Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Быстро вскочив на ноги, китаец воскликнул:
— Я выпью!
И снова выпил до дна, до последней капли. Стоявший за его спиной Мухули улыбался во весь рот. Этот маленький розыгрыш был задуман для того, чтобы осадить посла китайского императора и дать ему понять, что он представляет слабейшую сторону и должен вести себя скромно.
Как-никак хан велел ему покинуть шатер, а он предпочел выпить. А это вот как истолковывается: ладно, я выпью за ваше здоровье, пусть и вопреки приказу моего повелителя, но выпью!
Чингисхан вовсе не собирался отсылать посланника прочь, но теперь его молчаливое согласие на то, чтобы полководец остался в шатре, следовало понимать как великодушное прощение. И китаец опять оказался слабейшей стороной на переговорах и должен был стерпеть, что вместо того, чтобы отвечать на его вопросы, хан выспрашивает его самого.
— Странно, — начал Чингисхан, — но ваша огромная империя разделена, по-моему, на две части: на севере правит император династии Хин, а на юге — император династии Сун{20}. Они, конечно, едины в своих устремлениях, — добавил Чингисхан, хотя отлично знал, что все обстоит как раз наоборот.
— Едины? Разве вам не известно о том, что мы воюем с сунцами?
Слуги внесли большие чаши с жирным бульоном из баранины.
— Это волшебный, живительный навар моих поваров, — сказал Чингис. — Если ты похвалишь его, это моих людей очень порадует! — И, не вдаваясь пока в суть отношений между Хином и Суном, хан поинтересовался: — А как поживает князь Ляо?
— Он подданный моего повелителя. Жив-здоров!
— Счастлив ли он? — Это была явная издевка.
Полководец поставил чашу с наваром на низенький столик.
— Как он может быть счастлив? Сто лет назад Ляо властвовали над всеми китайцами, а потом их свергли хиниты!
— Ты сказал «хиниты», а не «хинцы», полководец?
Китаец смутился и снова взял чашу в руки.
— Оставь ее! Навар уже остыл. — И Чингисхан велел принести свежий навар в новых чашах.
— Когда я говорю «хиниты», я хочу сказать, что сам я из рода Ляо!
— Понимаю, понимаю! — Чингис с удовольствием потянулся и бросил взгляд на Мухули.
Сжав ладонь в кулак, военачальник отставил большой палец, что значило: все идет как нельзя лучше. И хан решил нанести следующий удар без промедления:
— Тогда у этих… — он сделал паузу, словно искал подходящее слово, — тогда у этих хинитов, как ты их называешь, два противника: на юге — империя Сун, а внутри страны — князь Ляо. Ведь у него тоже есть сторонники?
— Стоило бы его иначе опасаться?
Появились слуги с подносами, на которых лежали куски баранины. В то время как китаец аккуратно отрезал серебряным ножиком небольшие кусочки мяса и бросал их в рот двумя палочками из слоновой кости, Чингисхан взял большой кусок на ребре прямо руками и с удовольствием впился в мясо, отрывая его крепкими зубами.
— Меня удивляет, что послом ко мне Сын Неба выбрал человека из рода Ляо, — осторожно, как бы прощупывая почву, проговорил хан.
Полководец ответил, что император не сделал бы этого, знай он о его родственных связях.
— И теперь ты вернешься к нему?
— Я должен.
— И что ты ему сообщишь?
— То, что он желает услышать.
— Он спросит тебя, выведал ли ты, почему мои воины отступили от города, вместо того чтобы идти на приступ.
— Я отвечу ему, что это западня!
— Западня? — рассмеялся хан.
— Да. Раз император подозревает это, я его в этом мнении укреплю.
Хан встал:
— Западня! Император подозревает это! И ты его в этом мнении укрепишь! Скажи, полководец, почему ты настроен против своего императора?
— Вы ведь сами спросили меня: «А как поживает князь Ляо?» И я ответил: «Жив-здоров». А потом добавил еще, что сам я из рода Ляо.
— Все так и было!
— Ваш интерес к нему и его сторонникам открыл мне, что вы намерены вступить с ним в союз.
— Верно подмечено! Ты смелый человек, полководец!
— Вы отводите войско от города и поворачиваете на север. Там вы провозгласите князя императором и вместе с его воинами пойдете войной на империю Хин.
Чингисхан не ответил ему, словно о чем-то мучительно размышляя. И наконец проговорил:
— Я восхищен твоим умом, полководец. Хочешь остаться у меня, поступить ко мне на службу?
