Театр тающих теней. Под знаком волка - Афанасьева Елена

— Исчезни в бесплодных деревьях! Изыди в пустыни, где нет ни одной христианской души, куда ни один человек не может вступить! И там да уничтожит тебя огонь небесный!

…На ее место свою горничную Маргариту поставить, она проверенная, мимо нее мышь не проскочит…

— Изыди, змий проклятый, ступай, спеши и, оставляя это Божие создание, не делай ему вреда, ни ему, ни кому другому. Провались в преисподнюю! И оставайся там до дня Страшного суда!

И так в своих мыслях Карлица всегда стояла до конца действа, почти не обращая внимания на все эти плети. И стоны! И катания по полу — благо с ее росточком скрючиться и подыгрывать Королеве было куда проще, чем высокому и крупному фавориту. А Королева не успокаивалась, пока мальчик-король в длинной белой рубахе, скрючившись, не падал на пол в конвульсиях и пока изо рта ребенка не начинала идти пена…

Только тогда бравый церковный отряд борцов с нечистью с гордостью докладывал Королеве, что дьявол изгнан. Вот же он, дьявол, выходит пеной изо рта мальчика-короля!

Дело сделано! Дьявол изгнан! Все расходятся по своим делам. До следующего раза.

И кто знал, что следующий раз затронет ее саму.

Теперь ее, Карлицу, прилюдно раздевают догола, только кольцо с красным камнем на цепочке между грудей болтается, одевают в серое рубище, которое ей чудовищно велико. И приводят ее Герцогиню. И тоже в рубище одевают. При всех. Догола раздевают — и в рубище.

Герцога не подпускают. Там в толпе старый Герцог бормочет:

— Carino, carino, душа моя, душа моя!

Слезы текут по сморщенным щекам некогда первого красавца королевства.

Герцогиня не дает себя раздевать. Веером лупит церковных служек, царапается.

— Немедленно доложить Его Величеству Филиппу…

Сподвижники некогда Толстого Кардинала бесчувственны. На лицах не отражается ничего.

— Король Филипп умер.

— Всех сдать Инквизиции! Такое сказать, что Король умер! Когда он мог умереть, если он только вышел из комнаты?! Он принял из моих рук платок. Видите, у меня нет платка…

Герцогиня царапает всех в кровь, пока ее одевают в рубище.

— Бесноватая!

Королева от Герцогини, своей некогда Первой Дамы, сделавшей Марианну королевой, уже отреклась.

— Сама бесноватая и тебя бесноватостью заразила! Яблоко от яблони… De tal palo, tal astilla. Отцы и сыновья… Матери и дочери тоже.

Смотрит Карлице в глаза. Не ее это взгляд, не доброй Королевы Марианны. Словно в нее саму бес вселился.

— Душенька… Она ничего плохого никому не сделала! — плачет старый Герцог. — Не сделает! Мы уедем. В Португалию уедем. Никогда про нас больше не услышите! Слово гранда…

Не слышит старого Герцога никто.

В белое рубище одели мальчика-короля, Герцогиню и ее саму, Карлицу.

Мальчику-королю не впервой. Герцогиня давно остатки разума потеряла. И скрыть это, как они с Герцогом ни старались, не удалось. Но она, Первая Дама королевства, она, столько лет держащая в своих руках весь двор, она в этот круг попала?

За что? Как?

Лишь за то, что королеву Марианну от грозящей ей напасти защитить хотела. Что свою, некогда обожаемую Герцогиню в дальний монастырь не упрятала, Святой Инквизиции сама не сдала? И почему яблоко от яблони?

Все происходит будто не с ней. Будто в страшном сне. Только пронизывающая, сгибающая боль внизу живота не дает наблюдать за чудовищным обрядом, как прежде, со стороны.

— Бесы пополам корежат!

Некогда Толстый Кардинал машет кадилом.

— Бесы! Дьявольское отродье понимает, что изгонять будут! Притворством мается, что нет его в теле жертвы. Демон жаждет быть в теле человека, а не в аду, и прячется, присутствия не выдает! Но на чистую воду выведет его дух божий!

— Начинайте! — командует Королева. И, закатив глаза, принимается сама качаться из стороны в сторону.

— Изыди, злой дух, полный безбожия и беззакония!

Факелы.

Прямо в лицо. Дым ест глаза. И горло першит от копоти. Кашель душит.

