!»— удивлялась королевна, взглянув на кудлатые брови и мясистый, пористый нос пана Гневаша из Дальвиц. Она чуть не расхохоталась. Вельможа долго тискал и слюнявил ее белую маленькую руку.
«Боже мой, как много придворных! — думала королевна. — Если бы здесь был Вильгельм… Скоро ли все это кончится? Я устала».
Она оживилась, когда к ней подошел ратман города Кракова. Приветствие от немецких купцов и ремесленников он произнес на чистейшем немецком языке, примешивая саксонские словечки.
Звон колоколов и трубные звуки делались все громче, оглушительнее. Из ворот замка вышли монахи с толстыми восковыми свечами, перевитыми золотыми лентами, и выстроились по сторонам крутой мощеной дороги.
Под приветственные крики толпы и монашеское пение королевна въехала в замок, сошла с лошади и первые шаги направила к порогу кафедрального собора.
День был ясный. Осеннее солнце сверкало на золотых ризах многочисленного духовенства, на шлемах и латах рыцарей…
Но не все поляки желали видеть Ядвигу королевой Польши. За несколько дней перед коронацией шляхтич Воцлав из Раскова стал громогласно заявлять на всех краковских улицах, что архиепископ Бодзента не шляхетского, а самого подлого рода.