Посол покачал головой:
— Я сослужу куда большую службу моему роду, если вернусь к Сыну Неба.
— Согласишься ли ты передать мой подарок князю Ляо?
— Соглашусь! — расцвел в улыбке китаец. — Но он должен быть таких размеров, чтобы я мог спрятать его под халатом.
— Драгоценные камни?
— Да. И еще несколько слов в придачу, чтобы он все понял.
— Он может на меня рассчитывать!
— Да продлит эта весть его годы! — ответил посол и неторопливо, с достоинством направился к выходу из шатра.
Чингисхан с Мухули постояли еще немного на вершине холма, глядя вслед удалявшемуся послу и двум сановникам.
— Князь Ляо — вот клич победы, дорогой Мухули. Князь Ляо! Да, я и впрямь возьму его в союзники. Естественная вражда — самая страшная вражда!
— Мне этот китаец показался чрезмерно болтливым. Стоит ли ему доверять?
— Разве не все они щебечут, как ласточки?
Между тем Мухули оказался прав, потому что китаец был не отпрыском старинного рода князей Ляо, а верным слугой своего императора, который в свою очередь мог завлечь монголов в западню. Когда он предстал перед Сыном Неба и положил к его ногам мешочек с драгоценными камнями, император обратился к своим придворным с такими словами:
— Вот видите, это настоящий полководец! Вместо того чтобы повезти этим степным варварам подарки от нас, он принес нам подарок от них. И выведал вдобавок все их замыслы.
Глава 7
НА КРАЮ СВЕТА
Осень в этом году пришла очень рано, и хан со своим войском, отойдя от Йенпина, быстро двигался на север. Ему удалось захватить огромные императорские табуны, лишив его тем самым даже самой возможности в ближайшем будущем посадить воинов на лошадей, создав новую конницу. Бои, в которые он вступал, были местного значения, но китайцы несли большие потери. Сделав все необходимые для своего войска запасы на зиму, он поспешил в оазис Доломур — там, на самом краю пустыни Гоби, было известное ему небольшое озеро, возле которого он решил перезимовать. И отсюда же послал посольство в Хитан к старому князю Ляо.
Джебе он приказал идти с тридцатитысячным войском «на край земли», к Желтому морю, и, дожидаясь весны, стать там лагерем на зиму.
К побережью они вышли ночью. Дул сильный ветер, холодный и влажный. Они стояли у «края земли» с влажными лицами, и хотя война была тяжелой и жестокой, в их глазах светилось чисто детское удивление: в эти мгновения они забыли обо всем, что осталось позади: о битвах, о смертях, о предсмертных воплях и оглушительном ржании лошадей, о голубом Керулене и Ононе, о тучных пастбищах и богатых рыбой реках своей родины. Они пришли к морю, а ведь никому из них не приходилось прежде видеть его. Ни Тенгери, ни тридцати тысячам остальных. Они и сейчас его не видели: ночь была черная, безлунная, но они слышали, как оно шумит, ощущали на губах его соль, а многих обуял страх перед его ревущими валами — наверное, они ростом с гору, эти валы! Кто их заставляет так реветь? Боги? Те самые, которые насылают бури на степь? Здесь буря так исхлестала море, что оно рыдало и неистовствовало, как исполинское чудовище.
— Всегда оно такое сердитое, это море? — спросил Тенгери.
И хотя он прокричал эти слова, а потом еще и повторил, Бат его не услышал: рев волн заглушал любой звук. «Здесь владычествует море, только море, и никто ему не указ», — подумал Тенгери.
Они простояли так до утра, по-детски удивляясь.
Они ждали дневного света и солнца, чтобы разглядеть как следует это чудовище, которое темнота прятала от их глаз. Но когда у горизонта появилась первая голубовато-розовая полоска между небом и морем, буря вдруг улеглась, а потом и пропала невесть куда. Высокие волны бились еще о береговые утесы, тело огромного чудовища еще вздымалось, но удары эти становились все более слабыми, и когда свет утра озарил море, его поверхность походила на бесконечное шелковое покрывало, блестящее и переливающееся.
Суровые воины стояли в почтительном молчании.
За их спинами всхрапывали лошади.
Вскоре вокруг стало совсем тихо.
Взошло солнце.
Сперва на воде появилось пятно, напоминавшее лужицу крови, а потом и все отражение кроваво-красного диска. Оно как бы подрагивало и расплывалось, во всяком случае Бату так показалось, потому что он сказал:
— Вот видишь, старики правду говорили: солнце утро за утром встает из воды и вечер за вечером уходит на другом конце земли обратно в воду.