Толстый Кардинал, входящий в раж, яростно кричит, что и в ней укрылись демоны, и теперь те демоны от очищающего огня закашлялись.

Факелы…

Почему не замечала их, когда в стороне стояла и о Кортесах и шпионах в стане Бастарда думала. Что Бастард главный враг, думала. Что, приди он, ей не поздоровится.

Он еще не пришел, а ей нездоровится хуже, чем при враге злейшем.

— Изыди, сын тьмы и вечного подземного огня; изыди, хищный волк, полный невежества! Изыди, исчадие лжи, изгнанник из среды ангелов!

Мальчик-король молчит. Сгорбившись, завороженно смотрит на факелы, и на епитрахили, и на мать — ему не привыкать. Какой раз изгоняют дьявола из помазанника божьего.

Герцогиня истово проклинает всех вокруг:

— Пошли вон, нехристи! Его Величеству Королю Филиппу доложу! Живого места от вас не останется!

— Изыди, изгнанник рая, недостойный милости божией! Изыди, змея, супостат хитрости и бунта! Изыди, чёрный демон!

Пурпурные епитрахили окружают ее со всех сторон. Кропят святой водой. Обмахивают кадилами.

Запах такой едкий, совсем не благостный фимиам. В горле першит. Надышалась этой гарью, резь в животе острая. Такая острая, никогда в жизни так больно не было.

— Изыди дух ереси, исчадие ада, приговорённый к вечному огню! Изыди, негодное животное, худшее из всех существующих!

Острая боль снова ломает ее пополам. Скрючившись, Карлица цепляется за пол, не зная, за что бы еще уцепиться. Во все прошлые экзорцизмы с Карлом такого не было. Мальчик-король обычно долго отрешенно взирал, как снуют вокруг него прислужники некогда Толстого Кардинала, и только на втором или третьем часу, загнанный ими и матерью в истовый ритм, в конвульсиях падал на пол.

Она сама упала, едва начали.

Неужто и вправду безумие Герцогини заразно? И в нее бесы вселились? И теперь ломают ее пополам, разрывают тело изнутри?

Мальчик-король смотрит удивленно. Герцогиня, вскидывает бровь и тычет костлявым пальцем в Карлицу:

— Встань немедленно, Лора! Немедленно встань!

За столько лет Герцогиня впервые вдруг назвала ее не «своей мартышкой», а Лорой. Она и сама уже забыла свое имя. Все мартышка или Карлица. Забыла, что она — Лора.

— Позор какой! В опочивальне Его Величества Короля нашего Филиппа на полу валяться! И представить не могла, что дочь родная так опозорит!

Герцогиня не корчится, не падает. Но безумие в ее сознание намертво проросло. Пускает всё глубже корни. Уже она, Карлица, вдруг ей дочь.

Неужто безумие заразно? Но почему тогда не заразился Герцог? Стоит в стороне, только причитает и плачет, а она, Карлица, от дикой боли корчится на полу перед всеми.

— За что мне такое наказание? За какие грехи получила опозорившую меня дочь!

Герцогиня подобна столбу. Несгибаема. Сколь над ней не кружат церковные служки в епитрахилях, стоит колом. Но договорилась до того, что Карлица ей дочь. Бедный Герцог…

— Бедный Герцог! — вдруг вторит ее мыслям Королева. — Такой позор, и на старости лет в ее безумии выплыл. Карлицу дочерью прилюдно признала.

Взгляд Королевы прожигает насквозь. На безумную Герцогиню и на нее, Карлицу. Взгляд как нож. Смотрит как режет.

— Сама призналась в грехе своем страшном.

— Что ты говоришь, любовь моя?! — Даже фаворит Валенсуэла не понимает.

— Карлица ее дочь!

— Изыди, вор и хищник, полный сладострастия и стяжания!

От слов королевы Лору еще раз скрючивает пополам. И корежит по полу. От боли она почти не понимает, что говорит Королева.

Кто дочь?

Чья дочь?

Она, Карлица, дочь некогда обожаемой ею Герцогини?!

— Тайну эту только моя мать знала. И мне открыла. Пока Герцог на втором году брака в морском походе был, жена его уродицу принесла. По одному виду которой было ясно, что не от Герцога. Говорили, что карлик моего покойного мужа был к Герцогине вхож.

Она дочь Герцогини? De tal palo, tal astilla — яблоко от яблони… Герцогиня ее мать? Мать, которой ей всегда не хватало…